Читать интересную книгу КГБ в Англии - Олег Царев

С переходом Берджеса в Форин Офис английская контрразведка не прекратила с ним агентурных отношений, и он по-прежнему считался ее агентом и имел, в свою очередь, на связи агента МИ-5 ШВЕЙЦАРЦА. Напротив, его переход на новую работу был немедленно использован ею в своих целях. 15 мая 1944 года он получил письмо от Кембалла Джонстона, с указанным на конверте обратным адресом: Оксфорд, главный почтамт, пя 550, в котором тот просил своего агента разузнать все, что можно, о сотруднике МИД Аштон-Гваткине, который связан с австрийцем Антоном Боном. «Аштон ведет далеко не ангельскую деятельность в МИД», — оправдывал свой интерес к нему Джонстон. Хотя задание МИ-5 свидетельствовало о ее доверии к Берджесу, оно вместе с тем не могло не навести на мысль о том, что в положении Аштона-Гваткина в один прекрасный день мог оказаться и сам Берджес.

Послевоенные всеобщие парламентские выборы принесли победу лейбористской партии и открыли новые перспективы разведывательной деятельности Берджеса. На встрече 11 августа 1945 года он сообщил, что в результате прихода лейбористов к власти его знакомые получили правительственные посты: Гектор Макнил — заместителя министра иностранных дел, а Джон Стрэчи — министра авиации (позднее стал министром продовольствия). Берджес начал активно развивать свои отношения с Макнилом, но о результатах его усилий резидентуре стало известно только через много месяцев, так как произошли события, которые заставили законсервировать агентурную сеть лондонской резидентуры.

На встречу 20 сентября 1945 года Берджес пришел в возбужденном состоянии и сказал, что должен передать Крешину «исключительно важный пакет» от Филби и что тот просит о встрече на следующий день. Берджес также сообщил, что по соображениям безопасности он не принес никаких документов. На вопрос Крешина, как Филби передал пакет Берджесу, последний ответил, что он в тот день дежурил и поэтому Филби позвонил ему на работу и пригласил в паб. В пабе он спросил, когда у Берджеса встреча С МАКСОМ (под этим именем Крешин был известен кембриджцам) и, узнав, что в тот же вечер, просил передать пакет и просьбу организовать встречу на следующий день. Крешин понимал, что, если Филби не стал дожидаться очередной, по графику, встречи, то сведения должны быть действительно срочными и важными. Берджес, видимо, тоже это чувствовал, возможно даже, что Филби как-то намекнул ему о необходимости быть более осторожным, иначе он не преминул бы в день дежурства вынести всю доступную ему переписку Форин Офиса. Однако о содержании пакета или информации, которой располагал Филби, он ничего не знал, да тот и не сказал бы ему ничего конкретного, зная его неуравновешенный характер. В пакете было сообщение Филби о намерении сотрудника советской разведки Константина Волкова, работавшего в Турции, перейти на сторону англичан. Волков уже установил первичный контакт с англичанами и в обмен на предоставление ему и его семье политического убежища обещал передать им сведения о советских агентах в государственных учреждениях Великобритании, в частности о двух — в Форин Офисе и одном — начальнике контрразведывательной службы. Речь, таким образом, шла о Маклейне, Берджесе и самом Филби, хотя их имена и не упоминались — Волков оставлял для себя возможность поторговаться.

На основании сообщения Филби Москва приняла меры к тому, чтобы предотвратить измену Волкова. Он был своевременно вывезен из Турции. Об этом подробно пишет Ким Филби в своей книге «Моя тайная война». Однако переданные им англичанам наводки могли стать основанием для расследования и поиска советских источников. В соответствии с установленной в таких случаях процедурой все оперативные связи лондонской резидентуры были заморожены. В оставшиеся месяцы 1945-го и весь 1946 год личных встреч с Берджесом не проводилось. Контакт осуществлялся изредка через Бланта и Филби. Первый работал в таком месте, что им вряд ли могла заинтересоваться контрразведка, а второй был в курсе ее мероприятий против советской разведки в Англии и потому мог лучше обезопасить себя. Причиной столь длительной консервации ценных агентов было резкое ухудшение условий оперативной работы: усиленное наружное наблюдение за советскими гражданами и проверка английской контрразведкой государственных служащих Уайтхолла по наводкам, полученным ей от Волкова и предателя Гузенко, шифровальщика ГРУ, перебежавшего на другую сторону в Канаде примерно в это же время. Наличие в такой ситуации источника в МИ-6 было бесценным, так как позволяло резидентуре контролировать развитие событий. Так, 17 января 1946 года Крешин сообщал из Лондона, что, «по мнению СТЕНЛИ (Филби), ситуация пока не совсем благоприятная, и связь с ХИКСОМ (Берджесом. — О.Ц.) лучше пока не устанавливать». Такую же точку зрения он высказал и в отношении регулярного контакта с Блантом. В октябре 1946 года Центр на основании сообщений Филби дал указание «прекратить на время связь с атлетами (агентами. — О.Ц.) вовсе» и согласовать с ними условия возобновления контакта в будущем.

Тем не менее даже те редкие встречи, которые проводились с Филби и Блантом, позволяли резидентуре быть в курсе дел «Кембриджской группы» и получать от нее информацию. Так, в мае 1946 года Блант передал через Филби записку, в которой сообщал, что в Лондон приезжал бывший агент советской разведки Майкл Стрейт, что он по-прежнему «в принципе остался нашим человеком», хотя во взглядах расходится с политикой компартий, особенно с политикой Компартии США. На встречах 16 сентября и 9 декабря 1946 года Блант передал полученные им от своих бывших коллег сведения о реорганизации МИ-5, информацию РАНЬ-ФА (Лео Лонг) о разведывательном управлении английской Контрольной комиссии по Германии, Филби — о подходе английского агента Мерика к офицеру Советской Армии Ю. и о своем предстоящем (10–11 января 1947 года) отъезде на новое место работы в Турцию, Берджеса — о политике Форин Офиса в отношении Советского Союза и переходе с 1 января 1947 года на новую должность — личного помощника заместителя министра иностранных дел Гектора Макнила.

В записке, переданной 9 декабря 1946 года через Бланта, Берджес подробно описывал свою новую работу. Ссылаясь на беседу с Макнилом, он сообщал, что в его обязанности будет входить участие в разработке политики Форин Офиса, для чего ему предстоит изучать дипломатические документы, шире контактировать с аппаратом министерства, встречаться с английскими и зарубежными политическими деятелями. Берджес полагал, что он получит доступ к документам, в которых формулируется внешняя политика Великобритании. И он не ошибался.

Свидетельством того, что Берджес перешел в категорию ценнейших агентов, является резолюция на русском переводе его записки, сделанном лично Крешиным. Начальник Первого главного управления МГБ СССР генерал-лейтенант П. Федотов начертал синим карандашом: «Лично. Тов. Отрощенко. Подготовьте краткое сообщение (от руки) на имя министра. 9.1.47». Отрощенко, в свою очередь, передал документ на исполнение лично Горскому. Круг лиц, посвященных в дело Берджеса, ограничивался, таким образом, 4–5 офицерами и, как следовало из резолюции начальника разведки, машинистки исключались.

Берджес, для которого работа в советской разведке, как это отмечал еще Арнольд Дейч, была единственной страстью и смыслом всей его жизни, тяжело переживал столь длительный перерыв в связи, о чем говорил Блант на редких встречах с Крешиным. Особенно когда ему стала доступна вся самая ценная информация. Поэтому он очень обрадовался, когда обстановка в Англии начала разряжаться. В записке от 6 января 1947 года он писал: «Дорогой МАКС! От ФРЕДА я узнал прекрасную новость, что имеется определенная возможность вскоре восстановить контакт». ФРЕДОМ был Блант в общении между членами «Кембриджской группы» и Крешиным. Точно так же Берджес называл себя ДЖИМ.

Чтобы лучше представить себе характер Берджеса, следует, наверное, обратить внимание на его приписку к сообщению от 16 сентября 1946 года.

Вслед за извинениями он продолжал:

«Пишу карандашом потому, что:

1) пытаюсь написать это в самый последний момент перед встречей вечером с ФРЕДОМ (16-го);

2) пишу, находясь в уборной, а в таком месте чернильница небезопасна с любой точки зрения».

В этих нескольких строчках — весь Берджес. С его точки зрения писать карандашом — неуважительно по отношению к Крешину, и он пытается оправдаться (что подмечал еще Дейч), однако понимая, что делает это довольно неуклюже, вносит в ситуацию юмористическую двусмысленность.

Надежде Берджеса на скорое возобновление контакта с Крешиным суждено было сбыться только в марте 1947 года. Для того чтобы возобновить встречи с Берджесом, разведка запросила разрешение у министра госбезопасности генерал-полковника B.C. Абакумова, что свидетельствовало о большой ценности источника. Начальник разведки П. Федотов предлагал использовать встречи не только для передачи Берджеса на связь АДАМУ в связи с отъездом Крешина, но и для получения материалов «о позиции и намерениях делегации Англии на предстоящей сессии Совета министров иностранных дел в Москве». Разрешение было получено, и встреча состоялась 5 марта 1947 года, а через неделю Берджес познакомился с АДАМОМ — Михаилом Федоровичем Шишкиным, пресс-атташе советского посольства в ранге 3-го секретаря. Материалы к встрече СМИД четырех держав, переданные Берджесом Крешину, оказались настолько ценными, что министр госбезопасности дал указание отметить его заслуги выдачей премии в размере 500 ф. ст.