благочестивый и кроткий», был среди верных и истинных Божьих ревнителей, но, как и его единомышленники (князь С. А. Ширинский-Шихматов, в иночестве Аникита, сенатор М. П. Штер, митрополит Михаил и архиепископ Серафим), скорбел «втайне», явно «уста не отверзая»[515]. Трудно сказать, насколько искренней была скорбь князя П. С. Мещерского, но то, что его, как сочувствовавшего настроениям «православной оппозиции», отметил отец Фотий – симптоматично.
В период существования Министерства духовных дел и народного просвещения должность обер-прокурора Св. Синода самостоятельной не была, а князь П. С. Мещерский утратил право непосредственных контактов с императором, поскольку действительным представителем государственной власти в Св. Синоде de facto был князь А. Н. Голицын. В наказе, разъяснявшем права министра духовных дел и обязанности синодального обер-прокурора, указывалось, что министр приравнивается к генерал-прокурору, а обер-прокурор Св. Синода – к обер-прокурору Правительствующего Сената. Поскольку сенатские обер-прокуроры не имели самостоятельного значения и находились в полном распоряжении генерал-прокурора, то и князь П. С. Мещерский оказывался в полном подчинении князя А. Н. Голицына. Как глава духовного ведомства, он обязан был представлять министру «мемории» о всех рассматривавшихся в Св. Синоде делах. Министр же передавал свои распоряжения по духовному ведомству через обер-прокурора[516].
Таким образом, князь П. С. Мещерский вплоть до мая 1824 г. исполнял обязанности не столько руководителя самостоятельного ведомства, сколько помощника министра. В сложившихся обстоятельствах он чем дальше, тем больше оказывался под влиянием постоянных членов Св. Синода (прежде всего, столичного митрополита), которые привыкали видеть в нём своего «безгласного» союзника, «тайно» сочувствующего им. Князь П. С. Мещерский может быть назван «техническим» обер-прокурором, ибо реальные обер-прокурорские полномочия оставались у князя А. Н. Голицына. В эпоху А. Н. Голицына он получил и дополнительную обязанность: с 21 апреля 1823 г. стал членом Комиссии духовных училищ.
Ситуация изменилась после того, как «голицынское» министерство было ликвидировано, когда значительная часть министерских прав была перенесена на синодального обер-прокурора. Тогда в ведение обер-прокурора передали дела первого отделения департамента духовных дел, переименовав его в «отделение духовных дел греко-российского исповедания при обер-прокуроре Св. Синода», предоставив главе ведомства право непосредственных отношений с императором по делам высшего церковного управления. Получалось, что обер-прокурор получил права, ранее принадлежавшие князю А. Н. Голицыну (как министру «духовных дел»). Уже 17 июня 1824 г. генерал А. А. Аракчеев сообщил князю П. С. Мещерскому распоряжение Александра I, в котором указывалось, что синодальные дела, подлежавшие высочайшему рассмотрению и разрешению должны присылаться в запечатанном пакете на имя самодержца с надписью: «Его Императорскому Величеству – от обер-прокурора Св. Синода – дела Св. Синода – в собственные руки». Установленный порядок сохранился и в последующее царствование[517].
Под непосредственной властью князя П. С. Мещерского, помимо названного отделения и канцелярии Св. Синода и духовных училищ, состояли также епархиальные конторы Св. Синода (через своих прокуроров), консистории (через своих секретарей), и, наконец, синодальные типографии в С.-Петербурге и Москве. Обер-прокурор имел право назначать в эти учреждения своих чиновников, увольнять их, разрешать отпуск для них, представлять к наградам, утверждать пенсии, ходатайствовать о пособиях. Обер-прокурору из данных учреждений представлялись ведомости о делах, отчёты, донесения, реестры и рапорты об их финансовом положении. Благодаря всему этому обер-прокурор был осведомлен о всех делах, касавшихся его ведомства, касались ли они столиц или провинции. Тенденция к получению обер-прокурором информации именно от чиновников уже тогда стала заметно проявляться[518].
В эпоху Николая I заметно вырос и чиновничий корпус (тенденция стала прослеживаться уже во второй половине 1820-х гг.). При этом власть обер-прокурора над синодальными чиновниками – и высшими, и низшими – сказывалась и при П. С. Мещерском, хотя он сам «и не проявлял стремлений, подобно Протасову, к усилению бюрократического элемента в Синоде, но подчас авторитетно напоминал о том, что он над ними главный и в чём должны состоять их обязанности»[519]. Исследователи полагали, что князь, несмотря на видимый вред от увеличения числа чиновников, «не старался сократить делопроизводство, но путём увеличения штатов умножал»[520].
То была общая тенденция николаевского царствования, не следовать которой обер-прокурор не мог (ведь тем самым поднимался и статус его собственной должности, усиливались его власть и значение). «Хотя лично он не пользовался расположением государя, как это было впоследствии с Протасовым, но он был в его глазах представителем обширного и важного ведомства, и с этой стороны имел значение в глазах императора». Практически все указы император давал через обер-прокурора (исследователи нашли только три, переданных Св. Синоду через первоприсутствующего митрополита Серафима (Глаголевского))[521].
С течением лет число различных обязанностей, возложенных на П. С. Мещерского, увеличивалось. Так, с 22 июня 1824 г. он стал ещё и помощником Главного попечителя Императорского Человеколюбивого общества, Главным попечителем которого в том же году назначили митрополита Новгородского и С.-Петербургского Серафима (Глаголевского). Получалось, что обер-прокурор, осуществлявший контроль за деятельностью Св. Синода, по должности помощника попечителя подчинялся первоприсутствующему члену Св. Синода. Ранее, за четыре месяца до коронации Николая I, князь П. С. Мещерский получил чин тайного советника (22 апреля 1826 г.). В течение последующих семи лет, несмотря на то, что он не стремился укреплять личную власть в духовном ведомстве, она постоянно укреплялась. Николай I, смотря на князя как на равного министрам чиновника, все государственные указы, общие для всех управляющих российскими министерствами, посылал их и П. С. Мещерскому. Точно также и Правительствующий Сенат посылал свои сведения в Св. Синод через него.
Однако в полном смысле самостоятельным и «самодержавным» в собственном ведомстве князь П. С. Мещерский не был. Современники подтверждали вывод о том, что при нём главную роль играл митрополит Серафим (Глаголевский), правой рукой которого был митрополит Киевский и Галицкий Евгений (Болховитинов)[522]. Отношения обер-прокурора к митрополиту Серафиму можно назвать скорее искательными, чем отношениями начальствующего лица к тому, за кем он должен был осуществлять надзор. Аттестуемый современниками как человек благочестивый и кроткий, П. С. Мещерский, присутствуя на заседаниях Св. Синода старался не столько доминировать, сколько содействовать созданию атмосферы тишины и порядка, напоминавшей «народное церковное богослужение»[523].
По воспоминаниям профессора С.-Петербургской духовной академии Д. И. Ростиславова, князь П. С. Мещерский – «добрый, кроткий и миролюбивый человек», никогда не думал вступать в борьбу с иерархически-монашеской партией, чему, быть может, «способствовала блистательная победа, одержанная митрополитом Серафимом над Голицыным». Ростиславову неоднократно приходилось видеть покорность, если не унижение князя перед иерархами на публичных экзаменах в академии. «На них он обыкновенно всегда почти приезжал гораздо ранее митрополита Серафима; академическое начальство даже и не встречало его в парадных сенях; разве только эконом или какой-либо наставник кстати подвернётся. ‹…› Во время экзамена он, сидя рядом с митрополитом Серафимом, изредка тихо и понемногу с ним разговаривая, сам не предлагал никаких вопросов студентам, словом, вёл себя самым скромным образом. Кроме того, в каждый экзамен брал руку митрополита и усердно начинал целовать её. Нацеловавшись, сколько душе угодно, он выпускал