Когда настало время сочинять фугу, я взял деньги, заработанные воскресным репетиторством, и снял на две недели пляжный домик на острове Варион. Каждое лето он превращался в популярное место отдыха богатых туристов, которых привлекал старомодный, но изящный городок в центре острова. В разгар сезона моих денег не хватило бы снять там на сутки даже самое дешевое жилье. Но стояла зима, и я взял в консерватории отпуск, прихватил цветные карандаши, книги и маленький магнитофон и укрылся в своем тайном убежище.
Я поселился не в одном из величественных деревянных особняков на сваях, что выстроились по обочинам дороги вдоль насыпной дамбы, а в небольшом бунгало, очень похожем на бетонный бункер. Домик был покрашен в обескураживающий желтый цвет, воспринимаемый мной на вкус как цветная капуста. Он располагался на вершине небольшого холма, а его фасад выходил на океан, и я мог любоваться изумительным видом дюн и пляжа. Более того, от соседней деревушки его отделяли всего несколько минут ходьбы. Внутри было достаточно тепло, имелись телефон, телевизор, кухня со всей необходимой утварью, и я мгновенно ощутил себя дома. Сам же остров был совершенно пустынным. В первый же день я проделал вдоль океанского берега полторы мили до его восточной оконечности, а затем вернулся по главной дороге мимо пустых домов и не встретил ни одного прохожего. Сдавшая домик сотрудница агентства сказала по телефону, что закусочная в городке и лавочка, где продают сигареты и газеты, работают всю зиму. К счастью, она оказалась права, потому что иначе я начал бы голодать.
Обстановка в домике была очаровательно меланхоличной, а при моей повышенной чувствительности это означало стимул к работе. Я слышал далекий шум прибоя, а на его фоне — шорох песка, швыряемого ветром в оконные стекла, но эти звуки меня не отвлекали. Как раз наоборот, они стали компонентами тишины, приглашающей грезить наяву, распахнуть воображение, и я сразу погрузился в работу. В первый же вечер я принялся набрасывать в тетради общий план фуги. Я решил, что в ней будет только два голоса. Разумеется, некоторые композиторы сочиняли фуги, включающие до восьми голосов, но я не собирался с ними тягаться. Проявление сдержанности — такая же важная черта технического мастерства, как и сложность.
У меня уже имелась мелодическая линия темы, исключенная из другого сочинения, над которым я работал в начале года. Хоть я и решил, что тема для того сочинения не подходит, но не смог забыть эту мелодию и время от времени наигрывал ее, освежая в памяти и понемногу шлифуя. В структуру фуги сначала вводится мелодическая линия или тема, а затем добавляется ответ (контрапункт), то есть повторение этой темы с различными степенями вариации, и делается все таким образом, что слушатель воспринимает музыку как диалог (или как голос и его эхо) с нарастающей сложностью. После того как прозвучал каждый из голосов, вставляется эпизод, ведущий к повторному звучанию голосов и ответов, но уже в других тональностях. Я планировал использовать технику, называемую «стретто», при которой начинающие звучать ответы частично пересекаются с исходными линиями темы. Это позволяет сплетать голоса и за счет этого создавать замысловатый звуковой гобелен.
Все это трудно сочинить, но ничего особо оригинального не представляет. Моей задумкой, однако, было произвести впечатление на судей, испробовав нечто новое. Как только фуга достигнет величайшей степени сложности, я хотел медленно и сперва почти логично, а позже уже без ритма или меры обрушить ее в хаос. В самом же конце из хаотичной какофонии возникнет одна нота, растянется на какое-то время и постепенно угаснет.
Всю первую неделю работа шла хорошо. Каждое утро и вечер я совершал короткие прогулки по пляжу. Поздним вечером отправлялся в закусочную, потом возвращался в домик и слушал «Искусство фуги» или «Токкату и фугу ре-минор» Баха, кое-что из Брамса, Гайдна, Моцарта, а затем произведения основоположников этой формы — таких композиторов, как Швелинк и Фробергер. Я работал цветными карандашами на большом листе хорошей рисовальной бумаги, и хотя для любого постороннего результат совершенно не походил бы на запись музыки, разглядывая его, я совершенно четко знал, как она прозвучит. Однако в начале второй недели темп работы начал снижаться, а к субботнему вечеру она и вовсе со скрежетом замерла. То, что я начал творить с таким ясным чувством направления, загнало меня в ловушку. Я потерялся в сложности и запутанности собственных идей. Если честно, то я просто выдохся и уже не мог разделять ниточки композиции — тема, ответ и контртема перепутались, как клубок пряжи.
Я безумно устал и понимал, что мне необходим отдых, но, даже рухнув на кровать и закрыв глаза, не мог заснуть. Весь воскресный день я просидел в кресле, разглядывая пляж через окно. Я слишком устал, чтобы работать, и это приводило меня в такое отчаяние, что не давало заснуть. В тот вечер, так ничего и не сделав за весь день, я приплелся в закусочную и сел на обычное место. В закусочной не было никого, кроме одинокого старика в дальнем углу — он ужинал, читая книгу. Из-за седой бороды он чем-то напоминал мне Стэллина, а на первый взгляд, мне показалось (я мог бы в этом поклясться, если бы не знал, что такого быть не может), что книга его называется «Центробежный рикша-танцор». Но я не стал к нему приближаться, опасаясь, что старик может со мной заговорить.
Подошла официантка, приняла заказ. Записав его в блокноте, она сказала:
— У вас сегодня усталый вид.
Я кивнул.
— Вам нужно поспать.
— Меня ждет работа.
— Тогда, давайте, я принесу вам кофе.
Я рассмеялся:
— Знаете, я за всю жизнь не выпил даже чашки кофе.
— Быть такого не может! По-моему, сегодня самое подходящее время, чтобы начать.
— Пожалуй, попробую, — решил я. Похоже, мои слова ей понравились.
За едой я пролистал тетрадь и попытался восстановить для себя архитектуру фуги. Как и всегда, когда я смотрел на черновики, все было кристально ясно, но стоило начать работу над партитурой, каждый потенциальный шаг вперед казался ведущим в неправильном направлении. В какой-то момент, погруженный в размышления, я отодвинул тарелку и потянул к себе чашку. Обычно я пил чай и совершенно забыл, что сегодня изменил заказ. Я сделал глоток, и мрачный, горький вкус черного кофе буквально поразил меня. Я взглянул перед собой и увидел Анну. Она смотрела на меня, только что отведя свою чашку от губ. В ее глазах мелькнуло узнавание, словно она действительно меня видела. Уверен, что в моих глазах она прочла то же самое.
— Я тебя вижу, — прошептал я.
— Я тоже тебя вижу, — ответила она, улыбнувшись.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});