мире такого звука — грохота, гудка, звона, свиста, рокота — которой не присутствовал бы в этом беспокойном гуле городского гама. «Бедные те люди, которым приходится жить в таком шуме», — думал Старик, переступая своими больными ногами по бетонному тротуару. Его толкали, шикали на него со всех сторон. Многоликой толпе из тех, кто спешил в этот утренний час на работу, приходилось огибать этого склонившегося под бременем старости человека. Люди пробегали мимо него, лишь с гневом оборачиваясь на того, кто стал для них в этот ранний час помехой.
Наконец, Старик добрался до здания оценочного комитета. Вызов сюда он получил ещё неделю назад и всё это время голову его не покидали тягостные думы.
Автомат на входе зарегистрировал Старика, бездушное электронное устройство одно за другим поглотило все привезённые Стариком пластиковые документы, отсканировало его медицинскую карту и, наконец, пропустило в здание.
Проделав несколько шагов, Старик встал в очередь к оценочной машине. Ждать пришлось недолго. Автомат работал шустро. Уже через пять минут на руках у Старика был пластик, на котором стояла оценочная стоимость его жизни. Старик давно уже привык видеть в таких документах минусовое сальдо, однако сегодняшняя сумма заставила его нахмуриться и плотнее обычного сдвинуть брови. Теперь Старику предстояло посещение комнаты Заседателей.
Старик пошел туда, двигаясь уже давно ставшим ему знакомым путём длинных коридоров.
В очередь к Заседателям он оказался третьим. Сюда направляли лишь тех, чья жизнь имела минусовой баланс, это означало, что такой человек обществу не нужен. Таким предлагалось заплатить за себя для продолжения их собственной жизни. Впереди сидела мать с больным ребёнком на руках. То, что девочка была больна, Старик понял сразу. Достаточно он повидал похожих детей в подобных очередях, но из кабинетов Заседателей выходили они очень быстро. Родители оплачивали их жизнь и не скупились, покрывая перед государством бесперспективность собственных детей. Вторым был подросток. Глаза его были мутно стеклянны. Этот пробудет в кабинете Заседателей долго. Если этот поставивший свою жизнь в зависимость от транквилизаторов юнец не имеет на счету денег, то начнутся поиски его родителей или близких. Старику всегда становилось жалко таких детей, они сдавались слишком рано и умирали слишком быстро.
Наконец, подошла очередь Старика. Трое Заседателей, как один, устремили на него свои строгие взгляды, когда он, с жалким бумажным свёртком в руке предстал перед их глазами. Подобно электронному автомату они сейчас по-своему оценивали его и по мере их оценки всё больше и больше вытягивались в удивлении их лица. Перед этими людьми стоял сейчас человек, который, по мнению многих, давно уже был бы обязан завершить свою жизнь и не смущать окружающих своей дряхлостью. Когда же активные Заседатели взглянули на сумму отрицательного сальдо Старика, то изумление их лиц сменилось на гнев.
— Надеюсь, вы понимаете, в каком положении находитесь? — энергично спросил один из Заседателей. — Вы видели, во сколько оценена ваша жизнь?
Старик утвердительно кивнул.
— Вы понимаете, что вы являетесь обузой, огромной обузой для общества и если хотите жить дальше, вы должны заплатить обществу за себя. Вы сможете покрыть отрицательное оценочное сальдо вашей жизни?
Старик молчал.
Заседатели стали перешёптываться между собой. Будь слух Старика хотя бы наполовину таким, каким он был прежде, он бы услышал, как удивляются Заседатели тому, что Старик смог дожить до своих лет.
— За него наверняка кто-то платит, — торопливо шептал один из них двум другим.
Достигнуть такого возраста, не платя ежегодно обществу и государству за собственную давно уже не нужную никому жизнь, представлялось немыслимым.
Каждый человек в современном обществе имел свою цену, это была выраженная в денежном эквиваленте потребность социума в конкретном человеке. Дети имели цену невысокую, но их последующая перспективность давала им некоторый аванс, поэтому детей ценили. Жизнь подростков, не желающих учиться или же работать, нередко уходила в минус и родителям приходилось платить обществу, за то, чтобы те продолжали жить. Наивысшую цену имели жизни тех, кто был уважаем и успешен в обществе. Такие люди на протяжении многих лет могли не волноваться о том, что когда-нибудь государство поставит вопрос об окончании их жизни в связи с ненужностью. Такие многие-многие годы не догадывались о существовании комнаты Заседателей. Наименьшую цену имели жизни стариков.
Старик на протяжении более двух десятков лет видел в своей ежегодной оценке минусовое сальдо. Сначала сумма была невелика, но с каждым годом она росла в геометрической прогрессии.
Сейчас Старик в очередной раз стоял перед Заседателями, сжимая в руке бумажный свёрток со своими шлёпанцами, и упорно молчал. Он знал, что им не выгодно выносить решение об окончании его жизни. Приговоры о прерывании жизни в связи с убыточностью какого-либо своего гражданина обществом выносились редко. Государство хотело справедливости и денег, поэтому Заседатели сейчас будут любыми силами пытаться вынудить Старика заплатить за его собственную жизнь. Он будет должен заплатить за то, чтобы ещё год прожить на этом свете.
— Вы понимаете, что обходитесь обществу недёшево, — начал один из Заседателей. — Вы стары, вам в любой момент может потребоваться медицинская помощь.
— В ваших документах указано, что вот уже более пятнадцати лет вы не работаете, а значит, не приносите никакой пользы обществу, — подхватил второй.
— Вы должны понимать, что на этом свете вы, возможно, занимаете чьё-то место. Вы потребляете воздух, энергию, продукты. Ваше место вполне может занять кто-то другой, — говорил третий Заседатель.
— За вас есть кому заплатить? У вас есть деньги? Вы можете покрыть минусовое сальдо? Вы можете выкупить у государства собственную жизнь? — наперебой твердили все три.
Старик молчал. В двадцать третий раз он стоял перед подобной комиссией. Он вспомнил сейчас, как произошло это впервые. Именно тогда ему дали понять всю ненужность, бесполезность собственной жизни. Сначала с этим нелегко было смириться, да и сумма отрицательного сальдо была совсем невысока, но именно тогда стало понятно, что отныне ему придётся платить, платить и платить. И Старик смирился и привык…
— Вы понимаете, что мы вам говорим? Вы слишком стары, чтобы общество могло позволить вам вот так свободно ходить по нашей планете. Вы готовы заплатить за своё пребывание на земле?
Старик молчал.
— Вы понимаете, что если вы не согласитесь заплатить указанную сумму, мы вынуждены будем вынести решение о том, чтобы прервать вашу жизнь. Вас попросту не станет, — продолжали давить Заседатели. — У вас есть родственники? Кто-нибудь может за вас заплатить?
Да, Старик всё понимал. Об этом и думал он всю последнюю неделю. «Засиделся ты, Старик, ты слишком задержался на этом свете», — говорил он сам себе. — «Они правы, они