На самом деле это не вопрос — утверждение. Мужчина уверен, что она согласится. Белый плащ с черным подбоем, на котором темная птица держит в хищном клюве белоснежный цветок со сверкающими лепестками. Где же она встречала этот герб? Что-то важное… он обозначал…
Он протягивает руку, кивая в сторону паркета с замершими парами. Танец? С ним? Да не дай Создатель Ар будет ещё ревновать ко всяким неосторожным идиотам. Она так и говорит прямо в темнеющее от гнева лицо, не замечая, что в зале резко сгущаются сумерки. Жесткая ладонь хватает запястье, сдавливая, когда она пытается отшатнуться.
- Чхаварре! — бросает злобно, зная, что сейчас сравнила этого странного мужчину с низшим сбродом. — Вы посмели коснуться меня без разрешения! Стража!
Голос дрожит — от злости на саму себя, от того, насколько жалко она, должно быть, выглядит в глазах света, от того, что этот мужчина смотрит на неё уже не с интересом — с презрением, граничащим с ненавистью. Но она не может остановиться — и высказывает обвинения, и подписывает их, закрепляя, даже толком не прочитав составленный стражами протокол. И лишь потом, много позже, уже в безопасном тепле дома она выслушивает первые упреки любимого в неосторожности и слышит это страшное.
- Дурочка, ты обвинила в нарушении личной неприкосновенности алькона Смерти! Ты хоть представляешь, какое наказание его ждет? Он никогда тебе этого не простит!
Кажется или нет — но на миг в глазах Аррона мелькает злорадство — словно он несказанно рад этому факту. Но это сущая глупость! Приятный жар при взгляде на возлюбленного вновь разливается по венам, топя всю подозрительность в сладком дурмане.
Сейчас, вспоминая свое поведение, она чувствует лишь омерзение и усталость. Презрение к самой себе — будто её подменили. Но отчего, проклятье, при воспоминаниях об Арроне все ещё странно ноет душа?
- Все куда сложнее, чем я думал.
Цепкие пальцы хватают подбородок, заставляя задрать голову. Они кажутся обжигающе-горячими, единственным источником тепла в этом мире, который ещё может её согреть.
- Знаешь ли ты сама, сколько зелий плещется в твоей крови? Как ты ещё с ума не сошла от такой смеси. Аррон буквально превзошел сам себя, видимо, ты сильно сопротивлялась его влиянию.
Что? Смысл слов дошел не сразу. Пальцы дрогнули.
- Он поил меня зельями подавления воли? — она хотела спросить — но из пересохшего горла вырвался только тихий хрип, отдавшийся болью в груди.
Однако, алькон каким-то образом понял. Качнул головой, подтверждая догадку. Миг — и он протягивает стакан воды.
- Не двигайся, — подносит к самым губам, наклоняя для удобства, — пей, — спокойный приказной тон, — и можешь не говорить ничего вслух, повреждения, которые ты сама себе нанесла, оказались слишком серьезны, чтобы быстро зажить.
Руки дрожат — так, что скрыть это просто невозможно, да и губы трясутся — стакан то и дело стукается, вода льется мимо, а она все вздрагивает, ожидая, что раздастся раздраженный окрик. Но выражение лица алькона вроде бы не меняется — он терпеливо поит её, а стакан наполняется сам собой ещё несколько раз.
- Спасибо, — тихий шепот тоже отдается болью, но, по крайней мере, она может говорить.
- У нас мало времени, — холодные черты лица остаются таковыми. В полумраке камеры его кожа почти светится, мерцая серыми огоньками, она кажется то серебристой, то, напротив, почти бронзовой, словно темнеет, а на ней проступают узоры. Едва ли заметные для человеческого глаза — сияет он магией, да так, что глаз не отвести.
- Слушай внимательно, — длинные пальцы впиваются в плечо, но через мгновение мужчина ослабляет хватку. Зря. Здесь так страшно одной, что она не в силах расстаться даже с таким спутником. Он откидывает плащ с капюшоном — тот самый, белый с черным подбоем, — а потом снимает его — и бросает ей на колени. — Возьми, здесь довольно холодно для человека.
- Я… — не успевает поблагодарить. Вообще сказать то, что хотела.
- Прослушка отключена всего на несколько минут. Если хочешь жить, кивни.
Как только у неё голова не отвалилась от неистовых кивков. И мысли в голову не пришло возразить. Пока жив — многое можно изменить.
- Прослушка отключена всего на несколько минут. Если хочешь жить, кивни.
Как только у неё голова не отвалилась от неистовых кивков. И мысли в голову не пришло возразить. Пока жив — многое можно изменить.
- О, поверь, смерть многообразна, — видимо, он слышит мысли. По тонким бледным губам скользит мерзкая улыбка, а она её… видит?! — но не об этом речь. Аррон не отменит казнь, приказ уже подписан, он напортачил и старается замести следы — слишком безупречна была его репутация, как гончей, он пойдет на все, чтобы её не потерять. Официально я пока не имею права ничего сделать хотя бы потому, что ты не имеешь ко мне никакого отношения. Но, — длинные пальцы на мгновения сверкнули устрашающе-черными когтями, — не стану отрицать, ты мне нужна, девочка, — почему он не называет её по имени?
- Поэтому мое предложение таково, — мерцающие глаза впились в неё, словно стремясь вывернуть все помысли наизнанку, — я вытащу тебя из той ловушки, в которую ты угодила по глупости. Более того, я постепенно уничтожу следы вмешательства Аррона. Уберу приворот и все прочее, чем он тебя пичкал… — звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Только вот много ли у неё вариантов выхода из данной ситуации?
Тьма чужой ауры не пугает, в этой тьме легко дышится. Вот холод… да… иногда от алькона едва уловимо тянет смертным тленом — и от этого пробирает дрожью. Не станет ли сделка с ним большим мучением?
«Слишком… идеально…»
- Но я ведь не сказал, что потребую от тебя, — он прислонился к стене, смотря в упор. И снова, как почти полгода назад, по телу разливался странный жар, смешанный с предвкушением и трепетом — словно рядом был кто-то родной. Да что же это такое! — я заберу тебя себе. Мне давно необходим… помощник. Подмастерье, если угодно, — и снова по лицу ничего не прочесть (да его и не видно) — но тьма вокруг алькона беспокойно колышется, свертываясь кольцами. Зрение вдруг резко, скачком, обостряется, на мгновение унося чувство собственной беспомощности.
«Что это значит?» — беззвучно шевелятся губы.
- Позволь… скоро ты ощутишь в себе… некоторые изменения. Я не имею права пока что рассказывать тебе, с чем именно они связаны. Правда — страшное оружие, а неведение в твоем случае — защита. Сейчас ты — никто, девочка, даже имени у тебя больше нет, — он не мог бы ударить больнее даже специально — а ведь сейчас эта тварь не желала её боли, — хотя ноздри на миг раздулись, словно вдыхая нечто неведомое.
- Ты все ещё глупа. Огорчительно, весьма. Начинаю думать, что из нашего сотрудничества не будет толка, — ледяной тон вызывал дрожь. Пальцы машинально скомкали край плаща, и она тут же расправила его, укутываясь с ног до головы — с её ростом это не трудно. Цепи скрежетнули, звякнули, вырвав усталый вздох.
«Простите меня… я не хотела, дайрэ… Но вы же сами чувствуете, как мне больно!»
- Что ты знаешь о боли, — на миг резкие до неправильности черты лица исказились, а сквозь совершенную, сверкающую оболочку проглянул зверь — измученный, израненный. И тут же все скрыла усмешка, — впрочем, ты имеешь шансы познакомиться с палачами ирра, если отказываешься меня слушать. Иерархия иррейнов — то, на чем держится власть магов и правителей. У каждого из нас есть статус, у преступников его нет. Их не существует — а это значит, что каждый волен сделать с тобой все, что угодно.
От подобной перспективы бросило в дрожь.
- Вижу, ты понимаешь. В день казни я могу оспорить приговор. Я огражу тебя от внимания тюремщиков до неё. Я скажу, что ты подходишь для того, чтобы стабилизировать и усилить меня — и это тоже правда. Здесь мои действия приоритетны, моя сила, — злая улыбка, — пока ещё важна для правителя. Есть лишь одно но.
«Без этого бы не обошлось…»
В ответ на подначку её чуть пихнуло покрывалом тьмы. Почему-то страшно сейчас снова не было — и даже почти не было больно. Разъедающие душу противоречия тоже притихли — словно чужая тьма отрезала разом все невзгоды, наполняя душу покоем — а смертным или нет — было сейчас совсем не важно.