«Их давно нет, они ведь в эмиграции…»
Ну что ж, теперь и она была в эмиграции.
Зато на свободе.
Словно для того, чтобы в полной мере прочувствовать эту свободу, Нина разошлась с мужем. Процесс прошел просто стремительно — по обоюдному согласию. Однако Алексею Павловичу Мещерскому пришлось выплатить отступного Левицкому. Нина тогда поклялась отцу: торопливых решений она принимать не будет, больше никаких любовей! Она и в самом деле довольно скромно жила в Париже и в Ницце три с половиной года (отец помогал ей, сколько мог), а в июне 1924-го нарушила-таки слово и в Париже вышла замуж за Игоря Александровича Кривошеина.
Ну что ж, этот человек был достоин ее внезапно вспыхнувшей любви — и оставался достоин любви и нерушимой верности Нины всю жизнь. Они соединились «на горе и радость» — и всего этого хлебнули с избытком.
Игорь был сыном Александра Васильевича Кривошеина, известного государственного деятеля, министра земледелия, реформатора и соратника Столыпина. А затем, после революции, старший Кривошеий был премьер-министром правительства Врангеля в Крыму. Игорь окончил Пажеский корпус, знал несколько языков. Воевал во время Первой мировой против немцев, а потом, в Гражданскую, против большевиков в деникинской и врангелевской армиях. Закончил войну в чине штабс-капитана и выбрался из Крыма в 1920 году на английском эсминце вместе с отцом.
После Константинополя Кривошеины приехали в Париж, и уже через две недели Игорь начал учебу в Сорбонне на физико-математическом факультете. Он получил диплом инженера-электротехника и вскоре познакомился с Ниной.
Она была очень красива тогда: яркая, маленькая, словно диковинная птичка…
Устроились молодые супруги сперва скромно, в дешевом районе. Нина была совершенно неопытна, несведуща в самых простых вопросах хозяйства: не умела поджарить кусок мяса, не представляла себе, как разжечь в камине кругленькие мячики из угольной пыли (а другого вида отопления в той квартире не было), как выстирать мужскую пижаму, как одной выходить на улицу, где кругом почти одни арабы. Иногда к ней в квартиру поднималась консьержка дома и хоть чему-то учила: сковороду надо сперва разогреть, а не класть мясо на холодную, белье следует замочить, а уж потом его стирать… Она наставляла Нину, как одной спичкой разжечь камин, как влажной метелкой чистить жалкий, потертый ковер…
Впрочем, для людей любящих, молодых, образованных все это было как-то даже интересно, даже богемно. Игорь и Нина ходили вечером на Монпарнас и усаживались в «Ротонде», кафе, где можно было увидеть всех знаменитостей квартала, который тогда был центром вечернего Парижа. В «Ротонде» часто бывала натурщица Кики, славившаяся красотой на весь Париж; подчас рядом за столиком сидел Илья Эренбург, или Алексей Толстой в шикарной широкополой фетровой шляпе, или кинозвезды. Между кафе «Ротонда» и кафе «Доом» текла река пестрой публики. Это была особая атмосфера послевоенного Парижа, который снова оживал после ужасных потерь войны 1914 — 1918 годов…
Осенью 1925 года Нина внезапно стала… одной из хозяек русского ресторанчика «Самарканд».
В то время это было неудивительно. За ресторанной стойкой оказались многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре являлись одной из характерных черт Парижа двадцатых-тридцатых годов. Одни — совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, жившие в самых дешевеньких отельчиках. Другие — роскошные, чрезвычайно дорогие, с кабаре, джазом, с певицами и красивыми дамами для танцев, с обязательным шампанским и со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в нарочито русских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки!
«Самарканд» был чем-то средним. Администрация вселилась в комнату над кафе, небольшой зал украсили цветными платками, на столики поставили лампы в оранжевых абажурах. Появилось пианино, кто-то порекомендовал двух милых юных подавальщиц» ухе знавших толк в ресторанном деле, — и «Самарканд» открылся… Вскоре как-то сама по себе образовалась и артистическая программа.
Ресторан имел хорошую славу — здесь приличная атмосфера, приятная программа и вкусная еда. Нина довольно скоро поняла, что и как нужно делать, но… к концу зимы она свалилась: переутомилась от недостатка сна и свежего воздуха (в ресторане все курили), от вечных забот, когда приходилось крутиться целыми днями «на кассе», которая почему-то частенько оказывалась пуста…
Конечно, Игорь Александрович помогал и тоже участвовал в делах «Самарканда», но мало — он уже начал по-настоящему работать как инженер. Словом, как это часто бывает у русских, которые за всякое новое дело берутся самонадеянно, но неумело, из финансовой путаницы, создавшейся после вынужденного закрытия «Самарканда», выбраться было нелегко. Несколько месяцев Кривошеины просуществовали без света, без газа и даже без воды: все это отключили за неуплату, а платить было нечем. В нетопленой комнате, при свечке, Нина готовила на керосинке (у русских людей всегда и везде найдется керосинка!) ежедневно одно и то же: овсянку на воде и чай. Иногда ходили подкормиться к родителям (тогда-то Нина и сдружилась с мачехой, Еленой Исаакиевной).
Надо было как-то выкарабкиваться, и Нина пошла учиться в школу «стенотипии», то есть машинной стенографии. Это очень простая система стенографии на легонькой портативной машинке, и Нина освоила ее легко. Вскоре она начала работать секретаршей-стенографисткой со знанием трех иностранных языков в старинном французском торговом доме.
Осенью 1928 года Кривошеины переехали в трехкомнатную квартиру на первом этаже в старом доме, с видом на темноватый двор, но в трех минутах от Елисейских Полей. Помаленьку покупали на блошином рынке старинную мебель стиля ампир, абажуры и лампы на светящихся подставках, в то время входившие в моду… Однако, как говорила мудрая мачеха Елена Исаакиевна, кто-то всегда стоит рядом да слушает… Да, да, еще будет в жизни у Нины овсянка на воде, причем и ее она еще сочтет за счастье!
Тогда, в 1930 году, русские еще старались друг друга держаться. Особенно молодые люди, которых начали объединять национально-политические интересы. Нина стала членом партии младороссов.
Это была новая политическая партия, рожденная эмиграцией. Младоросская партия оказалась единственным политическим ответом русского зарубежья на большевистскую революцию. Впрочем, были в ней проявления как белого, так и красного фашизма, но Нину привлек лозунг: «Лицом к России!»
Лицом, а не спиной, как поворачивалась «старшая» эмиграция, считавшая, что с ней из России ушла соль земли и что «там» просто ничего уже нет. Однако младороссы впадали порой в нелепое и почти смехотворное преклонение перед «достижениями» Советов. Однажды Нина услышала сообщение о промышленных и технических достижениях в Советском Союзе, из которого выходило, что до 1920 года в России вообще не было ни промышленности, ни техники… И она взялась доказать, насколько такое мнение ошибочно. Собрав в памяти все, что знала о развитии российской тяжелой промышленности от своего отца, она рассказала о фабриках московского и волжского купечества, о теплоходах на Волге, о телефонизации (одной из старейших в Европе!) и т.п. Кончилось дело так: многие признались, что первый раз в жизни все это слышат.