Читать интересную книгу Дзен и фехтование - Дайсэцу Судзуки

Эта пустота „не-умности“ относится ко всем видам деятельности, а так же к танцам и фехтованию. Танцор поднимает веер и топает ногой. Если он хоть чуть-чуть думает о том, как ему это надо сделать хорошо, он перестает быть хорошим танцором и его ум останавливается на каждом моменте. Во всех действиях необходимо забыть свой „ум“ и стать единым с тем, что ты в этот миг делаешь.

Если мы привязываем кошку, чтобы она не схватила птичку, она будет вырываться на свободу. Но научите кошку не замечать присутствия птицы, и тогда животное свободно и может отправляться, куда захочет. Иными словами, когда ум привязан, он чувствует себя ограниченным в каждом движении и тут нечего говорить о каком-то чувстве спонтанности.

Итак, не позволяйте уму останавливаться на поднятом мече, забудьте, что делаете, и бейте врага. Не удерживайте ум на том, кто стоит перед вами. Все происходит из пустоты, но остерегайтесь, чтобы ваш ум не связался с самой пустотой».

Дополняя Такуана, привожу следующую историю, как иллюстрацию ума не-умности.

Один дровосек усердно валил деревья в отдаленных горах. Вдруг появился зверек по имени «сатори». Это было очень странное существо. Дровосек решил изловить его живьем. Зверек прочитал его мысли и сказал: «Ты ведь хочешь меня живым изловить, правда?» Дровосек ужасно удивился и не знал, что сказать; тогда зверек заметил: «Видно, ты удивился, что я умею читать мысли». Дровосек удивился еще больше и решил яростно ударить животное топором. Тогда сатори воскликнул: «Ах, теперь ты убить меня хочешь!» Дровосек совсем смутился и, осознав свое бессилие справиться с чудесным животным, решил вернуться к своим делам. Сатори, однако, теперь само погналось за ним и сказало: «Ну, наконец-то ты покинул меня». Дровосек уже не знал, что ему и делать со зверем или собой. Совершенно отказавшись от намерений насчет животного, он вновь взялся за топор и, не обращая внимания на присутствие животного, принялся сосредоточенно и со всей силой валить деревья. Во время его работы топор вдруг соскочил с топорища, ударил животное и убил его. Со всеми своими способностями читать мысли сатори, однако, не смогло прочесть мысли «не-умности».

На последней стадии обучения фехтовальщика существует тайное знание, даваемое лишь тем ученикам, кто достиг высшего уровня. Одной технической тренировки недостаточно. Совершенствование в технике не определяет высокого уровня. Тайное учение известно лишь среди мастеров определенной квалификации. Это учение — «Луна в Воде». Один из авторов объясняет это так:

«Что означает „Луна в Воде“?

В разных школах фехтования это объясняется по-разному, но основная идея в том, чтобы понять, как луна отражается везде, где только есть вода, а это достигается лишь в состоянии мусин (не-умности). Одно из стихотворений Хоросавы, сочиненное у водоема, гласит:

Луна не собирается отбрасывать тень,И пруд не думает отразить луну.Как ясны воды Хиросава!

Сквозь это стихотворение нужно прозреть тайну мусин, в котором нет следов искусственных затей, а все предается самой Природе. Одинокая луна отражается в сотнях потоков. Свет луны неразделен на множество призраков, это рябь на поверхности искажает сияние, дробя луну на множество осколков. Свет луны так же существует, когда нет воды, его отражающей. Точно таким же остается свет луны, когда воды много или есть только маленькая лужица. Эта аналогия делает более понятной тайну ума. Луна и вода — предметы осязаемые, тогда как ум не имеет формы, и его работу трудно проследить. Таким образом, эти символы не есть истина, а только намек на нее».

Пока состояние мусин не осознано, не реализовано, ум всегда сознает, что делает — это Такуан называет «умо-останавливанием». При этом, вместо течения, ум начинает размышлять о том, что он собирается сделать или уже сделал. Воспоминание и ожидание — это прекрасные качества человеческого ума, которые отличают его от низших животных. Они очень полезны в определенных отношениях, но когда каждое движение решает, — жить или умереть, — эти свойства ума следует отбросить, чтобы они не впутывались в течение мысли и молниеносную скорость движений. Человек должен обратить себя в игрушку в руках бессознательного[13]. Бессознательное должно возобладать над сознанием. Говоря метафизически, это философия шуньяты (пустоты). Техника фехтования основана на этой психологии, а психология — конкретное применение метафизики.

Глава 3

В феврале 1957 года «Атлантик Мансли» поместил статью испанского тореадора Хуана Бельмонте. В ней он описывает свой опыт. Искусство тореадора имеет много общего с искусством японского фехтования. Я здесь приведу часть примечания переводчика и собственный рассказ Хуана о бое, который принес ему славу величайшего тореадора своего времени. В этом бою он пережил, осознал то состояние ума, о котором пишет Такуан Дзягю Тадзима-но-ками. Будь испанский герой практикующим буддистом, он достиг бы прозрения Недвижимой Праджни.

Вот часть примечания переводчика:

«Бой быков — это не спорт. Это нельзя сравнить ни с каким видом спорта. Бой быков, нравится он вам или нет, одобряете ли вы его или осуждаете — это искусство. Он стоит в одном ряду с живописью или музыкой, его эманация духовна и она затрагивает такие глубины, в которые проникает лишь музыка прекрасного симфонического оркестра с великим дирижером».

Хуан Бельмонте так описывает свое психологическое состояние в напряженный момент боя:

«Когда выбежал мой бык, я двинулся ему навстречу и на третьем пассе услышал рев множества людей, вскочивших на ноги. Что я сделал? Я сразу забыл о публике, о других участниках корриды, о себе и даже о быке. Я начал сражаться так, как часто бился один в загонах для скота и на выгонах; так тщательно, словно вычерчивал рисунок на грифельной доске. Говорят, мои пассы с плащом и работа мулетой были открытием в искусстве корриды. Не знаю, я не вправе судить. Я просто старался так, как считал должным сражаться, без единой мысли вне моей веры[14] в то, что я делаю. Я впервые в жизни достиг освобождения тела и души в чистой радости боя, совершенно перестав осознавать присутствие публики. Когда я в одиночестве играл в деревне с быками, я иногда заговаривал с ними, а в тот вечер у меня с быком была долгая беседа, все время, пока моя фаэна совершала арабески. Когда я уже не знал, что еще сделать с быком, я встал на колени под рогами и потянулся к его морде лицом.

— Ну, давай, давай, бычок, — шептал я, — поймай меня!

Я поднялся с колен, провел мулетой у него перед носом и продолжал говорить с ним, побуждая его снова бросить в атаку.

— Так, бычок… Нападай на меня! Ничего с тобой не случится… Ах, ты так, вот ты где… Ну что бычок, видишь меня? Что? Уже устал?…

Ну, давай! Давай, лови меня! Не трусь… Поддай мне!

Я выполнял идеальную фаэну, которую так часто во всех деталях видел в своих снах, что она запечатлелась в голове с математической точностью. Но фаэна моих снов всегда кончалась трагически, когда я пытался нанести быку удар. Бык неизменно пронзал мне ногу. Должно быть, это было подсознательным подтверждением того, что убивая, я терял свое искусство, и это приводило к трагическому исходу. И все-таки я продолжал осуществлять свою идеальную фаэну. Встав прямо перед рогами быка, я слышал крик толпы как отдельное бормотание, — в точности, как мне снилось, — и бык поймал меня на удар и вонзил рог мне в бедро. Но я был настолько возбужден, опьянен, так вне себя, что едва заметил это. Я нанес удар — и бык упал к моим ногам».

К рассказу Бельмонте могу добавить, что перед схваткой в финале корриды он находился в сильнейшем умственном возбуждении, вызванном соперничеством, жаждой успеха, ощущением своей неполноценности, чувством, что публика готова над ним смеяться. Он признается: «Я был просто в отчаянии. Почему я вбил себе в голову, что я тореадор? Ты просто дурачил себя, — думал я. — Да, у тебя была пара удач в новилладах без пикадоров, но ведь ты ничего не умеешь делать». Однако, благодаря отчаянию, Бельмонте, увидев бегущего на него быка, открыл в себе нечто совершенно неожиданное, скрытое в глубине, и смог это применить. Это нечто иногда появлялось в его снах, но оно глубоко спало в его Бессознательном и еще никогда не выходило на дневной свет. Отчаянье бросило его па предел срыва ума, на край бездны, и вот как он выбрался оттуда: «Я был так возбужден, опьянен, так вне себя, что едва заметил, — не только то, что был ранен, но, фактически все». Его вела Неподвижная Праджня, он полностью отдался ее власти. Вот песня Буккоку Кокуси, уже упомянутого дзенского учителя эры Камакуры:

Лук сломан,Стрел больше нет.Настал критический момент.Не лелей робеющего сердца, стреляй без промедленья.[15]

Когда стрелой без древка выстрелят из лука без тетивы, она поистине пронзит гору, как это было не раз в истории Востока.