продумывания побега, как было в прошлый раз. Проклятье мне снять не под силу, но в это они не поверят.
Холодный камень успокаивает ноющую руку, я наслаждаюсь передышкой, не зная, когда начнутся пытки. Он может вернуться уже через минуту, а может прийти завтра. Или вовсе оставить меня связанной и в темноте. Без солнца и звуков природы я потеряю возможность отсчитывать дни, и они сольются в бесконечность. Тоже своего рода пытка.
Не сумев успокоиться, я еще долго жду возвращения Паука, но в какой-то момент все-таки засыпаю от усталости. Просыпаюсь и прислушиваюсь — в моей тюрьме никого нет, за дверью не слышно ни шагов, ни голосов. Я ощупываю руку, она заметно распухла и болит при каждом движении, но кость, вероятно, все же не сломана.
Прижимаюсь губами к холодному сырому камню, языком собираю мелкие как пыль капли. Ничтожно мало, но лучше дерущей горло сухости. И еще, и еще. Так и не уняв жажду, сажусь ровнее и понимаю, что пальцев почти не чувствую от холода, а живот сводит. Чтобы хоть немного согреться, я тру ладонь о ладонь, насколько позволяет травмированное запястье. Хорошо бы прощупать живот, вдруг он болит не от голода, вдруг все же отбила что-то.
Голод — это, в общем-то, хорошо. Плохо, конечно, но хорошо. Это отвлекает.
А боль — это другое. С ней я справляюсь хуже. Пока есть другие чувства, старания Паука напрасны. Пока есть другие чувства, я крепче металла. Пока я помню, ради чего молчу. Хуже будет, когда не останется ничего, кроме боли, а так и случится, и тогда, под пытками, у меня могут вырвать признание. А после уже не найдется бога, способного мне помочь. И девочки останутся одни.
В окружающем пространстве нет звуков, кроме моих. Стук, скрежет, стон, шорох — все это я. Я борюсь с собственным разумом, запрещая ему выдумывать несуществующее. Здесь нет других звуков. Ни тараканов, ни мышей, ни волков. Только шум моих мыслей и тела.
В какой-то момент я начинаю считать в уме и еще раз прохожу границы тюрьмы. Ручки на двери с моей стороны нет, но должно быть смотровое отверстие, потому что я слышу далекий звук падающих капель. Раз-два-три, стена заканчивается, и я упираюсь в угол, четыре-пять-шесть-семь, еще один угол, восемь-девять-десять-одиннадцать. Тяжелые мужские шаги заглушают стук капель.
Ну вот и все.
Глупо отшатываюсь к самой дальней стене — дальше каменной тюрьмы не уйду.
— Не передумала? Дам тебе еще один шанс.
— А твой охотник второй раз не предлагает.
Паук хмыкает и открывает дверь. Я слушаю очень внимательно. С той стороны не замок, а задвижка.
— Надо ему подсказать, что женщины не всегда соглашаются с первого раза. — Он ставит что-то тяжелое на пол, выплескивается вода. Я чувствую легкое, едва уловимое тепло, слышу треск огня. Насколько здесь темно? Он вынужден зажигать лучины, но я не помню такого в его первый приход. Сейчас ночь?
— Давай, демон, соглашайся на мои условия, — примирительно говорит Паук. — Пойдем короткой дорогой.
— То есть ты убьешь меня быстрее? — Я уже не возражаю быть демоном. Он хмыкает, но не отрицает. Такой уверенный в своем превосходстве, в моей беспомощности.
Охотник ведь предупредил тебя, зря ты ему не веришь.
— Вот, что тебе следует уяснить, — вкрадчиво, медленно приближаясь, говорит Паук. — Я либо добьюсь от тебя правды, либо похороню здесь. Выбери, что тебе больше по нраву.
То, что мне предлагают, ведет к одному итогу. Естественно, я выбираю длинный путь, это даст мне больше шансов. Паук верно толкует мое молчание, явно не новичок. Он хватает меня за локоть и дергает на себя, запястье обжигает терпимой болью. От рывка теряю равновесие, но Паук не пытается удержать меня, наоборот, давит вниз так, что я неаккуратно шлепаюсь на коленки. Он прижимает ладонь к моему затылку и медленно заставляет опускаться ниже. Вода касается носа, и я успеваю сделать рванный вдох, прежде чем он начинает топить меня.
Не выходит даже сопротивляться. Руки, сведенные за спиной, никак не помогают. Я напрягаюсь, пытаюсь высвободить голову и вынырнуть из воды. Каждым позвонком тянусь выпрямиться, но что толку. Вода сразу жжет нос и глотку, а руки у палача сильные. Поднимая, он тянет меня за волосы. Ничего не спрашивает, выжидает пару мгновений и снова топит.
Для меня проходит тысяча часов, а палач не чувствует усталости. Прежде чем отшвырнуть меня в сторону и оставить дышать, он усердствует больше обычного, и я вдыхаю воду, кашляю, согнувшись пополам, утыкаясь лбом в каменный пол. Выплевываю все, что мешает вдохнуть воздух. По крайней мере, умереть от жажды мне не грозит.
Паук уходит, забрав ведро и огонь, оставив меня в темноте в мокрой рубашке.
Итак, пытать меня будут водой. И плохо, и хорошо.
Добравшись до угла и пристроив голову, я вновь начинаю считать. Когда переваливает за двадцать тысяч, Паук возвращается, снова ставит ведро и в том же молчании принимается топить. В этот раз я стараюсь сохранять спокойствие и продолжаю считать. Без особого труда под водой я могу проводить до тридцати счетов, после он держит меня от десяти до пятнадцати и позволяет вдохнуть. Не погубит, пытается напугать. Он тоже считает.
Спустя несколько часов, когда Паук оставляет меня, я почти без сил. Полагаю, он тоже устает, потому что я не перестаю сопротивляться. И снова Паук дает возможность передумать и уступить, я же забываюсь коротким сном, больше похожим на обморок, но стоит скрипнуть двери, вздрагиваю и поднимаю голову. Он пришел с огнем, все еще ночь. Паук ставит ведро на камни, и, прежде чем вновь взяться за меня, недолго ждет. Никто из нас ничего не говорит, его условия не изменны, как и мое решение. В любом случае я сломаюсь первой, ему нужно только потерпеть.
Утро я определяю по отсутствию лучины. И в этот раз он усердствует больше прежнего, мои легкие жжет сильнее, в голове разрываются сосуды, потому что я не умею дышать под водой, а воздуха он совсем не дает.
Я близка к пределу.
Я устала.
Я готова сдаться и взываю к Забвению:
«Забери сознание, дай передышку, а я отдам тебе день, когда встретила Птаху».
Все исчезает и возвращается. Сделка совершена. Странно, что Боги услышали.
Я лежу на холодном камне спиной, а руки раскинуты в стороны. Грудь болит, как от сильного удара и, переворачиваясь, чтобы выплюнуть скопившуюся в легких воду, я сутулю плечи. Сдергиваю повязку. Наконец-то. Здесь достаточно темно, глаза не режет от света.