обойдусь.
Он выглядел пристыженным, но я слишком злилась, чтобы разбирать, настоящий это стыд или показной. Мне всегда казалось, что Фенрис был в каком-то смысле актером, что он знал, каких поступков от него ждут, и вел себя соответственно, но шло это не от чистого сердца. При виде его лучащегося добротой лица мне хотелось отвесить ему пощечину, потому что я считала его лжецом.
Но я этого не сделала. Я отпихнула его, сгорая от стыда, и, поверженная, оставила закусочную. Лившийся из окон яркий свет омывал красный песок под моими ногами, а шум бессмысленной болтовни этих мужчин преследовал меня, точно навязчивая вонь.
Соединявшие дома нашей колонии дорожки были хорошо утоптаны как человеческими ногами, так и громоздкими ножищами наших Автоматов. Я могла бы пройти по утрамбованному песку к двери собственного жилища даже во сне – и, если верить маме, однажды именно так и сделала, – но у меня не было никакого желания возвращаться в пахнущий рвотой модуль, где нянчил раненое самолюбие мой отец. Я свернула с дороги направо, в сгущавшуюся тьму пустынной ночи.
Большинство колонистов после прилета с трудом привыкали к низким температурам Марса. Солнце здесь меньше, дни короче и холоднее. Когда я прибыла сюда, мне было всего пять, и меня ошеломляло все новое и чудесное, но я все равно помню, каким это было неприятным потрясением. Никому не хочется встретить ночь без защиты муниципальных обогревательных ламп, и, подойдя к границе Нью-Галвестона, я пожалела, что не захватила куртку. Я обхватила себя руками, когда сильный порыв ветра врезался в меня, обдав лицо песком, который набился в уголки глаз и насыпался за шиворот. Но я все равно устремляла взгляд поверх широкой черной равнины к далекому возвышению, где когда-то виднелись тусклые огни Дигтауна – города, в котором добывали прозванный Странностью минерал, наделявший наши Автоматы видимостью жизни. Но теперь в Дигтауне почти всегда было темно.
А за ним лежал огромный про́клятый кратер Пибоди, где жили Мотыльки, где до сих пор бродили старые боевые Автоматы, где, говорят, обитали призраки.
Я высматривала хоть какой-то знак присутствия грабителей – свет фонаря, движение тени. Но, разумеется, не видела ничего, кроме длинных песчаных волн, уходивших в ночь подобно извилистым мистическим тропам, в конце которых скрывались тайны и загадки, фантастические города, а может быть, долгая смерть мира.
В небе надо мной мерцал звездный занавес. Где-то там, наверху, была мама. О чем она думала – и думала ли она хоть о чем-то, – оставалось всего лишь очередной тайной.
Когда я вернулась домой, папа спал. Дверь в его комнату была приоткрыта, и в просочившемся туда клинышке света я увидела его спину, потому что он лежал лицом к стене. Он так и не снял майку и на двуспальной кровати казался маленьким, как мальчишка. Его рабочая рубашка свисала со стула. Ведро со рвотой стояло на полу неподалеку от кровати, чтобы до него можно было легко дотянуться, и от него исходила жуткая вонь.
Я прокралась в свою комнату и переоделась в ночную сорочку. Когда я улеглась в постель, Ватсон снова повернул ко мне оранжевые огоньки своих глаз. Я слышала, как похрустывают его суставы: сколько бы мы ни чистили и ни полировали свои Автоматы, избавиться от песка полностью не получалось. Им нужно было полноценное обслуживание и новые детали. Детали, которые никогда не привезут.
«Ну и ладно, – подумала я. – Кто-нибудь что-нибудь придумает. Автоматы не умрут. Они не могут умереть».
– С вами все в порядке, мисс Крисп?
– Да, Ватсон.
– Мистеру Криспу нездоровится. Он все еще не оправился после нападения.
– Да, я знаю. И никто ничего не делает. – Я снова ощутила подступающее отчаяние.
– Наверняка скоро все устроится. Виновники раскаются. Справедливость восторжествует. Мы, в конце концов, живем в цивилизованном мире.
– Конечно, Ватсон. А теперь давай спать.
– Спокойной ночи, мисс Крисп. Спите хорошо.
Ватсон всегда желал мне спокойной ночи вот так. Меня забавляло, что он формулировал это как приказ, словно сон был работой, с которой можно справиться либо хорошо, либо плохо. Мне было интересно, понимает ли он вообще, что такое сны, гадает ли, на что они похожи. В хорошие ночи, когда меня коконом окутывали защита родителей и оптимизм, рожденный из веры в справедливость мира, я позволяла себе допустить, что ему вовсе не нужно об этом гадать, что Ватсон и все остальные Автоматы видят сны точно так же, как мы. Мне представлялось, что эти сны должны быть прекрасны, суровы и чисты, как отшлифованные песком кости. Ряды чисел, упорядоченность геометрических теорем. Каталог ответов на невозможные вопросы, сверкающих, как сталь под солнцем.
Но в ту ночь я знала, что на самом деле представляет собой его разум: запрограммированные алгоритмы; иллюзию личности. Он был так же холоден и темен, как космос, который мы пересекли, чтобы попасть сюда.
Ватсон отвернулся от меня, и я снова услышала хруст. Свет его глаз осветил угол моей крошечной комнатушки и погас, когда Ватсон притушил их, чтобы не мешать мне спать.
3
Мама улетела на Землю за месяц до наступления Тишины.
Я помню тот вечер, когда она приняла это решение. Марс тогда был другим: ярким и оживленным, все еще балансирующим на гребне экспансионистского воодушевления. Нью-Галвестон стал здесь первой официальной колонией, но существовали и другие, более старые поселения: Дигтаун, россыпь мазанок и палаток, окружавших огромную яму, прозванную Глоткой, основное место добычи Странности; Броулис-Кроссинг, неофициальный поселок нелегальных мигрантов и землепроходцев, который был как минимум на десять лет старше нашего города; и паутина мелких городков и деревень, полных добровольцев, пионеров, отшельников и негодяев – плавника цивилизации, который накапливался здесь долгие годы, со времен знаменитого перелета Чонси Пибоди в 1864 году.
Однако Нью-Галвестон был жемчужиной. Мы представляли собой первую организованную попытку закрепиться на Марсе. Это мы пожинали плоды прямого товарообмена с Землей, это наш город фигурировал во всех туристических буклетах и вдохновлял мечты трудяг, тосковавших по тем возможностям, что когда-то заманивали на американский Запад целые семьи. Толпы рабочих прибывали, чтобы укладывать шпалы железной дороги, которая, как мы надеялись, должна была однажды стать гордостью Марса. Богатые искатели приключений прилетали, чтобы поблуждать в пустыне, а знаменитости проводили здесь отпуска, жадно впитывая экзотическую атмосферу этого дикого нового места.
Последний вечер моей нормальной жизни застал меня с моими родителями на окраине города, по пути на бейсбольный матч. Местным бейсболистам противостояла прилетевшая с Земли команда, в которую впервые в истории вошли игроки Кубинской и Негритянской лиг,