Читать интересную книгу Идиот - Элиф Батуман

– Мы обычно проводим дезинфекцию и латаем акриликом, – рассказал нам музейный работник.

– Акриликом? А почему не шерстью? – спросил Гэри.

– Ну, мы поначалу пробовали шерсть, но акрилик лучше держит.

– Вот видите? – строго спросил Гэри, повернувшись к группе. – Видите эту фальшь?

Нам попалась масса разбитых гипсовых индейцев. Школьные группы нередко пытались вступать с ними в бой.

– Вот что прячут от нас хранители, – заметил Хэм, указывая на бизона, чья набивка вываливалась из нутра.

Гэри грустно усмехнулся.

– Думаешь, в «Уитни» или в «Мете» всё не так? Я тебе, парень, вот что скажу: в задней комнате всегда полно крови и кишок – в той или иной форме.

* * *

Вне занятий я из своих знакомых чаще всего виделась с Ральфом. Его общежитие стояло прямо напротив моего. Сосед Ральфа, индеец Айра – сокращенное от «Айрон Дог», «Железный пес», – и в самом деле много гладил, причем рано поутру[3]. В остальном же он был превосходный сосед – добрый, вежливый, он почти всё время проводил у своей девушки старше него, которая училась на юридическом, и лишь иногда появлялся на заре – погладить рубашки.

Однажды вечером, когда Айра был на юридическом, я пришла к Ральфу позаниматься. Ральф читал «Записки федералиста», а я – «Нину в Сибири», русский текст, написанный специально для начинающих. Первая часть называлась «Письмо».

Письмо

Дверь открыл отец Ивана.

– Кто там?

– Доброе утро, Алексей Алексеевич, – сказала Нина. – Иван дома?

Отец Ивана не ответил. Он просто стоял и смотрел на нее.

– Извините, – сказала Нина и повторила вопрос. – Иван дома?

– Почему мы никогда его не понимали? – очень медленно спросил отец Ивана.

– Простите, но я не понимаю вас, – сказала Нина. – Где Иван?

– Бог его знает, – ответил отец Ивана. Он вздохнул. – Ты знаешь, где его комната. Там на столе письмо.

В комнате Ивана что-то было не так. Окно открыто. Стул перевернут на бок. Фотография Нины лежит на столе. Рамка разбита.

– Моя фотография! – Нина взяла письмо, вскрыла его и прочла.

Нина!

Когда ты получишь это письмо, я буду в Сибири. Я бросаю диссертацию, потому что физика элементарных частиц меня больше не интересует. Я буду жить и работать в Новосибирске, в колхозе «Сибирская искра», где живет мой дядя. Думаю, так будет лучше. Знаю, что ты меня поймешь. Пожалуйста, прости меня. Я никогда тебя не забуду.

Твой Иван

Нина посмотрела на отца Ивана. – Что это? – спросила она. – Это шутка? Я знаю Ивана, и знаю, что он хочет закончить диссертацию. Как он мог бросить физику? Он пишет, что я пойму его, но я не понимаю.

Отец Ивана тоже прочел письмо.

– Да, – сказал он.

– Думаете, он написал это письмо серьезно?

– Бог его знает.

– Но если Иван действительно в Сибири, мы должны его найти.

Отец Ивана посмотрел на нее.

– Разве вы не хотите найти своего сына? – спросила Нина.

Отец Ивана промолчал.

– До свидания, – сказала Нина. – Мне пора.

Отец Ивана не ответил.

* * *

Рассказ был написан изобретательно, в нем использовалась только грамматика, которую мы уже прошли. Поскольку дательный падеж мы еще не учили, отец Ивана, вместо того, чтобы вручить Нине письмо, просто говорил: «Там на столе письмо». Глаголы движения тоже нам были еще не известны, и поэтому никто из персонажей не мог сказать «Иван уехал в Сибирь». Вместо этого Иван писал: «Когда ты получишь это письмо, я буду в Сибири».

Рассказ создавал ощущение неестественности, но при этом, читая, ты полностью погружался в его мир – тот мир, где реальность зеркально отражает грамматические ограничения и где не существует того, чего мы пока не прошли учебном курсе. В нем нет понятий «уехал» или «послал», никаких намерений или причинных связей – лишь необъясненные появления и исчезновения.

Я поймала себя на том, что читаю и перечитываю Иваново письмо, словно он написал его мне; я пыталась понять, где он теперь, безразлична я ему или нет?

* * *

На занятии по неигровому кино мы смотрели «Человека из Арана», немой фильм тридцатых годов, где действие происходит на каком-то ирландском острове. Сначала женщина качала ребенка в колыбели. Это длилось довольно долго. В следующем кадре мужчина загарпунил кита, а потом принялся что-то скрести ножом. «Делает мыло», – говорилось в интертитрах. В итоге мужчина с женщиной роют палками землю: «Людям в Аране приходится выращивать картофель в суровой почве».

Столь скучного фильма я в жизни не видела. Я прожевала девять резинок подряд – напомнить себе, что еще жива. Парень передо мной уснул и захрапел. Но профессор этого не заметил, поскольку через тридцать минут после начала вышел из зала. «Я смотрел уже несколько раз», – сказал он.

В классе профессор рассказал нам, что к моменту съемок аранские жители уже пятьдесят лет как перестали ходить на кита с гарпуном. Чтобы запечатлеть на пленке эту древнюю профессию, режиссер привез гарпун из Британского музея и показал островитянам, как им пользоваться.

– Теперь, когда мы это знаем, – спросил профессор, – можем ли мы по праву считать фильм неигровым? – Нам предстояло обсуждать этот вопрос в течение часа. Не может быть! Неужели в этом состоит разница между вымыслом и документальностью? Неужели именно это должно нас заботить? Меня больше волновали вопросы, насколько добр профессор и нравимся ли мы ему. «Забавно, что вы полагаете, будто здесь существует – или вообще может существовать – верный или неверный ответ», – мягко заметил он одному студенту. В конце занятия другой студент сказал, что ему нужно съездить в Прагу к брату и поэтому придется пропустить следующий урок.

– Но, наверное, на пленку записать нельзя, да? – спросил он.

– Это абсолютно бесполезно, – дружелюбно ответил профессор. – Вам не кажется?

* * *

В четверг на занятия по разговорному русскому я пришла раньше времени. В классе сидел только Иван, тот венгерский парень. Он читал книгу с иностранным названием, но знакомой обложкой: две руки подбрасывают в воздух шляпу-котелок.

– «Невыносимая легкость бытия»? – спросила я.

Он опустил книжку. – Как ты узнала?

– У английского издания такая же обложка.

– Ясно. Я уже решил, что ты читаешь по-венгерски.

Он спросил, понравилась ли мне книга на английском. Соврать или нет?

– Нет, – ответила я. – Может, перечитаю.

– Ага, – сказал Иван. – Значит, у тебя так заведено?

– Что заведено?

– Ты читаешь книжку, она тебе не нравится, и ты ее перечитываешь.

Постепенно подтянулись и другие студенты, а следом – преподавательница Ирина, на чьем свитере была вышита целая центральноамериканская деревня: крошечные кукольные женщины с дредами на головах, ослики с дредами в гривах, кактусы с колючками из желтой нити. Свои белоснежные волосы – это был их естественный цвет – она закрутила «французским узлом», а выражение ее темных, ярких, горящих глаз, похоже, осталось таким же, как в детстве.

Она тут же принялась раздавать указания, которых никто не понимал: одним она велела сидеть, а другим – стоять. В итоге до нас дошло, что мы сейчас по очереди будем разыгрывать «Нину в Сибири». Девочки изображали Нину, а мальчики – Иванова отца.

Мне в партнеры достался Борис – тот самый, что вечно ходил с видом, будто недавно очухался от кошмара, – как выяснилось, русский ему нужен, чтобы в архивах изучать погромы. Он не знал ни единой строчки. Стоя передо мной, он должен был сказать: «Почему мы никогда его не понимали?»

– Расскажи мне об Иване, – подсказала я. – Мы его понимали?

– О Иван, – откликнулся он. – О мой сынок.

Потом тот же сценарий я должна была повторить с Иваном, который всё знал и пересказал как надо. В детстве, за «железным занавесом», он целый год учил русский. Позднее я вспомнила, что на мою реплику «Думаете, он написал это письмо серьезно?» он – вместо положенного «Бог его знает» – ответил: «Да, думаю, что серьезно».

* * *

По лингвистике нам задали на дом спросить у двух носителей английского из разных регионов, как они употребляют слова dinner и supper[4]. Ханна, выросшая в Сент-Луисе, считала, что supper едят позже и он носит более официальный характер. Анжела была родом из Филадельфии, она полагала, что dinner – это когда вся семья, нарядно одетая, вместе собирается за столом.

– Мы вообще так не говорим, – сказала Ханна.

– А как у вас называется большая трапеза по выходным?

– Не знаю. Застолье.

«Застолье», записала я.

– Нет, не застолье, – сказала Ханна. – Напиши «семейный обед».

Анжела с Ханной стали спорить, что официальнее – обед в День благодарения или Тайная вечеря[5]. Они принялись обсуждать разницу между supper и легким перекусом. Ханна заявила, что всё зависит от того, горячая пища или нет.