Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ни разу не улыбнулся бы и тогда, когда я назвал бы сегодняшний Приход удивительным и непохожим на другие, потому что был он, если оно существует, совершенством по форме своей, проявившимся в изящной простоте, когда я неожиданно даже для себя, стоя напротив нее в фойе кинотеатра, в котором через двадцать минут должен был начаться сеанс, сказал, что я очень хочу, чтобы мы немедленно ушли отсюда, я сказал, что прошу ее уйти со мной. Я увидел по ее глазам, что она удивилась, почувствовал это по минутной заминке, прежде чем она ответила, что согласна, сразу сделав ненужными все те еще не произнесенные мною привычные фразы, истинная ценность которых была известна, теперь я это знал, и ей, фразы, дающие возможность нам притвориться, что соблюден неведомо кем и когда укомплектованный набор пунктов благопристойности, и позволяющих ей делать вид, что идет она ко мне со специальной целью пить чай, смотреть телевизор или слушать музыку, но только не для того, чтобы побыть со мною наедине… Если бы он продолжал меня слушать, а я очень надеюсь, что так оно и было бы, то я сказал бы, что Приход этот был прекрасным и по скрытому содержанию своему, потому что в самый момент, когда она, не заставив меня прибегнуть ни к одному из моих хитроумных, основанных на доскональном Знании женской натуры приемов, обычно предшествующих Первому Приходу, кивнула головой, я очень точно почувствовал, что это не бездумное согласие легкодоступной женщины и, что мне понравилось гораздо меньше, но все равно понравилось, не внезапно вспыхнувшее желание женщины, которой вдруг понравился мужчина. Передо мною стоял человек, который был убежден, что его правильно поймут, и я вдруг неизвестно отчего ощутил чувство, очень похожее на гордость. Мы вышли из кинотеатра и пошли ко мне.
Я, пожалуй, признался бы еще вот в чем — для меня в тот вечер так и осталась неясной причина, побудившая ее с такой готовностью отказаться от принадлежавшей ей привилегии своего положения желанной, непознанной женщины, бесспорно красивой и знающей об этом, — немедленно довести до моего сведения представление о всей значительности чести, мне оказанной, или, что почти одно и то же, описать колоссальную ценность жертвы, мне приносимой в виде совершаемого ею сегодня вечером, конечно же, впервые уникального для нее поступка, а затем, дождавшись с моей стороны покорной и многократно повторенной констатации этого факта, незамедлительно снова нажать на пресс и давить до тех пор, пока пересохший желоб и вызывающий оскомину скрип не дадут понять, что выжато до последней капли все, что можно было тогда выжать… Все происходило совсем не так: рядом со мною шел человек, который был почему-то убежден, что его правильно поймут. И я, вдруг неизвестно отчего, обнаружил, что меня переполняет какое-то чувство, очень похожее на гордость, хотя я и не имел никакого представления о том, в чем суть ее правоты и в чем причины ее уверенности.
Не знаю почему, но я даже не попытался обнять ее, когда помогал ей в передней снять плащ, хотя в некоторых случаях считал это необходимым, так как легкая непринужденная попытка, предпринятая достаточно осторожно, без риска обидеть, с тактом, обладает в одном случае, случае неудачи, свойствами особой лакмусовой бумажки, моментально воссоздающей четкую картину возможностей и реальности ближайших перспектив, и всеми качествами катализатора в другом, активизируя начало и значительно ускоряя ход приятных событий. Я вспомнил об этом только в комнате, мельком, но с досадой, потому что кое-что знал насчет легких промахов, часто беззаботно — скачущих, не оставляя следов, по ровной поверхности воды, в виде камушков, брошенных в бассейн детской рукой, но иногда, хоть и не часто, вызывающих падением своего легковесного неодухотворенного минерального тельца, измеряемого в граммах и сантиметрах, неотвратимое стремительное движение многотонных каменных и снежных лавин, чреватых неисчислимыми бедствиями и неподвластных самой сильной человеческой воле.
Впрочем, я очень быстро перестал думать о бассейнах и всех явлениях природы в тот момент, когда мы вошли в комнату.
Она с любопытством осматривала ее, сразу же встав из кресла, куда я ее усадил, и неторопливо расхаживая: ненадолго останавливаясь перед книжными полками и двумя-тремя картинами на стене, комбайном, в котором компактно разместились телевизор, магнитофон и радиола, изготовленным для меня дизайнерами — ребятами из нашего НИИ, перед тахтой с покрывалом, разрисованным теми же дизайнерами, и небольшим столиком-тумбочкой рядом с изголовьем, в которую я вмонтировал, предварительно расписав его дверцу, маленький бар-холодильник «Морозко», стеклянную полку для стаканов и рюмок и ящик для сигарет и зажигалки.
Вдруг я с удивлением обнаружил, что этот осмотр вызывает во мне какие-то непривычные ощущения, пока непонятные, но не настолько, чтобы не догадаться, что они совсем не того типа, какие испытывает человек, показывая в первый раз родственникам и соседям свою олимпийскую медаль.
Было непонятно, чем это вызвано, потому что я точно знал, и никто меня в этом не мог бы переубедить, что все в моей квартире — начиная с ванной, из которой я выбросил ванну (пребывание в ней непременно рождало в воображении тоскливый образ типовой золотой рыбки, посаженной в стандартный аквариум) и собственноручно выложил на ее месте небольшой бассейн, облицованный цветным кафелем, и кончая комнатой, без мебели-ширпотреба, экономно уставленной предметами, сочетающими в себе качества функциональные и эстетические, с очень небольшими отклонениями, соответствовавшими представлениям о хорошем вкусе любого городского жителя при условии, если он ходит в кино, иногда летает самолетами, просматривает газеты и телевизор, два или три раза за свою жизнь побывал в опере и в любом музее, кроме исторического, и не держит в доме кошек в количестве больше двух одновременно.
Я спросил у нее, будет ли она пить чай или кофе, и отправился на кухню поставить чайник; вернувшись, я обнаружил, что она уже сидит в кресле и задумчиво улыбается, глядя на небольшой пластмассовый пульт дистанционного управления комбайном на столике перед нею, о котором до сегодняшнего вечера мне было известно, пожалуй, все, кроме способности вспыхивать «огнем нежданных эпиграмм», очевидно, чудесным образом, впервые проявившейся за время моего кратковременного пребывания на кухне.
Она засмеялась, когда я об этом сообщил, и ее смех прозвучал удивительно волнующе и нежно, сразу же сделав еще более мягким неяркий свет, сгладив все неровности на кресле, которые я ощущал непрерывно, с того момента, как сел напротив нее, шеей и локтем, и дополнив музыку новыми нотками, позволившими вдруг почувствовать всю красоту ее и необычность.
Я сварил кофе и, осадив с помощью нескольких капель холодной воды гущу, налил его в чашки и принес в комнату. Я спросил, не режет ли ей глаза свет торшера, стоящего напротив нее у тахты, и она, улыбнувшись, сказала, что режет. Она улыбнулась еще раз, когда я небрежно спросил, не хочет ли она выпить с кофе рюмочку коньяка, и сказала, что хочет.
Мы сидели друг против друга в полутемной комнате, неторопливо беседуя, пили кофе с коньяком и слушали музыку. Это оказалось на редкость приятным занятием — разговаривать с ней, и видеть ее, и вместе с тем знать, что все идет как надо, без досадных неожиданностей, чувствовать себя человеком, единолично направляющим события и спокойно ожидающим подходящего момента, когда нужно сделать следующий шаг.
— Пора, — воспользовавшись паузой, неожиданно сказала она, глядя на меня с улыбкой, в которой я на этот раз явственно увидел иронию, даже скорее легкую насмешку.
— Что пора? — спросил я, не имея никакого представления о том, какой последует ответ, но почему-то уже отчетливо понимая, что услышу что-то неожиданное и неприятное.
— Наверное, танцевать, — сказала она. — Я ведь сужу по записям твоего магнитофона. Сперва шла музыка успокаивающая, я бы сказала, умиротворяющая, располагающая к общению с людьми, а теперь пошел очень приятный ритм медленного танца… Очень хорошо у тебя подобрана музыка. По хорошо продуманной схеме, да? Интересно, что дальше пойдет. Я уверена, все предусмотрено.
Вот чего я не люблю, так это неприкрытый цинизм. Ведь у нее-то пока никаких оснований нет говорить мне такое. Какое ей дело до того, как у меня подобрана музыка? Как хочу, так и записываю. И что уж мне совсем не понравилось, так это то, что я почувствовал, как краснею, что было, по крайней мере, нелепо и непонятно.
— Я даже не думал, что в моих записях есть какая-то система, — стараясь говорить как можно небрежней, сказал я. — А потанцевать с тобой я очень хотел бы, ничего в этом удивительного нет.
— Мы еще потанцуем, — пообещала она. — Чуть позже. — Она продолжала улыбаться. — Ты знаешь, что меня поразило в твоей квартире? — сказала она. — Поразило, как только я в нее вошла?
- Ящер страсти из бухты грусти - Кристофер Мур - Современная проза
- Сложение волн - Рустам Ибрагимбеков - Современная проза
- Утопая в беспредельном депрессняке - Майкл О'Двайер - Современная проза