Думаю, я родилась с предпринимательской жилкой. За свою жизнь я многому научилась у разных игроков, торговцев и сутенеров — дельцов мира, в котором я живу. Но я думаю, что смогла научиться всему этому, потому что у меня были соответствующие способности. В основном я училась на наглядных примерах, потому что никто из этих ребят, на самом деле, не был хорошим учителем. Я вбила себе в голову, что так или иначе должна достать эти восемьдесят долларов. И тут меня осенило — чтобы собрать наличные, я сначала продам липовую дурь. У меня было немного промокательной бумаги, я позаимствовала у товарища нож для пиццы и сделала нечто, напоминающее кислоту. Потом я продала ее ребятам, которые уже успели забалдеть и поэтому не заметили разницы. Все прошло как по маслу.
Я заработала не очень много денег, продавая кислоту, но в те дни мне много и не надо было. Только немного еды и деньги на развлечения. Самостоятельная жизнь в Олд-Очард-Бич была одним длинным праздником. Я всегда находила ребят, с кем можно было потусоваться, — любителей рок-н-ролла, других беглецов. Мы отправлялись в заброшенные здания или собирались прямо на пляже. Конечно, это не могло длиться бесконечно. Летом там было очень классно, но, как только начало холодать, вечеринка закончилась.
Когда я наконец попыталась вернуться к соседке, она была в бешенстве. Она закрыла меня и сообщила маме, что я не могу больше у нее жить. Мама, которая до сих пор лежала в психиатрической лечебнице, была очень зла. Поскольку никто больше позаботиться обо мне не мог, она договорилась, что я тоже буду жить в больнице. У них была программа для проблемной молодежи. Когда выяснили, что я злоупотребляю наркотиками, меня поселили в палате с еще одним проблемным ребенком.
Хотя формально это была лечебница для душевнобольных, заведение скорее походило на загородный клуб или курорт с минеральными водами. Оно было окружено огромным парком, и из каждой палаты открывался чудесный вид. Еда была потрясающая. Также там можно было заниматься плаванием, настольными играми или просто гулять с такими же ребятами. Если забыть о том, что это была больница, то, возможно, там прошла самая нормальная часть всего моего детства после развода родителей.
Удовольствие это стоило шестьсот долларов в день. Естественно, цена удвоилась, когда появилась я, но папа оплачивал все. Моя палата была симпатичной, а большая часть персонала — прикольной, всем года по двадцать четыре, только-только из колледжа. Они любили брать нас на пляж или в горы. Я радовалась, что снова была рядом с мамой, и, хотя у меня были неприятности, была довольна, что все случилось именно так. Мне там очень нравилось. Я готова была остаться в больнице навсегда или, по крайней мере, до тех пор, пока моя мама не будет готова выписаться. Жаль, что мне не позволили.
Я должна была ходить к психиатру, пока находилась там. И это мне на самом деле тоже нравилось. Психиатра звали Стэнли. Он любил прохаживаться взад-вперед, пока мы разговаривали. Ему досаждали всевозможные нервные тики. Например, он дергал себя за длинные усы. Мне нравилось, что он не был идеален и не пытался скрыть свои тики. Стэнли был весь как на ладони. Ни капли притворства. Помню, я считала, что из него получился бы славный папа. Там был еще один психиатр — женщина. Она была одета, как школьная учительница из книжки Лоры Уайлдер «Домик в прериях». Ни для кого не было секретом, что Стэнли был от нее без ума. Мы с другими ребятами любили дразнить его по этому поводу. В такие моменты лицо его становилось пунцово-красным.
Мама и люди из больницы, вероятно, не помнят, но я изо всех сил старалась вести себя хорошо, поскольку хотела остаться там. Стэнли умел слушать, а мне было весело с другими детьми. Я регулярно виделась с мамой. Но как-то постепенно, даже несмотря на мои старания, дела начали ухудшаться. Однажды мама нашла в моей комнате пачку сигарет. Мне все еще было только четырнадцать, и она слишком заморачивалась по этому поводу. «Это не мое, мама. Это моей подруги», — оправдывалась я, и это было правдой. Но она мне не поверила и заставила при ней выкурить всю пачку. Так я первый раз в жизни закурила и курю до сих пор. На самом деле я не могу винить маму за то, как сложилась моя жизнь, но курение определенно на ее совести.
Это был первый прокол. Второй раз я прокололась, когда взяла в палату пиво. Но я не собиралась его пить или, по крайней мере, не все. Я просто хотела помыть им волосы, поскольку накануне прочитала в журнале, что волосы полезно мыть пивом раз в месяц. Мы с подругой сделали несколько глотков, а потом попробовали действие пива на волосы. Нам казалось, что все вышло отлично — волосы были абсолютно чистыми. После этого я забросила пустую банку под кровать, где позже ее нашла мама и предъявила мне. Я ей снова сказала правду. Я могла делать плохие вещи, но в целом была весьма честным ребенком. Я просто не была тем ребенком, которому люди легко верят. Я пробыла в больнице только несколько месяцев, а мама уже видела, как я курю и пью. Дела мои были плохи.
Я, возможно, смогла бы отмазаться от обоих проколов. В конце концов, многие дети пробуют сигареты и несколько глотков пива, но последней каплей стал один молодой парень из персонала, который решил, что я ему нравлюсь. Он был из группы, которая водила нас в походы. Бывало, он держал меня за руку, когда мы путешествовали, хотя я уже была подростком и, ясное дело, мне не нужна была помощь, чтобы перейти улицу. Он также приходил ко мне в комнату по вечерам, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи. Мне нравилось такое внимание, я не думала, что мы делаем что-то плохое, но, когда моя мама и персонал узнали о том, что происходит, это стало моим третьим проколом.
Меня выперли за «половые контакты», если это можно так назвать. Мама меня совсем не поддержала в этом деле. Она просто согласилась, что будет лучше, если я уеду, быстро и тихо.
Уйти пришлось не только мне. Парень, которому нравилось держать меня за руку, был уволен, ему запретили работать в психиатрических заведениях. Могу точно сказать, что со мной поступили довольно сурово, но я честно не знала, что все так получится. С ним тоже поступили сурово (все, что я ему позволяла, так это подержать меня за руку и подоткнуть одеяло), но он должен был знать о последствиях. Я до сих пор удивляюсь, почему он так сильно рисковал, чтобы получить взамен так мало.
Мама еще довольно долго лежала в той больнице. Иногда нам удавалось увидеться, но мы никогда не были близки и никогда больше не жили вместе. Я называла ее «мама-робот», потому что она всегда свято верила в «следование правилам». Чьим правилам, я точно не знаю. Правилам общества, наверное. Но я, очевидно, не дотягивала до ее стандартов хорошего поведения.