Читать интересную книгу Рассказы о пластунах - Владимир Монастырев

— Держусь, товарищ майор.

В это время телефонная трубка стала подавать признаки жизни. Капитан стал на одно колено и поднес ее к уху.

— А ты опять здесь, — посмотрел майор на Давина, садясь на табурет.

— Опять, — извиняющимся тоном ответил Семен.

— Как он у тебя тут комсомольскую работу ведет? — повернулся Алемасов к командиру сотни. Тот отнял трубку от уха, пожал плечами.

— Взвод в атаку он водил, а насчет комсомольской работы не скажу. Может, и вел какую — не заметил.

— Что ж это вы? — Алемасов сдвинул брови.

— Так ведь я, товарищ майор… — начал Давин.

— Ну чего оправдываешься, — улыбнулся замполит, — взвод в атаку поднять — это, брат, тоже комсомольская работа… А Недилько-то отличился, — переменил Алемасов тему разговора. — Вместе с Тагалаковым они дюжину гитлеровцев уложили. Хороший из него снайпер выйдет.

— Надо бы листовку о них написать, — сказал Давин.

— Надо, — согласился майор. — Вот и займись этим делом. Только покороче, но позабористей. К вечеру, как связь попрочней станет, мы ее во все сотни передадим по телефону.

Под вечер бой утих. Только на левом фланге по-прежнему громыхало.

— Это у Новикова, — сказал Алемасов, — они на железную дорогу выходят.

Замполит, командир сотни и комсорг лежали на сухой траве возле отбитого у гитлеровцев блиндажа, куда капитан перенес свой командный пункт. Над ними высоко в голубом светлом небе медленно плыли бело-розовые облачка, нагретая солнцем земля была теплая, ноздри щекотал тонкий запах сена.

— Эх, война-война! — вздохнул Алемасов и лег на спину, подложив руки под голову. — Как это частушка-то поется:

Побывать бы теперь дома,Поглядеть бы на котят,Уезжал — были слепые,А теперь, поди, глядят…

Суровое, твердое лицо его с крупными, резкими чертами обмякло, расплылось с незнакомую Давину улыбку.

— Листовка у тебя хорошо получилась, — повернулся майор к Семену. Лицо его опять стало твердым, — Ты бы о наших комсомольцах в газету написал. Хорошую можно статейку составить. Я тебе факты дам, да и сам ты много видел.

— Написать надо, — согласился Давин. Он лежал на боку, подперев голову рукой. Другой рвал сухие травинки и покусывал их ровными белыми зубами. — Я до войны роман писал, — вдруг сказал Семен.

— Да ну? — удивился майор.

Командир сотни внимательно посмотрел на комсорга и поднял брови.

— Писал, — подтвердил комсорг. — Только ничего не вышло. Меня в сороковом году замполит с одним писателем свел, он почитал и сказал, чтобы я наплевал на этот роман и забыл про него.

— Так и сказал? — спросил капитан.

— Ну, не совсем так, повежливей. Он сказал мне — жизни ты не знаешь, и язык у тебя корявый, так, в общем, не роман, а одна фантазия.

— Так, значит, ты и бросил писать? — поинтересовался Алемасов.

— Бросил, — ответил Давин. — А мечта осталась: написать о людях, об их жизни, так, чтобы всем интересно было. Я про писателей много книг перечитал, все доискивался, как же они писали. Выходило, что все они жизнь хорошо знали, своими руками ее пощупали, испытали много. Вот Максим Горький — сколько он по России ходил, кем только не работал. А я что видел? До войны счетоводом сидел: гроссбух, дебет-кредит, вот и все мои знания…

Давин помолчал. Перевернулся на спину, глядя в высокое небо, сказал убежденно:

— Война кончится, я о войне напишу книжку. Про то, что видел, про людей, как они жизнь любили и как на смерть шли… — голос его дрогнул, он сел и посмотрел в глаза Алемасову. — Как думаете, товарищ майор, сумею написать такую книжку?

Не улыбаясь, Алемасов ответил:

— Думаю — сумеешь.

Полежали еще немного, слушая, как гремит канонада на левом фланге. Первым поднялся Алемасов.

— Пора нам, комсорг, — сказал он, — надо и у других побывать. Пойдем, что ли…

Они простились с капитаном. Командир сотни, стиснув руку Давину, пригласил:

— Заглядывайте к нам, рад буду.

— Приду, конечно, — ответил Давин, — спасибо…

Он догнал уже шагавшего вниз с холма майора и пошел с ним рядом, маленький, угловатый, в мешковатом, запачканном землей бешмете. Капитан смотрел им вслед до тех пор, пока они не скрылись за строениями фольварка.

НАШ КУРТ

Однажды утром из штабной землянки, где жил инструктор политотдела капитан Фокин, вышел высокий худой человек. По утрам уже подмораживало, а он был до пояса гол и словно не чувствовал холода: стоял, оглаживая ладонями впалый живот и ребра. Руки у него были тонкие, но мускулистые, лицо сухое, глаза выпуклые, с сумасшедшинкой, светлые волосы гладко зачесаны на затылок. Он посмотрел на неподвижные верхушки сосен, разбил носком сапога ледок на лужице и, отойдя на ровное место, начал делать зарядку. Гибкое худое тело его гнулось и резко выпрямлялось, как ивовый прут. Он широко разводил длинные руки, приседал, глубоко дышал. На лице его застыла довольная улыбка, светлые волосы рассыпались и образовали ровный пробор.

Из соседней землянки вышли разведчики майор Косенко и старший лейтенант Гунин. Оба остановились у двери. Стройный, высокий Косенко стоял, уперев кулаки в бока, маленький остроносый Гунин беспокойно крутил головой, точно принюхивался. Светловолосый человек не обратил на них внимания и продолжал приседать, подпрыгивать, размахивать руками.

— Это что за физкультурник ночевал у Фокина? — спросил Косенко.

Гунин неопределенно хмыкнул.

— Даже ты не знаешь? — удивился Косенко.

— Фокин был в политотделе армии, ночью вернулся, — ответил Гунин. — Значит, кого-то привез оттуда.

В это время вышел Фокин. Коренастый, круглолицый, заспанный, он щурился на свет и почесывал волосатую грудь. На нем была теплая нательная рубаха, а на плечи накинут меховой жилет.

— С добрым утром, — кивнул он разведчикам. Обернулся к светловолосому и сказал: — Пустое это дело — руками воздух рассекать, — нагнулся и достал из-под бревенчатого наката двухпудовую гирю с круглой ручкой, — Тебе вот чем надо заниматься, а то грудка слабая и руки, як у горобца жижка.

Фокин повел плечами и сбросил меховой жилет. Легко, играючи кинул он двухпудовик вверх, несколько раз выжал его, потом, крякнув, подбросил гирю так, что она перевернулась в воздухе, и поймал ее за ручку.

— О-о, — восхищенно протянул незнакомец, — сильный человек!

— Пробуй, — Фокин бросил гирю на землю. Светловолосый поднял ее, выбросил вверх, спустил на плечо и попробовал выжать. Худое тело его напряглось, на шее вздулась голубая вена. Гиря оторвалась от плеча сантиметров на десять, а дальше не пошла. Он бросил двухпудовик и дернул худыми плечами.

— Не получился.

Майор Косенко и старший лейтенант Гунин подошли поближе.

— Знакомьтесь, — сказал Фокин, — немецкий товарищ, будем с ним разлагать противника.

— Курт, — коротко представился светловолосый и пожал разведчикам руки. Когда он отошел к умывальнику, Гунин оказал, глянув ему вслед:

— Ишь ты, нашелся товарищ… А ты не боишься, что он тебя ночью пристукнет или на ту сторону утащит? — повернулся он к Фокину.

— Не утащит, я тяжелый, — ответил Фокин. И уже серьезно, в упор смотря на Гунина, отчеканил: — Зря болтаешь, старшой. Курт парень надежный.

Днем Фокин и Курт отдыхали в землянке, а по ночам лазали по переднему краю, выбирая удобные места и организуя через усилитель передачи для немецких солдат. Когда выдавалось у них свободное время, в землянку собирались штабные офицеры — любопытно было посмотреть на Курта. До того живых немцев им случалось близко видеть только пленными или в бою, когда дело доходило до рукопашной. В обоих случаях знакомство было кратковременным и к обстоятельной беседе не располагало.

Курт прилично говорил по-русски, но о себе рассказывать не любил, и офицеры штаба знали о нем немного, то, что сообщил им Фокин. Портовый служащий из Гамбурга, коммунист. Курт и в армии занимался антифашистской пропагандой, но в первый год войны эта пропаганда среди немецких солдат успехом не пользовалась. На Курта донесли начальству, ему пришлось бежать, и он перешел линию фронта. Курт предложил свои услуги нашему командованию и вот уже два года ездит по фронтам, помогает инструкторам по работе среди войск противника, обращается через линию фронта к своим соотечественникам, раскрывая им глаза на истинное положение вещей.

Как-то вечером Косенко и Гунин зашли в землянку Фокина. Капитан сидел за дощатым столом и водил карандашом по карте. Курт лежал на топчане, застеленном солдатским одеялом, сосал сигарету и пускал дым к пузатой электролампочке. Пластуны давно стояли на одном месте, и в штабных землянках появилось электричество, на стенах завелись фанерные полочки, на которых примостились бритвенные приборы, какие-то стаканчики, пепельницы, стопки книг и даже фотографии в рамочках из ракушек. Удивительно домовитое существо человек, даже если он военный. Придет в пустую землянку, бросит на доски соломки, прикроет ее плащ-палаткой, подышит на стекло в крохотном оконце, и, смотришь, землянка приобрела жилой вид. Ну, а как поживут люди тут неделю-другую, обрастает жилье разными крупными и мелкими вещами. И откуда что берется: вроде и багажа ни у кого с собой не было, и жилья на десятки верст вокруг нет, а все равно разная утварь прибывает и прибывает. И когда наступает время уходить на новое место, приходится бросать кучу разных разностей.