Читать интересную книгу Медвежьи углы - Павел Журавель

— Спокойно, Буденовец! Знаем мы ваш классовый подход, до сих пор икаем, — это Коля Будь Здоров голос взял.

Все, понятное дело, затихли, разнимать готовились.

Географ на него только долго посмотрел и сказал своим самым ужасным голосом:

— Вон из класса!

Коля, хоть и не школьник давно, но решил не обострять.

— Да пусть строят! Сами потом нахекаются, — гыгыкнул он. — Наш Тюлень (Блудя за глаза так называли) им даст.

— И мы нахекаемся! Помните, что было в Товиловке? И где она сейчас, эта Товиловка? — гнул свое Географ, не снимая уничтожающего взгляда с Коли.

— И шо? Не побороли Синюю ногу? — очнувшись от дремы, спросил Дмитрий Леонтьевич. — Туда же МЧС приезжала, профессура со столицы.

Дмитрий Леонтьевич был старенький с очень плохой памятью и верой в прогресс, поэтому ему просто вежливо ответили — нет.

Истории с Томиловкой уже лет десять. Была в двух десятках километров от нас большая деревня, и у них в старой водонапорной башне Синяя нога жила. Жила, никого не трогала, топала по этой своей башне. Ее Синей ногой прозвали поэтому: топало что-то и синим отливало.

А после вот так же, как у нас: обнесли зеленым забором и башню разваляли, хотели то ли многоэтажку, то ли химсклад построить, а после передумали. Может, сами, а может, Нога подсказала. А потом она стала топать по всем тамошним хатам. Не вредит, младенцев не ворует, стариков не душит, а по домам шастает. Намекает на свое бедственное, бездомное положение. Томиловские года за два разбежались, не выдержали вторжения в частную жизнь.

Так вот, дальше собравшиеся речи всякие стали вести про законность и незаконность. Кто-то писать решил куда-то, у кого-то кум знает крупную шишку, а уж она… Кто-то предложил под Блудя пару огородов отдать, но кто ж отдаст…

Так бы все и продолжалось, да только из цветника, что рядом с шалашом, вдруг кааак зашумит и оттуда наш Блудь выныривает, и прямо на нас… Посмотрел на нас и-и-и-и … Какой он с головы? Ну ты спросил! Откуда ж мы знаем, это ж он на нас посмотрел!

В общем, в воздухе он много дольше обычного повисел и нырнул в сад ближайшего дома, а то дом был Игорька Седого. Тот руками заплёскал, к забору кинулся, а Блудь уже в другое место кинулся и за следующим забором исчез.

В общем, ультиматум нам выдвинул Блудь.

Говорит, буду как Нога.

Седой еще больше поседел от этого и сказал:

— Мирное решение нашей проблемы нам не подходит. Люди мои! Кто со мной? С ним оказался Богдан Лысый (то его двор был, следующий) и Географ, — местный радикал.

Ну и мы все поддержали, а чего делать: кто ж знает, чей двор будет следующий.

Сделали чего? Не волнуйся! Решили застройщику этому животное наше показать. Мы Блудем часто девок и городских пугали, а жиртреста этого коттеджного сам бог велел.

Взяли его за шкирданы и в цветочки блудевы пасанули, мол, пусть сам с ним договаривается.

Без крови все вышло и классового подхода.

Буржуин этот после встречи с Блудем, аж головой свой дурацкий забор протаранил, так торопился нам сказать, что про поселок он пошутил, а забор вокруг участка поставил из уважения.

А доски с забора нам потом очень в хозяйстве пригодились, дерево сегодня, сами знаете, кусается.

Чего спросил? Что Блудь зимой делает, в спячку впадает, или в снег ныряет?

Хм! Да не бывает на его поле зимы. Что «Ну да»! Да ну!

Так и есть — лето круглый год.

Откуда знаю? Так у нас же с его полем огород рядом.

Да какие там сказки! Блудь на этом поле всегда был, я его с детства там вижу. Вечером идешь с мамкой грядки поливать, а он там в цветы ныряет…

Фома

— Всё-таки сходи в «Канцтовары» за трафаретом, а то, что это такое! Почему я должен выслушивать от вашей Ларисы вот это вот всё. Хватит! На рупь и дуй в магазин, — папа раззадорился окончательно.

То есть, если сначала его пожелание мне трафарета носили скорее рекомендательный характер, то концу своей мысли он был от всего этого вне себя. Он разогнал себя, как велосипед с горки: с фазы «качусь аккуратно подтормаживаю педалями» до «педали уже не нужны, так качусь». Ни дура-училка Лариска, над которой папа с удовольствием смеялся, ни моя несчастная школа его не волновали. Вне себя он был от того, что я не взял ключ от дома и позвонил в дверь, а он спал сном ребенка после третьей смены и спал бы еще до вечера, и встал бы добрым, ласковым и лучезарным. Это моя дурацкая забывчивость лишила его радости ходить в хорошем настроении и жмуриться в окна, за которыми все серело бы и вечерело, а моя мама бы притащила ему блок сигарет, он бы еще покурил с удовольствием на веранде, а там газета «Советский спорт», программа «Время» и снова прекрасный сон.

Теперь он один стоит посреди этого нескончаемого дня, в окна бьет солнце и зимняя слякоть, сигарет нет, газеты нет. Господи, как всё это пережить! Вот, что он думал.

И всё это из-за него, пухлого, медлительного двоечника, который эгоист и постоянно все забывает.

И вот за эгоизм и всё такое я выставлен с рублем на улицу, проваливаясь и промокая, брел в далекий магазин канцтоваров. Было одиноко и неуютно, у меня ведь тоже были планы: отлично перекусить и, соловым от еды, завалиться с книжкой на диван часа на четыре, пока никто не трясет из меня слова про школу, дневник, домашнее задание. А тут…

Хрум-хрум, хрум-хрум — хрустит снег, тяжело-то как!

Хрум-хрум, хрум-хрум — качает меня от тоски, одиночества, и ноги…эти…мокрые!

Разбудил я его, понимаешь!

Дорога идёт мимо противной-препротивной школы, а вон возле школьного забора стоят школьные рубаки: Стуфик, Виня и Наркоман, они говорят и курят, курят и говорят. Им уютно в этой жизни: еще лет пять и можно в армию, или на завод, или еще куда. А я смешон, потому что нет в моей фигуре и походке четких планов на будущее, им весело от этого, а поэтому разговор с ними может быть неприятным. Трусоватый Виня и хилый Наркоман поостереглись бы со мною связываться, но могучий Стуфик… А поворачивать нельзя, только вперед, дыхание учащенное, рубль мнётся в кулаке…

Но тут!

— Огогого! Здрасссьте! — доносится сзади, это Он хрустит снегом и торопится вслед за мной.

— Фома! Шо ты такой раздетый? — несется оттуда же.

— Нормально, дядя Коля! Я быстро! — хрумает по снегу голос.

Я знаю — это Фома. На душе теплеет, Лицо улыбкой прирастает.

Фома прыжками двигается, идти не может, скользят босые ноги на снегу утоптанной дороги, вздрагивают на щиколотках ошмётки домашних шаровар, куртка распахнута, из-под куртки видна майка, на шее зачем-то шарф верблюжьей шерсти.

В ответ на мой кивок начинает быстро говорить.

— На почту, на почту бегу. Квитанцию заполнить. До-го-няй! — орет он мне.

— А то!!!! — ору я.

Теперь легче, можно и по снегу, можно и до канцтоваров, можно многое.

Это Фо-ма! Бодхисатва, Дарума, Дед Мороз, тридцать третий праведник, человек, живущий на углу двух улиц, где поле и вороны. Ему всё простят склочные уличные старушки, его не тронут уличные собаки и слабоумная из дома без номера и центрального отопления, что вечно сидит на пороге, не обложит его бранью, не увидит.

И милиция не приедет за зимним, полуголым, шумным Фомой, а будут сидеть в прокуренном участке и поглядывать на мрачные, кутающиеся фигурки в камере предварительного заключения.

И я знаю, что он ветром влетит в здание почты, схватит мерзкое, раздолбанное перо, окунёт его в чернильницу с мухами, и оно запишет ровным, жирным, фиолетовым, и почтовые тетки всё примут от него, хотя он заполнит все не так и не там.

Я, совсем веселый, шел мимо околошкольных героев, громко хмыкнул возле них, и подмигнул Стуфику. Он пожал плечами и слабо помахал мне рукой, остальные воспринимали меня молча. Ведь я ЗНАЛ ФОМУ.

Я мелся у Фомы в кильватере совсем недолго, но и этого хватило. И должно было хватить еще надолго.

Рыбак

Мужа ее уже года полтора не было (точнее, год и месяц), но она говорила «года полтора», чтобы не думали, что она считает дни с его смерти.

Она молоком торговала, к ней через болотистый луг надо было идти и через родник, в котором жили два ужа, а там уже ее дом недалеко был. Как звали ее, уже не помню, но было ей лет шестьдесят на вид, а мне тогда было определенно лет 11.

Мы с дядей Валерой жили в доме отдыха и ходили в деревню за молоком, мы как пришли к ней, я первым делом по дому стал бегать, но она мне запретила и на лавку возле входной двери посадила, мол, не пачкай тут, пришелец за молоком, а сама к корове пошла.

Я уж было скучать собрался, но тут из-под скамейки выполз самый настоящий сом и, переваливаясь, пополз к выходу, с порога скатился и к птичьей поилке рванул, гусей-уток растолкал, в кормушку с объедками заполз и начал там квокать.

Я рванулся к дяде Валере во двор чудом поделиться, вижу — он мне навстречу несется, на лице удивление и в сторону хоздвора тычет, за руку меня схватил и к клеткам с кроликами потащил, а там еще один сом, огромный такой, под клетками ползает, помет птичий подъедает.