Козловский не мог говорить дальше и, встав, стал обнимать офицеров, которые подходили к нему. Все были растроганы.
- Итак, Уотсон, - сказал Холмс, подняв глаза от книги, - вы продолжаете настаивать на том, что вся эта сцена была Толстым выдумана?
Хорошо зная своего друга, а потому, почувствовав в этом его вопросе какой-то подвох, Уотсон отвечал уже не так уверенно:
- Обо всей сцене я не говорил. Сам этот эпизод прощания генерала с офицерами, быть может, и не выдуман. А вот речь... Эта изумительная его речь, и смешная, и трогательная, она, конечно, придумана. И придумана, надо сказать, замечательно!
- В таком случае, - сказал Холмс, достав из своего необъятного бюро какой-то старый журнал, - взгляните сюда.
- Что это? - спросил Уотсон.
- Журнал "Исторический вестник" за апрель тысяча восемьсот девяносто третьего года. В этом номере были напечатаны воспоминания Полторацкого... да, да, того самого офицера, который упоминается и в этом эпизоде тоже, одного из участников описываемых в "Хаджи-Мурате" событий.
- И что же там пишет этот Полторацкий? - не без некоторого раздражения спросил Уотсон.
- А вот, прочтите сами.
И Холмс передал Уотсону раскрытый журнал, отчеркнув ногтем нужные строки, точь-в-точь как это несколько минут тому назад сделал Уотсон, протягивая ему развернутый том Толстого.
С изумлением Уотсон стал читать вслух:
- "Вам, господа, знакома, как, истина: один в поле не воин... Все, чем я на службе моей, как, награжден, все, чем осыпан великими щедротами..." Помилуй Бог! - воскликнул он. - Так значит Толстой не выдумал этот монолог?
- Не выдумал, - подтвердил Холмс. - Весь эпизод он заимствовал из воспоминаний Полторацкого. А речь генерала Козловского, как вы только что убедились, была воспроизведена им почти дословно. Толстой почувствовал в этом эпизоде аромат подлинности, художественное очарование живой натуры. И сохранил его почти в неприкосновенности, лишь слегка пройдясь по тексту Полторацкого своею рукой.
- Уж не хотите ли вы сказать, Холмс, что в "Хаджи-Мурате" вообще нет ни одного вымышленного эпизода, ни одной выдуманной подробности?
- О, нет! - покачал головой Холмс. - Совсем нет. Я хотел лишь сказать... Впрочем, лучше меня вам это скажет сам Толстой. Вот, взгляните, это его письмо к сыну госпожи Каргановой, - той самой, с которой мы беседовали. Нет-нет, все письмо читать не надо. Только вот эту фразу...
Уотсон взял протянутое ему письмо и послушно прочел:
- "Когда я пишу историческое, я люблю быть до мельчайших подробностей верным действительности"... Что ж, я могу только подивиться этой поразительной добросовестности великого писателя. Однако вы ведь не станете меня уверять, мой дорогой Холмс, что все писатели были такими же добросовестными, как Лев Толстой?
- О, нет! Не стану! - рассмеялся Холмс. - Да и сам Толстой тоже далеко не всегда был так верен натуре. Надеюсь, мой милый Уотсон, вы еще не раз сумеете в этом убедиться.
ГЛАЗ ХУДОЖНИКА НЕ ОБЪЕКТИВ ФОТОАППАРАТА
Итак, из расследования, проведенного Шерлоком Холмсом и Уотсоном, мы узнали, что не только сам Хаджи-Мурат, главный герой толстовской повести, но и многие другие ее персонажи имели реальных прототипов. И Толстой, изображая их, был верен натуре.
Значит ли это, что все эти его герои получились у него точь-в-точь такими, какими они были в жизни?
Нет, конечно!
Представьте себе, что в студии сидят несколько художников (положим, даже учеников), а перед ними - натурщик, портрет которого каждый из них должен нарисовать. Совершенно очевидно, что все эти портреты будут отличаться друг от друга. Может быть, даже очень сильно. Кое-кому из зрителей, не знающих, что все они изображали одну и то же натуру, возможно, даже покажется, что рисовали они не одного и того же человека, а совершенно разных людей. И это совсем не потому, что художники были плохие или, скажем, начинающие и не смогли справиться с поставленной перед ними задачей.
Вся штука в том, что портрет, выполненный художником, - это не фотография.
На разных фотографиях один и тот же человек тоже может выглядеть по-разному. Это зависит от позы, ракурса, освещения. Все эти (и многие другие) технические ухищрения дают возможность талантливому фотографу даже и фотографический портрет сделать художественным. Но все-таки фотография - это всего лишь фотография. И одно и то же лицо, снятое в том же ракурсе и в том же освещении, пусть даже не только разными фотографами, но даже и разными аппаратами, будет выглядеть более или менее одинаково.
Художник отличается от фотографа тем, что, изображая человека, он невольно выразит и свое к этому человеку отношение. Оно (это отношение) может быть пристрастным, даже несправедливым. Но тем-то и отличается человеческий глаз от объектива фотографического аппарата (недаром устройство это даже и называется - объектив), что взгляд его всегда - субъективен.
Вот так же и взгляд писателя.
Даже изображая вполне реального человека и даже рисуя его, что называется, "с натуры", писатель - иногда совершенно сознательно, а иногда невольно, интуитивно преображает эту натуру, сообразно своим целям, задачам, в соответствии с владеющим им замыслом.
Чтобы более или менее ясно представить себе, как это бывает, проведем еще одно расследование.
Разумеется, с помощью все того же Шерлока Холмса и его неизменного помощника доктора Уотсона.
КАК НЕКРАСОВ СОЗДАВАЛ СВОЮ ПОЭМУ
"РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"
Расследование ведут Шерлок Холмс и доктор Уотсон
- Судя по вашему выражению лица, дорогой Холмс, наклевывается какое-то интересное дело? - рискнул высказать предположение Уотсон, наблюдая, с каким острым любопытством его великий друг вчитывается в письмо, пришедшее с утренней почтой.
- Да, друг мой. Вы угадали. Эта задача как раз для меня. То есть, виноват, я хотел сказать - для нас с вами. Сделайте милость, прочтите!
Уотсон взял переданное ему Холмсом письмо, водрузил на нос очки и с выражением прочел вслух:
- "Глубокоуважаемый мистер Холмс! Я только что прочитала поэму Некрасова "Русские женщины". Она мне очень понравилась. Особенно вторая часть, в которой рассказывается про Марию Николаевну Волконскую. Вернее, не рассказывается про нее, а как бы приводится подлинный рассказ самой княгини Волконской, ее записки, которые она будто бы написала для своих внуков. Я очень хочу узнать, это просто такой художественный прием или Мария Волконская действительно оставила после себя воспоминания, которые Некрасов переложил в стихи? Если Некрасов не выдумал записки Волконской, если они действительно существовали, я бы хотела узнать, правильно ли он пересказал их в своей поэме? Старался описать все, как было, или что-то придумал, сочинил от себя? Очень прошу ответить на мой вопрос. Заранее благодарная вам..."
- Ну-с, друг мой? Что вы скажете о письме этой юной леди?
- Юной леди? Но почему вы решили, что это письмо написала какая-то юная леди? Ведь там нет ни подписи, ни обратного адреса... А вдруг это письмо нам прислала вовсе не юная леди, как вы почему-то решили, а, напротив, какой-нибудь пожилой джентльмен?
- Как же вы ненаблюдательны, мой бедный Уотсон! - вздохнул Холмс. Ведь там же прямо сказано: "я прочитала", "я хотела бы узнать", "заранее благодарная...". Если бы письмо сочинял пожилой джентльмен, с какой стати стал бы он писать о себе в женском роде?
- Да, конечно... Вы правы, - сконфузился Уотсон. Я так увлекся содержанием этого интереснейшего письма, что просто не обратил внимания... Однако на возраст этой нашей корреспондентки в письме, если не ошибаюсь, ни каких указаний нет. Может быть, его написала совсем не юная, как вы утверждаете, а как раз пожилая леди? Или дама, как принято говорить в таких случаях, бальзаковского возраста?
- О, нет, друг мой, - уверенно возразил Холмс. - Юной леди, сочинившей это письмо, никак не более четырнадцати лет.
- Я никогда не сомневался в вашей проницательности, мой милый Холмс. Знаю, как легко по каким-то мельчайшим, незаметным простому смертному признакам вы умеете угадать характер и даже биографию совершенно незнакомого вам человека. Но тут я просто развожу руками...
Уотсон и в самом деле развел руками и снова повторил свой недоумевающий вопрос:
- Итак, на чем же основывается ваша уверенность, что этой нашей корреспондентке не более четырнадцати лет? Я переворачивал это письмо вверх ногами, смотрел его на свет, пробовал даже читать его справа налево...
- А вы не пробовали его понюхать? - прервал этот саркастический монолог Холмс.
- Понюхать? - удивился Уотсон. - Вам угодно издеваться надо мною?
- Ничуть не бывало. Понюхайте, понюхайте его хорошенько.
Уотсон послушно выполнил этот совет Холмса. Тщательно обнюхав письмо со всех сторон, он растерянно заявил:
- Но ведь оно ничем не пахнет!
- Вот именно, - кивнул Холмс. - А теперь скажите мне, Уотсон, приходилось ли вам встречаться с существом женского пола старше четырнадцати лет, от письма или записки которого не пахло бы духами? Уотсон был сражен этим неожиданным аргументом.