— Боже меня сохрани забыть об этом! Я дал тебе слово не заводить новых интрижек. Но не требует ли даже простая вежливость, чтобы я довел до конца начатое уже ранее?
— Орио, — сказал Сиани, — если ты никак не можешь удержаться от глупых увлечений, то я должен принять другие меры.
Сказав это, молодой патриций отвернулся от Молипиери и взглянул на черное лицо нубийца.
— Кого же из нас ждет твоя госпожа? — спросил он после минутной паузы.
— Вас, синьор, — ответил посол.
— Так иди же вперед, я последую за тобою.
— Погоди, — сказал Орио, схватив руку друга, — мне сейчас пришло в голову, что это свидание может иметь дурные последствия. И поэтому я прошу позволения идти вместе с тобой. Кроме того, — прибавил он с улыбкой, — если окажется, что ждали меня, а не тебя, то я буду готов явиться при первом же сигнале.
— Будь по-твоему! — ответил Сиани. — Идем вместе!
После множества поворотов они достигли тенистой рощи, посредине которой находился прекрасный цветник. Нубиец ввел дипломатов в грот, сложенный из кремней и раковин, в глубине которого стояла мраморная наяда, оплетенная вьющимися растениями. На холме, напротив грота, возвышался красный павильон, стены которого закрывались густой сетью листьев жимолости.
Нубиец попросил молодых людей подождать немного, а сам вошел в павильон. Минут через пять он вернулся и, схватив Сиани за край плаща, подвел его к небольшой мраморной лестнице и указал на полуотворенную дверь наверху.
Сиани медленно поднялся по ступеням и вошел в павильон, освещенный большой серебряной лампой. Но венецианец был ослеплен не столько разливаемым ею светом, сколько красотой молодой гречанки, встретившей его на пороге двери.
Костюм ее состоял из длинной полотняной туники, перехваченной в талии шелковым с золотыми блестками кушаком, долмана с узкими, вышитыми серебром рукавами, полосатых газовых шаровар и красных сафьяновых туфель с густым золотым шитьем.
Волосы ее были убраны по примеру Аспазии и Вероники, в виде диадемы. Она носила красную бархатную шапочку, сиявшую драгоценными каменьями, и прозрачную кружевную вуаль, спускавшуюся широкими складками почти до земли.
Сиани встречался с Зоей не раз в обширных садах Бланкервальского дворца, но никогда еще ее красота не ослепляла его так сильно, как в этот вечер.
Молодая гречанка взяла его за руку и усадила на мягкую софу, а затем погасила лампу, так что павильон освещался только серебристым светом луны, проникавшим сквозь шторы.
— Благодарю вас, Сиани, что вы не отказались последовать за моим рабом, — произнесла Зоя, опускаясь на софу рядом с молодым человеком.
— Вы приказали мне явиться, и я повиновался! — ответил вежливо молодой патриций.
— Я пригласила вас, — сказала гречанка, — чтобы сообщить вам тайну, которая до того велика, что я даже не уверена, открыть ли вам ее…
— Говорите без всяких опасений, вас слушает друг!
— Итак, мой друг, если вы позволяете, мне называть вас так. Обещайте не судить меня слишком строго, что бы вы ни услышали… Я нарочно погасила лампу, чтобы вы не видели, как я буду краснеть от стыда.
— Я не понимаю вас, Зоя! — отозвался венецианец, сжимая ее руку.
— Сиани, — сказала она взволнованным голосом, — вы обладаете благородной душой, и я жалею, что Бог не сделал вас моим братом… я тогда имела бы право любить вас.
— Зоя, я еще не знаю, что вы хотите открыть мне… Но если вам нужно отомстить кому-нибудь за оскорбление, то обопритесь смело на мою руку, как на руку брата. Поверьте, что вам не придется раскаяться в этом.
Зоя сжала слегка руку молодого человека.
— Благодарю вас снова, мой друг, за ваше великодушие, — сказала она. — Но я не хочу просить вас о поддержке, а, напротив, сама хочу спасти вас!
— Спасти меня?! — воскликнул Валериано с изумлением.
— Да… венецианский флот окружен со всех сторон греческими кораблями и его намереваются поджечь. А сегодня решено арестовать по окончании пира вас и всех ваших соотечественников и заключить как государственных преступников в подземелье Бланкервальского дворца.
— Возможно ли, чтобы кто-то осмелился попирать таким образом человеческие права? — воскликнул с недоверием молодой человек.
— Я подслушала нечаянно в саду, как Комнин составлял с моим отцом этот заговор и как оба поклялись привести его в исполнение сегодня же, до наступления утра.
— В самом деле?! Ну, это им не удастся. Благодаря вам, мы примем меры и разрушим их замыслы.
— Не надейтесь на это! — возразила гречанка. — Ваше спасение зависит только лишь от меня. Но, спасая вас, я должна погибнуть сама, если вы не увезете меня с собой… Сиани, — продолжала девушка с волнением, — скажите одно слово и я оставлю все, оставлю отца и родину, чтобы последовать за вами… потому… потому… что я люблю вас…
Красавица замолкла и отвернулась в смущении от патриция, ошеломленного этим признанием.
— Увы, бедное дитя, я не могу принять вашей жертвы! — произнес Сиани, устремив на нее свои выразительные, прекрасные глаза.
— Не можете? Но почему же?
— Потому что в Венеции у меня есть невеста, которая любит меня и любима мною, — ответил Валериано чуть слышным голосом.
Лицо Зои покрылось почти мертвенной бледностью. После небольшой паузы она заговорила тем же молящим тоном:
— Хорошо! Оставайтесь верны своей невесте, но позвольте мне все-таки спасти вас и следовать за вами… я готова быть вашей служанкой, вашей рабой, если вы прикажете, — прибавила она горячо.
— Рабой! Неужели же вы думаете, что я соглашусь на подобную низость, хотя бы даже для того, чтобы спасти себя от гибели? Не имея возможности назвать вас невестой, я отказываюсь и от вашей преданности.
— Я отдала бы все свои сокровища тому, кто помог бы вам бежать. Но, к сожалению, я знаю, что никто не решится на это… Повторяю еще раз, что я одна могу предотвратить катастрофу — одумайтесь же, Сиани, пока еще не поздно!
— Вы мало меня знаете, — возразил Сиани, — если думаете, что я способен пользоваться вашей преданностью из боязни подвергнуться ударам врага… нет, Зоя, что бы ни угрожало мне, какова ни была бы опасность, я встречу ее так же смело, как встречал всегда! Что же касается вас, благородная девушка, — продолжал Валериано, — то верьте, что я ценю по достоинству ваш поступок и сожалею о невозможности заплатить за него ничем другим, кроме чувства благодарности и уважения.
Гречанка встала. Она была очень бледна, все тело ее дрожало, как в лихорадке, но она силой воли старалась побороть душившие ее слезы.