— Хороший ты парень, Феллини, но сволочь, — обиделся главный оператор.
— Ну, вертолёт завтра не понадобится, а вот автомобиль будет нужен, — ответил Леонид Быков. — Завтра снимем небольшой гэг из самого начала кинокомедии. Главный герой со свёртком в руках мечется по дороге. Сначала бежит в одну сторону, затем в другую, потом за автобусом, но тот уезжает.
— Значит, кроме автомобиля нужен будет ещё и автобус? — ещё сильнее пасмурнел директор Шурухт.
— Да ерунда, всего один, — отмахнулся главный режиссёр. — А потом наш Зайчик видит такси и бросается к нему. Однако тут появляется женщина с ребёнком, которая просит уступить машину ей.
— Затем выскакивает из-за угла хулиган, который сам вместо главного героя и женщины с ребёнком уезжает на этом такси, — закончил я фразу вместо режиссёра, вспомнив эту сцену из реального фильма.
— Ну, как смешно? — заулыбался Леонид Быков.
«Вот у Гайдая в „Операции «Ы»“ гэг с автобусом, в который не может попасть Шурик — это смешно, а тут скорее грустно, — подумал я, попытавшись улыбнуться. — А для начала картины такой эпизод — это просто жопа».
— Что не нравится? — обиделся режиссёр.
— Да, что ты его слушаешь, — заворчал главный оператор. — Я бы на твоём месте, гнал бы этого Феллини обратно в Италию, стажёр, едрён батон, на нашу голову.
— Хорошо, что ты сам предлагаешь? — спросил меня Быков, по-хитрому улыбнувшись.
— Есть небольшая идейка, намёк на тему, — кивнул я. — Где у нас тут была одна деревянная штуковина? — обратился я к нашим женщинам: к художнице Белле Семёновне, к гримерам и ассистентке Любочке, которая после съёмок намекнула, что не плохо бы было с ней как-нибудь прогуляться в кино.
— Ящик что ли какой-то? — заулыбалась художница-постановщица Белла Маневич-Каплан.
— Ну, эта, тили-тили, трали-вали, это вам не тили-тили, — напел я мелодию из детской песенки.
— Проигрыватель что ли? — не выдержал главный режиссёр.
— Точно, проигрыватель, но гитарной формы, — захохотал я, потянувшись к инструменту, который скромно стоял в углу за диваном, где сидели женщины.
— Оказывается, Феллини, у нас ещё и поёт, — ядовито заметил оператор Иванов.
— Подожди, Сергей Васильевич, дай человеку высказаться, — с интересом посмотрел на меня Леонид Быков.
Я же провёл по струнам, после подкрутил первую и третью, которые совершенно не строили. И, немного поковырявшись в памяти, вспомнил простенький твист, который часто звучал в доме моего беззаботного детства. Особенно его любила слушать моя мама, поэтому слова вспомнились моментально. Почему я выбрал именно твист? Да потому что в этом 1964 году в нашей стране вечно зелёных помидоров твист официально признали музыкой, которая не мешает строить коммунизм, не растлевает молодёжь и не пропагандирует чуждый западный образ жизни.
— Начало фильма обязательно должно быть ударным и ошеломляющим, — сказал я самую очевидную вещь, чем вызвал множество усмешек. — Представьте подиум, по которому ходят модели, то бишь красивые девушки в красивых платьях.
— Платья можно взять в костюмерной бесплатно, — поддакнул директор фильма.
— Верно, это дешевле, чем автобус, — кивнул я и заиграл на гитаре:
В самый жаркий день,
В самый сильный дождь,
В самый белый снег
Рядом идешь.
Ты со мной дели
Каждый день земли,
Потому что я —
— Песенка твоя…
— Песенка твоя? — спросил Быков под хохот всего коллектива, когда я закончил припев.
— Позже разберёмся с авторскими правами, — отмахнулся я. — Значит, идут красивые девушки, а за ними выходит наш герой, Зайчик в смешном костюме. Брюки у него до колена, и рукава пиджака тоже до колена. Ему кричат из-за кадра: «Товарищ, стойте! Вы куда⁈». А он: «Извините, простите, но мне туда». А они: «Стойте! Держите зайца?». Дальше появляется название кинокомедии — «Зайчик». И следующая сцена в ателье. Зайчик говорит: «Кто сшил этот костюм, кто это сделал? Я не буду драться, не буду жаловаться, не буду кричать, я только хочу в глаза его честные посмотреть». Напротив него стоят семь богатырей и хором отвечают: «Мы!». А их дядька Черномор, кстати, которого может сыграть тот самый хулиган из гэга с машиной, говорит: «Я вам сейчас всё объясню, товарищ, у нас узкая специализация. Один пришивает карман, другой проймочку, я лично пришиваю пуговицы. К пуговицам претензии есть?». Зайчик в ответ: «Нет, пришиты насмерть, не оторвёшь. Я спрашиваю, кто сшил костюм? Кто от штанов мне рукава пришпандорил?». «Вы скажите спасибо, что мы к ширинке рукав не пришпандорили», — отвечает один здоровяк, а Черномор добавляет: «И я бы на вашем месте рукава закатал, сейчас так носят». И наконец, главный герой со вселенской грустью в глазах говорит: «Это вы молодцы, это вы хорошо устроились». — Я обвёл взглядом всю притихшую съёмочную бригаду и добавил, — вот такое начало кинокомедии вижу я. А эту беготню с автобусом, автомобилем и вертолётом отправим в мусорное ведро. Суеты много, юмора мало. Ну, как?
— А мне нравится, — поддержал меня директор Шурухт. — И главное на такое начало не потребуется больших денежных затрат.
— Ты что скажешь, Васильич? — покосился на главного оператора главный режиссёр Быков.
— Что тут сказать? — пожал плечами оператор Иванов. — Выгородка в 1-ом павильоне у нас осталась. Медицинскую мебель из неё уберём, там и снимем модный показ. Даже свет двигать не придётся. А для ателье ширму какую-нибудь пришпандорим. Мне, честно говоря, эта идея с автомобилем сразу не очень нравилась. Суеты много, а этого, кхе, мало.
— Слушай, стажёр, а ты точно первый день в кино? — подозрительно глянул на меня Леонид Быков.
— Скоро будет второй, — пробурчал я.
— Тогда слушай задание, — заулыбался он, — завтра к 11-и часам утра обеспечишь массовку на сцену с проходом девушек по подиуму.
— Считайте, что уже сделано, — хохотнул я и пошёл на выход, но тут меня остановили наши женщины и потребовали, чтобы твист «День на двоих», который в том моём времени исполняла Мария Кодряну, был пропет до победного конца.
* * *
— Куда прёшь⁈ — рявкнула на меня вахтёрша общежития «Ленфильма», в которое я день назад переместился из будущего.
— Спокойно, я свой, — пробурчал я и «буром» попёр мимо вертушки.
Но не тут-то было. Шустрая бабуля мигом нажала на педаль и вращающиеся лопасти железного турникета в ту же секунду намертво зафиксировались.
— Да, свой я, свой, — хмыкнул я, вытащив из кармана справку, где значилась моя должность и прочие именные реквизиты.
— Если у тебя справка, значит ты — стажёр, верно? — упёрлась грозная бабушка. — А стажёры у нас в общежитие не живут. Посторонись пока милицию не вызвала, хулиган.
— Всё верно, — обнажил я свою белоснежную улыбку, не желая отступать. — У меня справка, потому что я — Фредерико Феллини и приехал сюда по обмену из Италии, перенимать опыт советского реализма.
— Если ты — Феллини, то я — балерина Мая Плисецкая, — нахмурилась бабуля, напомнив мне бабушку-сторожа из «Операции „Ы“», — Ну-ка вышел быстро из дверей!
И только я подумал, что придётся обойти дом с другой стороны и пролезть через окно, как в парадную общаги вошёл тот самый парень, который в этом мире первым увидел моё появление, «Шерлок Холмс» в клетчатой рубахе. Кстати, именно эта рубашка и сейчас была на нём.
— Привет, Яныч! — обрадовался парень, — ты ко мне?
— А к кому же ещё? — я обнял паренька как самого родного человека на свете. — Я тут пряники к чаю принёс, а меня ваш «Карацупа» дальше турникета не пускает.
— Тётя Маша, это же свои люди, — покачал головой «Шерлок Холмс», — это может быть, будущий Феллини. Открывай калиточку, он ко мне.
— Ко мне, ко мне, — заворчала бабуля, но турникет разблокировала. — Чтобы в 23.00 духу этого липового итальянца здесь не было.
— Си сеньора, — сказал я, галантно поклонившись, чем вызвал улыбку на лице бдительной старушки.