Читать интересную книгу Уникум (Язык мой - враг мой) - Варвара Клюева

Краем глаза я заметила, как Прошка пошатнулся и начал оседать на камни. Я повернулась к нему. Интересно, зачем этому клоуну понадобилось изображать обморок? Поначалу я хотела возмутиться, потом поняла, что замысел не так уж и глуп, и решила подыграть Прошке. Если у Леши от перегрева ум зашел за разум, привести его в чувство можно лишь радикальными средствами.

Сзади послышался хруст камней.

- Что это с ним? - осведомился Леша, дернув Прошку за ногу.

- Обморок, - лаконично ответила я.

- С чего бы это?

- Увидел твоих новых знакомых. Откуда они взялись?

- Вчера приехали. Они тут каждый год бывают. Очень милые люди. Зовут Иван и Марья.

Я недоверчиво взглянула на него:

- А о чем ты с ними так оживленно щебетал?

- Представляешь, оказывается, Иван - главный хранитель статистического архива!

- Понятно.

Мне и в самом деле все стало понятно. Против страсти не попрешь, а Леша испытывал непреодолимую страсть к расписаниям и разного рода статистическим выкладкам. Скорее всего, он даже не заметил, что эти Иван да Марья невообразимо толсты и к тому же совершенно голы.

Прошка слабо застонал и приподнял голову. Я вспомнила о своей роли:

- Ты в порядке?

- Да. По-моему, я видел мираж.

- Это был не мираж. - Я решительно встала. - Пойдем, а то Леша от жары еще и не такое учудит.

Прошка встал и тут же снова пошатнулся. Я поддержала его и обернулась. Голые толстяки носились по пляжу. Кажется, они вздумали поиграть в салки.

Генрих с Марком вернулись часа через три, причем Генрих был весел, как птичка, а Марк - мрачен, как грозовое небо. От недоброго предчувствия у меня сжалось сердце.

- Угадайте с трех раз, кого мы встретили! - с ликованием в голосе предложил Генрих.

Взглянув еще раз на угрюмую физиономию Марка, я поняла, что трех раз мне не понадобится. Речь могла идти только о Мироне Полторацком. Я почувствовала, как к горлу подступает дурнота...

На первом курсе Мирон был соседом Прошки и Генриха по комнате в общежитии, поэтому все мы хорошо его знали, но относились к нему совершенно по-разному. Генрих, будучи патологически дружелюбным, относился к Мирону с симпатией, Прошка испытывал к бывшему соседу недоверие, но в общем-то признавал за ним определенные достоинства, Леша сторонился Мирона, а мы с Марком люто его ненавидели.

Мирон страдал комплексом неполноценности, который выражался в форме мании величия. Трудно сказать, что явилось причиной этого неприятного недуга маленький ли рост, неказистая внешность или армия, где он успел отслужить перед поступлением на факультет, но результат получился отталкивающий. Агрессия из Мирона так и перла, замашки фельдфебельские; он не выносил, когда ему перечили, и, фигурально выражаясь, размазывал своих оппонентов по стенке, а бывало, и в прямом смысле пускал в ход кулаки. Если добавить, что кулаком он мог бы убить быка - ну, не убить, так покалечить, - то станет ясно, что желающих поставить его на место как-то не находилось.

Мирон стремился к первенству во всем и зачастую, приложив титанические усилия, добивался своего. Такой волей к победе можно было бы только восхищаться, если бы не одно "но": Мирон самоутверждался, унижая своих соперников. Главным достоинством в его глазах была принадлежность к мужскому полу. Самое страшное оскорбление в его устах звучало примерно так: "Разве ж это мужик? Тьфу!" С интеллигентными мехматовскими мальчиками он держался презрительно-высокомерно, разговаривал вечно с подначкой, а стоило кому-нибудь взять с ним тот же тон - лез в драку.

Наивный и доброжелательный Генрих всего этого просто-напросто не замечал. Он не слышал зубовного скрежета, когда Мирон проигрывал ему в шахматы, считал невинной шуткой обращение "вы, гнилая интеллигенция...", не видел завистливого блеска в глазах однокашника, когда ему, Генриху, профессора пели дифирамбы и обещали блестящее будущее. Мирон всегда оставался для него неглупым веселым парнем и хорошим товарищем. И надо сказать, что Мирон отношение Генриха ценил и старался при нем не зарываться.

Более проницательный Прошка на счет соседа по комнате не обманывался. Но, несмотря на кажущуюся задиристость, Прошка конфликтов терпеть не может - я имею в виду настоящих конфликтов, а не дружеских пикировок, - поэтому всегда старался держаться с Мироном по-приятельски ровно. Мирон, в свою очередь, тоже на рожон не лез, относясь к Прошке с презрительным равнодушием.

А вот между мной и Марком, с одной стороны, и Мироном - с другой, шла самая настоящая война.

Все началось с того, что на первом курсе Марку и Мирону понравилась одна и та же девушка. Гориллоподобный Мирон, скорее всего, подозревал, что шансов у него немного, и злился невероятно. В присутствии дамы сердца он всячески демонстрировал свою недюжинную силу и поливал Марка презрением, но особого успеха не имел. Тогда Мирон пошел на дурацкий и жестокий розыгрыш. Он подговорил на редкость непривлекательную девицу, обитавшую в одной комнате с "яблоком раздора", нарядиться в платье подруги и разыграть маленький спектакль. Под каким-то предлогом Мирон, предварительно выкрутив верхнюю лампочку, заманил Марка в свою комнату. Прошка и Генрих в тот день отправились на футбольный матч и ожидались поздно.

Итак, Марк сидел за столом, щурясь от света настольной лампы, падавшего ему в лицо, и недоумевал, что понадобилось от него Мирону. Тут дверь открылась, и на пороге возник силуэт девицы в хорошо знакомом Марку платье.

- О, Светлана! Заходи, заходи, я сейчас чайку поставлю. - С этими словами Мирон подхватил чайник и исчез.

- Марк, - пресекающимся шепотом заговорила девица от двери, - я... я везде тебя искала... нам надо поговорить. Приходи сегодня в двенадцать к Ломоносову. Пожалуйста... - И девица выскользнула из комнаты.

Памятник Ломоносову стоит перед главным зданием университета на Воробьевых горах. До метро оттуда идти пешком минут пятнадцать. Мирон все рассчитал точно.

Дело было в марте, погода стояла слякотная и холодная. В половине первого ночи Марк заподозрил неладное, но еще до часу продолжал на что-то надеяться. К тому времени метро закрылось, а попасть после двенадцати в общежитие не более реально, чем очутиться на луне. В результате Марк отправился на другой конец Москвы пешком. Домой добрался едва живой от холода и, разумеется, слег с высокой температурой. О своих приключениях он ничего никому не рассказал.

Но самое подлое в этой истории то, что Мирон раззвонил о ней по всему факультету. Нашлось несколько идиотов, которые сделали Марка предметом своих насмешек. Когда я обо всем узнала, у меня в глазах потемнело от ярости. В первую минуту я хотела бежать к Генриху с Прошкой, чтобы сообща выработать план мести, но потом передумала. Если они посмеют чем-нибудь задеть Мирона, вряд ли я их увижу живыми-невредимыми. Значит, осуществить страшную месть мне нужно самой. И я ее осуществила.

В начале апреля прошла студенческая олимпиада по математике. Мирон конечно же потирал руки в предвкушении триумфа. Я случайно подслушала, как он обсуждал свои успехи с приятелями.

- Первые три задачи - ерунда, а вот в четвертой я не уверен. Решал нестандартным методом и, боюсь, мог напутать.

Я с детства неплохо рисую, так что и документ сумела бы подделать на заглядение. Раздобыв лист финского картона, я создала настоящий шедевр диплом "За самое неожиданное и оригинальное решение задачи". Вместе с дипломом я вложила в большой конверт письмо следующего содержания:

Уважаемый тов. Полторацкий!

Академик Имярек рассмотрел Ваше решение задачи No 4 студенческой олимпиады по математике и пришел к выводу, что предложенный Вами метод можно с успехом применить к решению ряда задач прикладной математики. Академик Имярек хотел бы обсудить с Вами этот вопрос и предлагает Вам выступить у него на семинаре 18 апреля в 17.00 в малом конференц-зале Академии наук.

Пропуск в здание Академии прилагается.

Далее шло число и неразборчивая подпись. Для достоверности я напечатала письмо на бланке собственного производства, украсив его четким лиловым штампом. Пропуск в Академию наук особой проблемы не составил - с ним я справилась за каких-то полчаса. Изобразив в завершение почтовый штемпель, я водрузила конверт на полку для почты в общежитии и стала ждать результатов.

Не знаю, что больше сыграло мне на руку - беспримерная самоуверенность Мирона или достоверность подделки. В назначенный день и час Мирон, лучась самодовольством, отправился на самое памятное в своей жизни свидание, а я собрала на факультете толпу побольше и под большим секретом поведала правду. Ни одно из моих публичных выступлений ни до, ни после не имело более грандиозного успеха.

Воспоминание о торжественном приеме, который по возвращении устроили Мирону однокурсники, наверняка долго еще преследовало его в кошмарных снах. На меня он отныне смотрел с такой жгучей ненавистью, что просто душа радовалась.