В короткой автобиографии (1940) весь свой путь из Москвы до Владивостока Арсений Несмелов уложил в одну фразу: «Уехав в 1918-ом году в Омск, назад не вернулся, а вместе с армией Колчака оказался во Владивостоке, где и издал первую книгу стихов»[16]. Скупо, но всё остальное Несмелов рассказал в стихах и в прозе. После убийства Колчака и распада Белой армии высоко нести чье-либо знамя офицер Митропольский более не мог, да и не видел в том нужды. В неизданных полностью по сей день воспоминаниях дальневосточный поэт и прозаик Всеволод Никанорович Иванов (тот, которому посвящены стихотворения Несмелова «Разведчики» и «Встреча первая»), рассказывая о развале собравшейся вокруг Омска армии, обронил фразу: «Крепла широко разошедшаяся новость, что офицерство может служить в Красной Армии в качестве военспецов — ведь я и сам ехал из Москвы с такими офицерами в 1918 г. К чему тогда борьба?» Однако и сам Иванов, в феврале 1945 года по доброй воле и вполне безболезненно перебравшийся через Шанхай в СССР, сознавался, что вернулся лишь тогда, когда обрел «идеологию». А о тех давно минувших годах вспоминал очень подробно (усиленно стараясь не проронить ни слова о четверти века жизни в эмиграции). И очень характерно такое его позднейшее примечание к этим воспоминаниям:
«Уже много лет спустя после описываемых этих времен, уже будучи в Москве, вел я разговор с покойным писателем А. А. Садовским, бывшим когда-то в Сибири и собиравшим материал по „колчаковщине“. Он спросил меня, по обыкновению смотря зорко, как всегда, — через очки:
— В.Н., а какова же была у вас тогда идеология?
— Никакой! — ответил я.
Он даже качнулся назад.
— Невозможно!
А между тем это была истинная правда. Идеология, жесткая, определяющая, была только у коммунистов. Она насчитывала за собой чуть не целый век развития. А что у нас было? — Москва „золотые маковки“? За три века русской государственности никто не позаботился о массовой государственной русской идеологии»[17].
Тут Иванов, конечно, перехватил, но к Несмелову формула «полное отсутствие идеологии» в смысле журналистики тоже применима (не путать идеологию с офицерской честью и убеждениями). В воспоминаниях «О себе и о Владивостоке» очень весело описано, как побывал поэт главным редактором «японского официоза» — газеты «Владиво-Ниппо» и по заказу японских хозяев ругал «не только красных, но и белых». Между тем именно Несмелов едва ли не первым понял, что японская оккупация Приморья вызвана отнюдь не борьбой с красными партизанами: «Он угадал, например, смысл японской интервенции в Сибири и понял, что целью вмешательства была вовсе не борьба с коммунизмом»[18].
А стихи он писал с одинаковой легкостью, используя незаурядный импровизационный дар: и на смерть Ленина, и о красотах Фудзи, — ни того, ни другого Несмелов не видел, но стихи на заказ сочинял буквально за пять минут (как свидетельствовал в письме к автору этих строк Н. Щеголев). А для харбинских «русских фашистов» даже специального поэта создал, Николая Дозорова, и тот для них писал «стихи», используя преимущественно богатую рифму «фашисты — коммунисты» (или «коммунисты — фашисты», уж как ложилось). Впрочем, в длинных вещах, таких как поэма «Восстание», разница между «Несмеловым» и «Дозоровым» стиралась: незаурядное дарование все-таки не давало испоганить стихи до конца. Лучшим доказательством тому — поэма «Георгий Семенá» (Г. В. Семенá — исторические лицо, белый партизан, расстрелянный в СССР), вышедшая под псевдонимом «Николай Дозоров» в 1936 с жирной свастикой на обложке; местом издания книги обозначен… Берн, но наверняка располагался этот «Берн» на какой-нибудь Китайской, Тюремной или другой харбинской улице, если не в пригороде с чудесным названием Нахаловка. Впрочем, поэму мы воспроизводим — поэзия в ней есть. В отличие от сборника «стихотворений» «Только такие!», вышедшего в том же году и под тем же псевдонимом в Харбине с предисловием фюрера харбинских фашистов К. Родзаевского. Интересующиеся могут найти сборник в первом томе несостоявшегося «Собрания сочинений» Арсения Несмелова, предпринятого по методу репринта в США в 1990 году (издательство «Антиквариат»). Стихотворения «1905-му году» и «Аккумулятор класса» также оставлены за пределами владивостокского издания[19], хотя и были они подписаны именем Несмелова. Наконец, уж совсем невозможное прояпонское стихотворение «Великая эра Кан-Дэ» (подписанное А. Митропольский) оставлено там, где было напечатано[20], — по не поддающимся проверке данным сочинил это произведение автор за всё те же пять минут и получил гонорар в «100 гоби» (нечто вроде 50 долларов, если пересчитать с денег марионеточного государства Маньчжу-Ди-Го), на радостях даже к Родзаевскому в его кукольную фашистскую партию вступил. Это были большие деньги: 100 гоби за 20 строк! Для сравнения можно вспомнить, что как редактор «Рупора» Несмелов получал 120 гоби в месяц. Впрочем, для литературы все эти произведения и факты значения имеют меньше, чем рифмованные объявления, которые Несмелов вовсе без подписи сочинял для газет. В хранящейся в Хабаровске анкете в графе «Политические убеждения» он написал прямо: фашистские. Факт, упущенный фашистологом Буяковым, — однако в советском Владивостоке или на допросе у японцев Митропольский тоже написал бы то, что ему велели. Мы не знаем, какие методы допроса применялись к нему следователями.
А если углубляться в вопрос об идеологии, то она у поэта все-таки была. В 1937 году, в «Рассказе добровольца»[21], он писал: «Российская эмиграция за два десятилетия своего бытия прошла через много психологических этапов, психологических типов. Но из всех этих типов — один неизменен: тип добровольца, поднявшего оружие против большевиков в 1918 году. Великой бодростью, самоотвержением и верою были заряжены эти люди! С песней шли они в бой, с песней били красных, с песней и погибали сами». В том же году, в рассказе «Екатеринбургский пленник»[22], он говорит о времени еще более раннем: «Конечно, все мы были монархистами. Какие-то эсдеки, эсеры, кадеты — тьфу! — даже произносить эти слова противно. Мы шли за Царя, хотя и не говорили об этом, как шли за царя и все наши начальники». Если прибавить сюда пафос таких стихотворений, как «Цареубийцы», «Агония» и многих других, то вывод будет краток: Арсений Митропольский был монархистом, как того и требовала офицерская честь. Что, впрочем, не мешало поэту Арсению Несмелову печататься и у эсеров, и у большевиков и, уж точно не роняя поэтического дара, в сионистском харбинском журнале «Еврейская жизнь».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});