Ну как можно пройти мимо такой интересной фамилии – Плиний! На латыни она звучит красиво и возвышенно: Плиниус (Plinius). А восходит между тем к греческому слову «плинтос», означающему «кирпич». Так что в наших краях Плиний был бы просто Кирпичёвым. Кстати говоря, наше слово «плинтус» – того же происхождения. Изначально это «плоский, вытянутый обработанный камень», то есть «кирпич». А откуда тогда, собственно, наш «кирпич»? – спросит какой-нибудь пытливый читатель. Отвечу: это слово тоже заимствованное, только не из латыни, а из тюркских языков. Например, в татарском языке «кирпич», а если правильно, то «кирпеч», – родное слово, и означает оно все то же: «плоский, длинный камень».
Известный из истории химии «флогистон» – огненная субстанция, которая якобы наполняет все горючие вещества и высвобождается при горении, – тоже родом из Древней Греции: это слово – средний род прилагательного «флогистос», что переводится как «воспламеняемый, горючий».
Ну хорошо, а при чем здесь юмор? Даже так: в чем юмор-то?
А юмор – в буквальном смысле – в том, что все эти «влажные субстанции» – кровь, желтая желчь, черная желчь, флегма – именно жидкости, или, используя латинское слово, «у́моры» (umor на латыни и есть «жидкость, влага, влажность»). В дальнейшем к слову добавилась начальная h, в этом виде словечко вошло в средневековый французский, а оттуда пошло гулять по другим языкам: в английском превратилось в humour, в немецком осталось как Humor. Постепенно изменилось и значение. Если поначалу словом «гумор» – «умор», «юмор», «хумор», «хьюмор», в зависимости от языка, – обозначались все темпераменты и соответственно состояния человека (сангвинический гумор, холерический гумор, меланхолический гумор, флегматический гумор), то со временем определение «гумор» закрепилось за одним-единственным темпераментом – веселым, капризным, прихотливым (от слова «прихоть»).
К концу XVI века слово «юмор» – именно в смысле «юмор» – настолько прочно вошло в лексику разных европейских народов и литературу, что многие индивидуумы стали пользоваться им совершенно необузданно, употребляя где надо и где не надо. Великий мастер слова – и замечательный шутейник! – Уильям Шекспир подметил это и высмеял злоупотребление «юмором». Это видно в его исторической хронике «Генрих V» (1599) и особенно в комедии «Виндзорские насмешницы» (1597–1601). В последней слово «юмор» употреблено 27 раз (!). Особенно им щеголяет капрал Ним (21 раз) – непременный участник свиты Фальстафа. Ниму это словечко очень нравится, и он вставляет его едва ли не в каждую свою фразу.
Но вот удивительное дело. Если прочитать русский перевод «Виндзорских насмешниц», то там слова «юмор»… нет вовсе! Ни в репликах Нима, ни в словах Фальстафа, ни в суждениях пастора сэра Хью Эванса. «Юмор» искоренен!
Там, где у Шекспира: «Ним. Урежь, я говорю! Короче, короче урежь! Вот это юмор на мой лад», – в классическом русском переводе: «Ним. Режь его, палка верба, режь! Это мне по характеру!» (При чем здесь «палка верба», вообще неясно, и юмором это не объяснить.)
Там, где у Шекспира: «Ним. Он был зачат по пьяни – разве тут не обошлось без юмора?», – в русском переводе: «Ним. Он был во хмелю зачат и рожден в похмелье. Вот откуда у него такой характер».
И так далее.
Можно вообразить, что переводчики «Виндзорских насмешниц» – знаменитый Самуил Яковлевич Маршак (1887–1964) и Михаил Михайлович Морозов (1897– 1952) – поставили перед собой задачу не подпустить советского читателя к шекспировскому юмору (в полном смысле этого слова), но лучше здесь обойтись без излишнего воображения. Причины искоренения «юмора» в переводах «Виндзорских насмешниц» и «Генриха V»15 мне в основном понятны, но я не буду в них вдаваться, чтобы не бросать тень на старших коллег по переводческому цеху.
В русскую речь слово «юмор» вошло в Петровскую эпоху. Оно было заимствовано прежде всего из немецкого языка (Humor, читается «хумóр»), хотя без влияния английского (humour, читается «хью́мор») и французского (тоже humour, но читается «юмóр») тут не обошлось, поэтому в нашем языке долгое время сохранялись две формы написания этого слова: «юмор» и «гумор».
Процесс восприятия слова «юмор» русским языком был довольно долгим. Например, у Пушкина этого слова – ни в одной из форм – нет вовсе, о чем свидетельствует «Словарь языка Пушкина». Есть, правда, существительное «умора», прилагательное «уморительный», глагол «уморить» и наречие «уморительно», особенно любимое Александром Сергеевичем, – оно встречается в его наследии 15 раз. Вот только к «юмору» эти слова не имеют никакого отношения – они восходят к латинскому «морс» (mors), а если заглянуть подальше во времени – то к древнеиндийскому «марас» (máras): и то, и другое означают «смерть». Вот такая непростая, даже печальная история с «уморой», которая в русском языке означает «нечто очень смешное».
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля (1863–1866) есть уже оба слова – и «юмор», и «гумор». Владимир Иванович Даль даже пояснил: «Гумóр, лат. [humor], переиначено англичанами в ю́мор, и в этом виде принято у нас, в знач. остроумия, веселого, забавного и острого выражения, добродушной колкости, насмешки, шутливой остроты».
Даль – «подозрительная» фамилия: как-то странно она рифмуется с упомянутой выше фамилией Стендаль. На самом деле ничего подозрительного, и даже рифмы особой нет: и там, и там – одно и то же слово «даль». Отец Даля был обрусевшим датчанином, звали его Йохан Кристиан вон Даль (Johan Christian von Dahl), а dahl в датском языке – одно из написаний слова dal, «долина». Так что фамилии Даль и Стендаль – однокоренные.
В словаре А. Д. Михельсона «Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней» (1865) – опять-таки две формы. И в «Словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (1910) А. Н. Чудинова тоже. А вот в «Толковом словаре русского языка» (1935–1940) под редакцией Д. Н. Ушакова уже один только «юмор», «гумора» больше нет. Как нет его и в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова (первое издание 1949 год), и во всех последующих толковых словарях русского языка – вплоть до наших дней.
Так что же, «гумор» исчез напрочь? Вовсе нет. Он присутствует в медицинской лексике, где есть слово «гуморальный» – «относящийся к жидким внутренним средам организма» («Большой медицинский словарь», 2000), и даже… в табачном обиходе – в виде слова «хьюмидор» (встречаются написания «хумидор» и гумидор»). Это «воздухонепроницаемый контейнер, предназначенный для поддержания влажности сигар или табака». Я привел краткое определение, переведя его из «Оксфордского словаря английского языка», – ведь слово humidor появилось сначала в английском языке, в первом десятилетии XX века, и только недавно перелетело на нашу почву.
Обратили внимание? «Жидкие… среды», «поддержание влажности». «Гумор» продолжает быть верным своему истинному значению. Да и юмор тоже остается влажным.
Ведь юмор – не что иное, как веселые слезы души. Это мое собственное определение, может быть, не вполне оригинальное, но и не совсем банальное. Во всяком случае, Николай Васильевич Гоголь со мной согласился бы.
Как известно, юмор бывает добродушный, острый, злой, тонкий, искрометный, язвительный, саркастический… А бывает – тупой, злобный (между «злым» и «злобным» – существенная разница), тухлый, самодовольный, плоский… Случается, эти характеристики сходятся: острый юмор вдруг начинает подванивать тухлятиной, а плоская шутка неожиданно оборачивается тонкой стороной.
Если говорить о плоском юморе, то не могу не привести один анекдот. «Не могу не привести» – хотя бы по той причине, что это первый анекдот, услышанный (если быть правдивым, то – подслушанный) в моей жизни. Было мне тогда что-то около трех лет. Анекдот такой:
Автобусная остановка. Люди ждут автобуса. В очереди – мама с маленьким мальчиком, беременная женщина и толстый мужчина. Мама обращается к беременной:
– Вы кого ждете?
– Девочку, – немного смущаясь, отвечает женщина тоненьким голоском.
Мальчик, недолго думая, спрашивает у пузатого:
– А вы кого ждете?
– Автобус, – басом отвечает толстяк.
Вот такая простенькая история – в том виде, в котором я ее когда-то услышал. Помню, папа мой, человек веселый и необыкновенно жизнерадостный, очень смеялся. Я же, притаившийся возле двери, за которой разговаривали взрослые, пришел в ужас. О том, что дети появляются на свет из живота мамы, я уже знал, но как мог автобус поместиться в пузе у дядьки?! Страшная загадка бытия…
То, что автобус и живот – вещи несовместимые, мне было понятно, а вот о несовместимости слова «автобуса» с другими словами я в ту пору, конечно же, и не подозревал.