«Слово отражает мысль: непонятна мысль – непонятно и слово, а мыслей у нас боятся больше всего, потому что они требуют слишком тяжелой и непривычной для многих работы – размышления» («Русская литература в 1840 году»).
Всё, довольно цитат. Они и дальше будут встречаться где попало (но обязательно к месту), а сейчас – достаточно.
Главное – сказано. Как раз для того, чтобы у нас было меньше непонятных слов и больше понятных мыслей, и задумана эта книга.
А слово «диатриба» ввёрнуто не случайно. Оно давно бытует в русском языке и, следовательно, должно считаться русским. Так и есть. Вполне русское слово, только происхождение его – греческое11.
Ах, эти замечательные, восхитительные заимствования! Большинству читателей, наверное, даже неведомо, сколько заимствованных слов в русском языке. Если честно, это никому не ведомо – опять-таки по той причине, что сосчитать невозможно. И если бы только из греческого и латинского. Если бы только из английского (за последние десятилетия их стало просто непомерно много). Если бы только из тюркских языков (не будем забывать про монголо-татарское иго). Так ведь нет! В самой обыкновенной, обиходной речи мы с вами пользуемся словами, пришедшими в русский язык из французского, немецкого, испанского, польского, арабского, персидского языков… А ещё – из китайского (например, мандарин, чай), японского (допустим, суши), малайского (скажем, кетчуп), из языков индейцев Северной и Южной Америк (ну, хотя бы табак) и так далее. Да что там! Если разобраться как следует, мы, говоря по-русски, употребляем (ежедневно!) слова из доброй сотни языков. Разве русский язык перестает от этого быть русским? Нисколько! Он был сочным, красочным, «великим и могучим» да таковым и останется.
Наконец, шестое. Эту книгу вовсе необязательно читать усидчиво с начала и до конца. Можно прерываться, откладывать, а затем (если захочется) возвращаться. Можно раскрывать на любом месте. Можно перескакивать с десятой страницы на пятидесятую, потом на двенадцатую или на восемьдесят четвертую… Везде будут разные слова, и в каждом обнаружится что-нибудь интересное.
Не следует искать в этой книге алфавитный принцип (хотя алфавитный указатель в конце обязательно найдётся). Слова – существа прихотливые: одно цепляется за другое, другое за третье и каждое требует своего объяснения; порой из одного слова вылезает совсем иное, совершенно неожиданное, а то выпрыгивают, как чёртики из табакерки, и два, и три, и четыре негаданных слова, – никуда не денешься, всем приходится оказывать милость и отдавать должное. Тут уж алфавитный порядок никак не поможет – скорее, навредит.
Вот теперь, когда дополнительные объяснения иссякли, можно приступить к самим словам. И первые на очереди – слова, определённые мною как «смешные». Кто не согласится, кто посчитает, что к серьёзным вещам (СЛОВАМ!) нельзя относиться столь легкомысленно, – смело может закрывать эту книжку.
Только он, этот серьёзный человек, так и не узнает, кто такие «драные старатели».
Слова смешные, но необязательно веселые
Я так и вижу раздраженного, может быть, даже гневного читателя, который возмущенно вопрошает: в наше ли время говорить о смехе и называть слова «смешными»? Ведь мы живем в грозную эпоху, и писать надо о словах «война», «мир», «ненависть», «свобода», «атака», «оборона», «кровь», «слезы», – а здесь веселого нет вовсе.
Еще раз возражу: между «смешным» и «веселым» – большая разница. Кстати, слово «мир» уже объяснено, о «свободе» мы еще поговорим (когда займемся совсем другими словами, казалось бы к свободе не имеющим никакого отношения), а вот слово «война» останется за бортом. Не хочу я о нем писать, и дело с концом. Пусть это будет моим протестом против войны как таковой и против слова «война» в частности.
Смех…
У английского поэта Перси Биши Шелли (1792–1822) в стихотворении «К жаворонку» (1820) есть такие строки:
Смех наш самый звонкий —Тайной боли шум;В самых сладких песнях наших – бремя тяжких дум.
Фамилия Шелли навсегда связана у нас с великим английским поэтом. Но сама фамилия не такая уж и поэтическая. Она произведена от топонима Шелли, а таких топонимов в Англии немало – в графствах Йоркшир, Суффолк, Эссекс и прочих. Слово «Шелли» сложено из двух древнеанглийских корней – scylf и lēah, означающих соответственно «скала, утес, башня» и «поляна, поле, лес, луг». Впрочем, может быть, я не прав. Выражения «башня в лесу» или «утес посреди поля» если и не отдают поэзией, то, во всяком случае, звучат довольно романтично.
Как же я с ним согласен! Смех – действительно «тайной боли шум», и эту тайную боль мы увидим во многих словах. А если не увидим, то почувствуем.
Но самое главное в смехе то, что он – парадоксальным образом! – служит эффективным лекарством от тайной и даже не тайной боли. В смехе – залог здоровья не только отдельно взятого человека, но, может быть, всей человеческой цивилизации, что отчетливо выражено в известном афоризме: «Мир уцелел, потому что смеялся».
О, с этим афоризмом целая история! Кому только не приписывают фразу об «уцелевшем мире». Вот далеко не полный список якобы авторов: Аристотель, Бомарше, Марк Твен, Антон Чехов, Михаил Зощенко, Юлиус Фучик, Бертольт Брехт, Станислав Ежи Лец, Умберто Эко…
Смею заверить, вышеуказанные знаменитости ни при чем. «Мир уцелел, потому что смеялся» – это девиз и лозунг Дома сатиры и юмора в болгарском городе Габрово, а придумал фразу основатель и первый директор габровского Дома сатиры и юмора – замечательный, остроумный, веселый человек Стефан Илиев Фортунов (1926–2010). Почему я говорю это с такой убежденностью? Да потому, что именно от Стефана Фортунова я услышал и историю фразы, и историю создания Дома юмора, и произошло это четыре десятка лет назад, когда я был значительно моложе, работал журналистом, писал о разных вещах и местах, в том числе о Габрово, а сам Дом юмора был в ту пору и вовсе молоденьким, можно сказать, новорожденным.
Голос Стефана Фортунова до сих пор звучит у меня в ушах.
«Светът е оцелял, защото се е смял», – провозгласил он во время нашей встречи в Габрово и заразительно рассмеялся.
Рассмеялся и я, причем с облегчением. Ведь что-то подобное сидело и у меня в душе, только не было выражено словами, но вот слова нашлись, и мое «подобное» обрело форму:
«Мир уцелел, потому что смеялся».
Я верю в это по сей день. Как верю и в то, что мир будет уцелевать впредь, пока… пока будет смеяться.
Болгарское «се е смял» – это наше «смеялся».
У болгар «смях», у нас «смех». Одно и то же слово.
Итак,
смех…
Cмех
Чацкий. …Хоть есть охотники поподличать везде,Да нынче смех страшит и держит стыд в узде…
А. С. Грибоедов. Горе от ума (1824)
Уже понятно, что это слово общеславянское. Буква «х» в конце – всего лишь суффикс (лингвист написал бы: «суф. -xъ»), такой же, как в словах «грех» и «успех», а сме- – корень. Понятно и то, что существительное «смех» – производное от глагола «смеяться», а глагол этот, будучи общеславянским, имеет соответствия в других индоевропейских языках, и предок его – древнеиндийское «смайати» (smayati), что означает «улыбается».
Видите? Слышите? «Улыбается»! Слово «смех» подразумевает не хохот, не гогот, не гыгыканье, не регот и не ржание – оно говорит об улыбке. Поэтому и «смешные слова», помещенные в этой книге, претендуют исключительно на улыбчивую реакцию со стороны читателя.
Улыбку могут вызвать: • изначальное значение слова; • способ его образования; • изменения, которые претерпело первоначальное значение; • любопытное или даже противоречивое соединение составных частей; • связь с другими, весьма далекими по значению словами; – но, разумеется, не само слово.
А что это за «соответствия в других индоевропейских языках», упомянутые выше? Да вот, пожалуйста: в датском языке «смиле» (smile) – улыбка; в шведском «смила» (smila) – тоже улыбка. В древневерхненемецком «смирон» (smieron) означало «улыбаться». В переводе с латинского прилагательное «мирус» (mirus) – это «удивительный, дивный, необыкновенный, восхитительный» (и в смысле «вызывающий улыбку» тоже), а глагол «мирор» (miror, mirari) – «дивиться, удивляться, любоваться, восхищаться» (разумеется, с улыбкой на устах). Древние римляне «потеряли» первую буковку «с» и вставили «р», но от этого протоиндоевропейский корень «сми-/сма-» не потерял своей сути.
Наконец, обратимся к английскому существительному «смайл» (smile), гораздо более понятному нашим соотечественникам, чем латинское «мирус»: оно того же корня. Русский «смех» и английское «смайл» – слова-родственники.
Собственно «смайл» в русский язык не вошло, а вот его производное, да еще с русским суффиксом, – «смайлик» – давно стало принадлежностью нашей лексики12.