Читать интересную книгу Аферист Его Высочества - Евгений Сухов

С Давыдовским случилось несколько иначе. Вначале его понесло по Лиговке просто прочь от дома этого мерзавца Плеханова, отказавшегося помочь ему собрать сведения про великого князя Михаила Николаевича. А ведь что он, Давыдовский, попросил у этого отступника? Принять участие в какой-нибудь хитроумной махинации? Нет. Быть наводчиком в новом деле? Тоже нет. Может, Павел Иванович попросил у него околпачить подвыпившего купчика? Увольте, господа! А-а, Давыдовский, верно, велел Плеханову продать тупому кабатчику дворового пса, выдав его за какого-нибудь бернского зенненхунда или чепрачного бладхаунда? Да ничего подобного! Павел Иванович только и всего, что попросил бывшего «валета» побольше разузнать про Его Императорское Высочество Михаила Николаевича. Не бросить в него бомбу, не стрельнуть в живот из револьвера – только собрать кое-какие сведения. И получил от ворот поворот!

Вначале Давыдовский даже не сообразил, что ему отказывают. И повторил свой вопрос:

– Мне и надо всего-то, что знать его слабые стороны. Ты в Сенате, как-никак, служишь, и сам небось кое-что про Его Высочество знаешь. А потом, поспрашивай у своих сослуживцев, знакомых. Надо полагать, кто-нибудь что-нибудь да знает…

– Не могу, – ответил гадский отступник. И прибавил: – Не могу и не желаю в этом участвовать.

– Да в чем участвовать-то? – недоуменно спросил Павел Иванович.

– В вашей афере против великого князя. Я теперь – законопослушный гражданин, а ввязываться в ваши сомнительные предприятия мне нет никакого резону.

Вот после этих слов у Давыдовского и открылись глаза. И он понял, кто сейчас находится перед ним. И имя ему – отступник и мерзавец, а еще – враг на веки вечные…

– А домик этот, – Павел Иванович окинул взглядом стены гостиной залы, – он что, твой собственный?

– Собственный, – не без гордости ответил Плеханов, довольный, что разговор перешел в иное русло.

– Видать, дорого стоит? – простецки спросил Давыдовский, глядя поверх головы отступника.

– Разумеется, – подтвердил мерзавец.

– И что? – вперил в Константина Валентиновича прокурорский взгляд «граф» Давыдовский. – Ты хочешь сказать, что приобрел его на свое мизерное жалованье?

– Я копил-с…

– Что-о-о?

– Я копил и во многом себе отказывал, – неубедительно произнес мерзавец и отступник.

– Копи-ил он, – язвительно перебил Плеханова Павел Иванович. – Во многом отка-а-азывал… У тебя, верно, и восьми червонцев в месяц не выходит в твоей ничтожной должности. Так что, сударь мой, тебе лет пятьдесят-шестьдесят копить на такой вот домик надобно, не меньше! С условием, чтобы ничего не кушать и ходить нагишом. А особнячок этот твой, собственный, как ты говоришь, на какие такие средства прикупил? – Давыдовский брезгливо посмотрел на бывшего товарища: – Так я тебе отвечу, на какие… Мздоимствуешь, законопослушный ты наш. А может, и казнокрадствуешь…

– Я бы попросил вас, сударь, не забываться, ибо…

– У прокурора будешь снисхождения просить. А также и преуменьшения сроку… – опять не дал договорить Плеханову Давыдовский. – А у меня тебе просить нечего. Прощай!

И вышел, громко хлопнув дверью, и потопал невесть куда…

С Лиговки он свернул на Невский проспект. Потом оказалось, что Павел Иванович уже за Фонтанкой, близ Гостиного двора. А потом кто-то схватил его за рукав.

– Это еще что такое?! – выдернул свою руку Давыдовский, вперив тяжелый и недобрый взгляд в остановившего его мужчину. И ахнул:

– Шах?!

– Я-а, – ответил импозантный господин в модном котелке, отличном твидовом костюме-тройке и тростью с янтарным набалдашником стоимостью по меньшей мере двести рублей. Англицкий костюм, верно, стоил еще больше. От господина буквально веяло успехом и немалым достатком, и его толстое щекастое лицо с горбатым, как Комаровский мост, носом и густыми черными усами расплылось в благожелательной улыбке.

– Здравствуй, «Царь всех армян», – улыбнулся Давыдовский.

С пожатием пухлой руки старого доброго товарища Павлу Ивановичу немного полегчало: будто он нес на спине какой-то тяжеленный груз, а теперь свалил его на землю и поднимать уже не собирался.

Давыдовский выпрямился, выдохнул и взглянул в хитрые глаза Шаха:

– Ты-то как здесь?

* * *

Да, это был Шах. Вернее, Султан Эрганьянц, нахичеванский купец, делающий в столице коммерцию, как и множество выходцев из Армении. Один из самых деятельных некогда членов клуба «Червонные валеты», также попавший под колеса судебной колесницы февраля 1877 года, но сумевший избежать и «крытки», и Тобольска, и лишения всех прав и состояния.

Как?

Да очень просто. Вначале он вел себя, как и прочие «валеты». На вопросы судьи и обвинителя отвечал внятно, спокойно и даже с некоторым вызовом. А затем, еще до оглашения судебного приговора, Эрганьянц вдруг пустил изо рта обильную пену и громогласно и всенародно, на весь зал заседаний, объявил себя «царем всех армян». После чего начал приставать к судье с требованием вернуть ему корону и скипетр.

– Я прашу вас сделать эта немэдленна, – приняв величественную позу и вздернув кверху двойной подбородок, заявил судье нахичеванский купец. – Иначе маи подданные паднимут против вас мятеж, и вам не паз-да-ровится.

– Успокойтесь, прошу вас, – слегка растерялся судья и посмотрел на приставов.

– Как жи я магу успа-коиться? – вскидывая на судью темные глаза, вопрошал «царь всех армян». – Ви атабрали у меня ка-ро-ону, атабрали скипэтр и типер хатите, чтоби я биль спакойным?! Любая власть – ат Бога, а ви, пративящиэся этаму свящэннаму пастуляту, идете тем самым против самаво Господа. Падобное павэдение нэдастойно служителя закона! Вэрните мне ка-рону и скипэтр. Нэмедленно! Вэрните! Вэрните!!!

В подтверждение серьезности своих намерений в деле возврата непременных атрибутов царской власти Шах затопал ногами и подпустил пены изо рта. Публика в зале зашумела. Таковое зрелище вполне было достойно театральных подмостков императорских театров. Прямо король Лир какой-то. Серьезный настрой процесса был сбит. Кое-где нахичеванскому купцу уже рукоплескали и даже кричали «браво» и «бис»!

Судья, попытавшийся утихомирить разволновавшуюся публику, казался статистом в большом театральном представлении. Главным действующим лицом спектакля, его героем, королем, оказался Шах, который продолжал топать ногами и властно требовать корону и скипетр. Более ничего не оставалось делать, как вывести его из зала. «Червонные валеты», вполне понимающие, что Шах симулирует сумасшествие, тем не менее хмурились, осуждающе смотрели на судью и обвинителя и скорбно качали головами. Дескать, вот ведь до чего довели человека безжалостные судебные сатрапы. Ни чести у них-де, ни совести… А Огонь-Догановский, словно бы проникшись к Шаху неизбывным сочувствием и переполненной душу жалостью, крикнул судье:

– Да отдайте же вы ему, ваша честь, корону и скипетр!

После этой реплики Алексея Васильевича, самого почтенного из «валетов», зал судебных заседаний взорвался хохотом. Масла в огонь подлило новое появление Шаха в зале заседаний. Вырвавшись, очевидно, на время из цепких лап судебных приставов, он сумел просунуть голову в дверной проем судебной залы и возопить:

– Армянский и русский народы – братья навек!

Через совсем небольшое время Шах был свезен в смирительный дом – желтое здание Преображенского дома умалишенных, по одну руку от которого находились остатки Екатерининской богадельни, а по другую – Московская исправительная тюрьма. Словом, соседство было еще то. Проведя в «желтом доме» три месяца, Эрганьянц малость присмирел и перестал требовать себе скипетр, настаивая вернуть только царскую корону. Помимо этого, он ежедневно просил главного врача дома скорби помочь ему составить петицию на имя государя императора с просьбой, чтобы тот непременно даровал всем армянам право беспошлинной торговли во всех частях обширнейшей Российской империи. У своего санитара же он требовал зернистой икры, фруктов, шоколадных конфект и коньяку – естественно, армянского разлива. Султан Эрганьянц был настоящим патриотом своего народа.

Еще через месяц врачебный консилиум признал Шаха психически больным в форме прогрессивного паралича и в стадии «общей нервности с бредом величия». Сия стадия, по мнению собравшихся светил психической науки, грозила перерасти в слабоумие и вызвать распад психики. Было решено применить к нему «специальные» методы лечения. А именно: коловращающую машину Дарвина и «напольные часы».

О, если бы Шах знал раньше, что в медицинской природе существуют таковые методы лечения душевнобольных, он тотчас бы перестал, по крайней мере, требовать себе корону и заявлять себя «царем всех армян». Но он о сем не ведал, и в ответ на решение консилиума только хмыкнул и свел глаза к переносице, отчего сделался на время совершенно косоглазым. Подобное поведение больного было воспринято медиками как подтверждение поставленного ими диагноза – прогрессивного паралича, – и этим же днем, ближе к вечеру, двое дюжих служителей-санитаров повели его долгим, темным коридором больницы в некий закуток с темной каморкой безо всякого намека на окно. В этом каменном мешке размером две сажени на полторы под потолком висело не совсем обычное кресло. К ножкам его были привязаны веревки, которые были связаны вверху узлом, крепящимся на крюке. Крюк намертво был вбит в потолок. Подлокотники и две передние ножки кресла имели кожаные ремни, к которым пристегивались руки и ноги сидящего. Такое устройство гордо именовалось коловращающей машиной, или Коксовой качелью. «Царя всех армян» усадили в кресло и пристегнули к подлокотникам ремнями. Затем забили в рот кляп и стали крутить шаха по часовой стрелке. Закрутив донельзя, санитары отпустили кресло, и оно стало раскручиваться в обратную сторону, все время увеличивая скорость.