довольно плотно поужинал и лег спать пораньше. Портрет Ника отнял много сил. Никогда раньше я не выматывался так, как за эти три часа работы. Обычный портрет, казалось бы. Такие ведь писал и раньше. Но даже мастер отметил, что хорошо получилось. Я признался себе, что доволен работой, но ожоги тоже надо бы нарисовать. Они ведь совсем не страшные, хоть и большие. Так, засыпая, я переписывал портрет Ника снова и снова.
Глава 7
Утром я привычно вскочил, но вспомнил, что мне не нужно никуда торопиться. Целых два дня! Но только я собрался лечь в постель, в дверь постучали. Пришлось прикрыться пледом и открыть дверь. На пороге стоял Ник:
– Привет! Я, наверное, слишком рано, – смущённо извинился он, – можно войти?
– Нет-нет! Вовсе не рано. Проходи скорее, – пригласил я гостя и не преминул похвастаться: – У меня сегодня выходной!
Ник остановился посреди комнаты и оттянул ворот куртки:
– Смотри, Вилли!
– Прости, не понял, – насторожился я.
– Я всё видел вчера. И твой рисунок, и обморок, и слышал слова мистера Бернадетти. А сегодня ожоги прошли, от них и следа не осталось.
– Это же здорово! Не иначе, Мэри намазала тебя волшебной мазью, – искренне порадовался я.
– Ладно, а что ты на это скажешь? – Ник выставил ладонь и растопырил пальцы. – Нашёл его утром, в грязи около дома. А, как тебе?
В голове у меня помутилось, я попятился и плюхнулся на стул. На пальце Ника поблёскивало золотое кольцо. В точности такое, как я нарисовал вчера на портрете.
– Ник, знаешь, извини, – пробормотал я, не сводя глаз с украшения, – я сегодня, и правда, нездоров. Давай в другой раз поговорим. Пару дней отлежусь, отъемся. Только, пожалуйста, не говори никому.
– Само собой, отдыхай, – спохватился Ник и положил на стол увесистый свёрток. – Но как же не говорить, Вилли? Почему? Это же чудо!
– Всё надо проверить, так много неясного… – промямли я и, не найдя веских аргументов, привлёк Ника в сообщники:
– Сохраним пока нашу тайну.
– Эх, – он огорчённо поджал губы, – я уже рассказал кузену Дагу. Но ничего, я его предупрежу, – заверил меня Ник и положил руку на свёрток. – Тут мясо вяленое и вино. Поправляйся!
Я поблагодарил Ника, закрыл за ним дверь да так и остался стоять у порога. Розы, муха, сгоревший дом, Мэри с брошкой, Ник с кольцом… Многовато для простых совпадений. Неужели это всё из-за моих рисунков?
Я позавтракал. Отрезал кусочек мяса, вдохнул аромат специй, и долго жевал, закрыв глаза и наслаждаясь тонким забытым вкусом. Вино я припрятал, настроение и без него было приподнятое.
В мастерскую идти не нужно, но без рисования я не могу и дня прожить. Освещение только дома плохое. Я увеличил огонёк керосинки и поставил рядом с ней три свечи. Другое дело! Потом погладил ладонью чистый картон на мольберте, провел большим пальцем по щетине кистей и посмотрел на своего ручного паука – люблю разговаривать, когда рисую дома.
– Привет, Спайди! Как дела? Вот тебе муха, – я прицепил к паутине крошечный трупик. – Вкусная. Ешь! А я буду себя рисовать. Называется: «автопортрет». Удобная штука. Модели платить не нужно. Знай себе поглядывай в зеркало и пиши.
Я положил на стол четыре толстые книжки и прислонил к ним мутное зеркало. Спайди заинтересовался мухой и бойко заматывал её в паутину.
– Скажешь, – вздохнул я, – такое лицо не годится для портрета? Некрасивое, даже ничуть не симпатичное. Согласен… Но для модели красота не так важна. Бернадетти говорит, что в каждом человеке есть своеобразие и особая красота. И я ведь могу себя немного приукрасить. Знаешь как, Спайди? Нарисовать себя в шляпе, например. В элегантной черной, в пиратской, в белой поварской. Может быть, цвета индиго. В головном уборе я стану старше и симпатичнее. И уж разумеется, я не буду рисовать ужасные угри. Очень хочется обойтись без них. Остальное я нарисую как есть. Как учит мой мастер. Когда лет шесть назад у меня появились угри, матушка сказала, что к восемнадцати годам они пройдут. И что? Мне уже восемнадцать, а такое ощущение, что угри останутся со мной до самой смерти.
Да, Спайди? Ты прав. Я разнылся. Пора смириться и с кожей, и с кривыми зубами. Я просто перестал улыбаться, открывая рот. Вот и решение проблемы!
Волосы. Нарисую немного волнистые. У меня они прямые и довольно густые, но очень жирные. Только вымою голову, через день они снова выглядят грязными. Глаза. Оставлю как есть. Только усилю блики. Будто улыбаюсь глазами. Слегка ироничный взгляд. Спайди, а я часто улыбаюсь? Наверное, каждый день, когда вижу, как ты встречаешь меня, сидя на паутинке. А вот у маленького паука улыбку не рассмотреть. Но я уверен, что ты тоже рад меня видеть.
Шея получилась мощная, мускулистая. Обман, конечно. Я худой. Мама говорила: "Копия отца". Когда она говорила о нём, каждое слово было согрето любовью. То есть, наверное, он был как я, только красивый? Ну, дело вкуса. Отец умер, когда мне было всего два года. Сердечный удар. Никаких воспоминаний о папе у меня не осталось. Мы всегда жили с мамой одни. Я часто её вспоминаю. Мамины уникальные лучистые желтые глаза. У меня такие же, разве что менее яркие. Мамины – желтые, а мои – цвета охры.
Спайди, ну-ка посмотри. Как тебе? Не очень похож, да? Это я, когда стану успешным художником. А это обязательно произойдет. Я чувствую, что уже многое могу. Спайди, опять хвастаюсь? Хоть бы сказал: "Вилли, надоел ты мне своей болтовней. Стань скромнее". Что ты за друг?! Молчишь день и ночь.
Я отошёл назад и осмотрел автопортрет, сверяясь с зеркалом. Ужасно! Мало того, что непохож, так ещё и с пропорциями наврал. Я схватил кисть и замазал отвратительную физиономию сиеной жжённой – как раз в цвет картона: высохнет, напишу что-нибудь поинтереснее. И натурщика симпатичного надо найти. Да, прав Оскар Уальд: «Только пустые и ограниченные люди не судят по внешности».
Я немного успокоился и вспомнил слова мистера Бернадетти: «У каждого из вас впереди тысячи ужасных картин. Чем быстрее вы их пройдёте, тем быстрее доберётесь до хороших». Точно! Сегодня я стал на одну плохую работу ближе к шедеврам.
Глава 8
Я привык многое успевать за день – с утра учёба, работа в мастерской, рисование дома, уборка вечером. Вот и в тот день отложил неудачный автопортрет, потушил свечи