то на минутку-другую. Кто ж хочет штраф платить? Мистер Бернадетти не просто строг, а, можно сказать, повернут на дисциплине. Но я согласен с ним – художник должен работать много и с раннего утра. Дэн почти не опоздал. Мастер, к радости ученика, не заметил – давал распоряжения прислуге. Рыжеволосый веснушчатый Дэн – всеобщий любимец, всегда улыбался. Трудно представить его грустным. Он сияет, как солнышко в июле. Тепло и ярко. Второпях Дэн полез за ученическими холстами, что на самой верхней полке, но не дотянулся и позвал на помощь.
Я сидел ближе всех к полкам и уже было встал, чтобы помочь, но тут раздался грохот и несколько подрамников с холстами рухнули мне на голову. Знаете, я совсем не удивился. Мне всегда так “везёт”. Если на улице гололед, я буду первым, кто поскользнётся и упадёт. Когда матушка была уже больна, она часто проливала чай на стол, обливая всегда именно меня. Обварила как-то. Как бы я хотел вернуть то время! Пусть повторится та боль или даже станет в сто раз сильнее. Но обо всём этом я подумал, когда пришёл в сознание.
Глава 2
Я открыл глаза и понял, что лежал на кожаном диване в соседней комнате. Мистер Бернадетти здесь отдыхал или принимал посетителей. Никогда не думал, что кожа так противно пахнет – как испорченная рыба. Вокруг меня суетились и взволнованно гомонили “собратья по кисточке” – все шестеро. Особенно убивался Дэн:
– Вилли! Слава небесам! Ты открыл глаза. Я так боялся, что убил тебя.
– Да жив я, жив. Подумаешь – холсты свалились!
– У тебя на носу синяк и на виске. На, приложи монетки.
– Лучше я встану. А синяки меня не пугают, – сказал я и подумал, что мое некрасивое лицо лишний синяк не испортит. Да и они ведь не надолго. День-два, ну, неделя.
Я хотел встать, но не смог. Всё вокруг закружилось, и меня затошнило. В ушах будто ветер зашумел. Пришлось сидеть на диване и смотреть, как ребята расходятся по мольбертам. Вдруг я почувствовал, как остро пахнет мастерская красками, маслами и лаками. Странно, раньше я не замечал этих запахов. Да, чувствовал, конечно, но это были обычные запахи мастерской. А чем ещё должно пахнуть в мастерской художника? Минут через десять мне стало лучше, и я вернулся к работе. Сначала слабость и головокружение не давали сосредоточиться. Ушибленная рука неуверенно держала кисть. Но вскоре в голове прояснилось, и мошки перед глазами больше не мешали писать натюрморт. Мастер даже разрешил мне работать сидя. «И у болезней бывают плюсы», – подумал я. Кисть, как обычно, скользила по холсту, и я наслаждался живописью, не замечая времени. Казалось, прошло минут двадцать.
Но мы писали уже примерно три часа. Мистер Бернадетти объявил, что занятие окончено, и до завтра все свободны. Мы послушно расставили холсты вдоль стены и взволнованно ожидали приговора учителя. Мастер ходил, внимательно осматривал работы, почесывал лысеющую голову и поглаживал усы, которыми явно гордился:
– Не попал в тон. Справа сделай темнее. Причем намного. Не бойся темнить. Это масло. Белила возьмут свое в самом конце работы. Что-то с композицией. Немного ушел влево. Справа добавь лепестки роз на столе. Отходи подальше от холста и смотри на него, прищурив глаза. Недостатки иногда проявляются при таком методе. Отлично. Однако, поторопился проработать листья. Этим мы займемся завтра. Тормози себя немного. Какую кисть использовал для подмалевка? Нет! Нужна вот эта широкая с грубой щетиной.
– Вилли! – мастер остановился у моего холста.
Я насторожился. Всякий раз, выслушивая замечания учителя, я трепещу и готов сквозь землю провалиться. Так хочется услышать: "Вилли! Это шедевр! Сегодня же твою картину выставят в музее".
– Вилли… Что с розами? У всех они свежие и яркие, а у тебя… Объясни!
– Я не знаю, мастер, – смутился я. – Голова ещё болит, наверное. Не пойму, как написал такое…
Только на моем полотне розы оказались увядшими, потерявшими цвет, а снизу я зачем-то нарисовал мертвую муху.
Ребята хохотали от души. Кто-то сказал, что, видимо, меня здорово бабахнуло по голове. Я тоже смеялся, хотя и не видел причин для веселья. Поразительно, но совершенно выпало из памяти, как появились у меня на холсте увядшие розы и тем более муха.
Настроение, которое итак не очень радовало после удара по голове, упало до нуля. Расстроенный я побрел домой.
Обед получился скудный – хлеб, каша и чай. Правда, и есть не хотелось. Я убрал остатки еды и вернулся в мастерскую, где с радостью узнал, что буду помогать Мэри, служанке мастера. Она мыла полы в доме и в мастерской, а я менял грязную воду на чистую. Тайком я любовался длинной шеей Мэри. Капельки пота поблёскивали на ней очень живописно. Игра света и тени на коже девушки приводила меня в восторг. Волосы Мэри спрятала под синий платок, который изумительно сочетался с ярко-голубыми глазами. Но во время работы одна непослушная русая прядь упала на шею, и я представил, как дома нарисую портрет Мэри. Прям разложил всё по цветам – ультрамарин, небесная голубая, охра и сиена. Ещё добавлю теплого оранжевого, чтобы оживить холодные голубые тона. Мы уже почти закончили, как у меня опять закружилась голова. Я пошатнулся и разлил воду, уронив ведро. Было стыдно, но Мэри не стала ругать, а, наоборот, потрепала меня по волосам и отпустила домой.
Я вернулся туда раньше обычного. "Привет, Спайди!" – привычно поприветствовал своего единственного друга – маленького паука, который сплёл себе паутину между шкафом и окном. Жил он в пыльной тени. Там, где солнце бывало только рано утром. Я радовался, что мог теперь хоть с кем-то поговорить. Когда было светло, рассматривал своего маленького друга. Серо-коричневый, неяркий. Да уж, внешность и ему, и мне Господь дал так себе. Я подбрасывал паучку мух – находил их и даже ловил специально. Жаль, что Спайди не мог говорить. Иногда так хотелось послушать какую-нибудь историю. Матушка была прекрасной рассказчицей. Теперь я сам придумываю все истории. Иногда рассказываю их Спайди. Наверное, так и с ума сойти можно. Хотя, живут ведь люди в одиночестве годами.
Спать я лёг рано – в шесть вечера. Открыл томик Шекспира, но читать не смог – буквы прыгали перед глазами, бумага вместо белой стала разноцветной, будто с акварельными разводами. "Не до чтения сегодня", – решил я, отложил книгу и провалился в глубокий сон. Удивительно, но кошмары мне не приснились.
Утром я встал