Читать интересную книгу Горят как розы былые раны - Вячеслав Денисов

– Дорогой Евгений Борисович, – отставляя рюмку в сторону и снова утопая в кресле, Голландец прищурился, словно в глаза ему ударил свет. – Великие мистификации – особенность минувшего века. Я, например, уверен, что «Подсолнухи», что хранятся в «Ясуде», и есть подделка. И больше доверяю тем, кто твердо уверен в авторстве Гогена, а не Ван Гога. Картина от того не становится дешевле, но сам факт, что надули, для главы «Ясуды» категорически недопустим. Он заплатит еще двадцать пять миллионов фунтов стерлингов, чтобы авторство Ван Гога было доказано способами, далекими от беспристрастных, коль скоро иные невозможны. Или сделает харакири.

– Это просто слова, господин Голландец.

– Это не слова. Я знаю, у кого находятся настоящие «Подсолнухи». А вот теперь можете считать это просто словами. Какую цену установили Жданов и Гессингхорст для ваших «Ирисов»?

Евгений Борисович снова звякнул в колокольчик. Появился дворецкий. Ему было велено распорядиться насчет кофе и свежевыжатого сока. Когда за дворецким закрылась дверь, молодой человек сказал:

– Жданов определил стоимость в двадцать пять миллионов долларов. Гессингхорст назвать сумму отказался. По непонятным мне причинам.

– Отказался?

– Вот именно.

– Гессингхорст отказался?.. Может, это был не тот Гессингхорст?

– Не беспокойтесь, тот самый. Яков Николаевич. Я не в первый раз обращаюсь к нему. Он сказал, что приболел и плохо себя чувствует.

Голландец в неразберихе чувств пошевелился в кресле.

– Но осмотреть полотно здоровья у него тем не менее хватило?

– Вот именно. Однако он подтвердил ждановскую оценку, то есть вероятность стоимости полотна в двадцать пять миллионов, заметив при этом, что за него с равным успехом может быть заплачено как сто миллионов долларов, так и сто тысяч.

– Разумеется. Все зависит от своевременности появления картины и истории ее написания. Хотя Ван Гог всегда своевременен. За год выставляется не более двух-трех его работ… – Голландец потянулся к столику, где лежал на блюдце его чупа-чупс. – Но остановимся на цене, которую заявил Жданов. Вам известны условия моей работы?

Евгений Борисович снисходительно, словно вынужденно соглашаясь с общепринятыми нормами, кивнул.

– Да, меня предупредили люди, к которым я обращался с просьбой подыскать хорошего специалиста… Вы берете один процент от начальной цены картины и не называете имя человека, ее похитившего.

– Все верно. И половину – сразу.

– Один вопрос, – поспешил молодой человек, и на щеках его появились небольшие, с рублевую монету, розовые пятнышки смущения. – Для удовлетворения любопытства, господин Голландец, если позволите… С одним процентом все понятно, хотя на фоне общей стоимости картины сумма приличная… Но почему вы скрываете имя вора? Ведь его задержание облегчило бы вам работу в будущем?

Здесь, в помещении, где пахло красками и древесиной, Голландец чувствовал себя раскованно.

– Поэтому безутешные коллекционеры и обращаются ко мне, а не к другому – я веду речь о коллекционерах разумных. Именно потому, что я никогда не отдаю воров в руки правосудия или на растерзание владельцам, я знаю всех, кто способен унести полотно. Красть Ван Гога, Моне, Сера или Дега возьмется либо идиот – по случайности, либо профессионал под заказ. Поэтому когда я выясняю, у кого находится картина, я приезжаю к нему сам, лично. Продать мне украденное всегда выгоднее, чем искать покупателя своими силами или оказаться в поле зрения обнесенных тобой людей.

– Продать?! Вам?

– Разумеется. Для этого я и беру часть гонорара вперед. – Голландец почувствовал в кармане вибротряску телефона, вынул его, посмотрел на табло и отключил. – У каждого свои принципы, Евгений Борисович. Принципы людям или помогают жить, или мешают. Мне они позволяют иметь финансовую независимость от неблагоприятных стечений обстоятельств, кризиса и прочей ерунды. Ваше любопытство удовлетворено?

– Вполне. Каким образом должен произойти расчет?

– Один процент от двадцати пяти миллионов – это двести пятьдесят тысяч долларов. Половину этой суммы вы сегодня перечислите на счет, который я укажу, оставшуюся сумму передадите мне, когда я верну вам Ван Гога. И я прошу вас не совершать ошибки, которой подвержены большинство людей, со мной незнакомых.

– О чем речь? – Пятнышки на скулах молодого человека увеличились.

– Некоторые неразумные коллекционеры пускают мне вслед частных детективов. Это неправильное решение.

– Признаться, именно к этому решению я и пришел только что. Как вы догадались?

– Вы все предсказуемы, как крокодилы.

Бросив на столик визитку, на которой были указаны реквизиты банка и ничего больше, Голландец поднялся.

– Рад был познакомиться. А сейчас не могли бы ваши люди меня отвезти туда, где мы встретились, – к Большому театру.

– Никаких проблем, – заверил Евгений Борисович. – Один вопрос напоследок…

Голландец остановился на полпути к выходу.

– Почему – Голландец?

– В студенческие годы, когда денег всегда было мало, а желудок не желал прислушиваться к звону монет в кармане, я собрал за городом грибов и пожарил их у себя в комнате. Это было очень вкусно. Но, поскольку в грибах я разбирался тогда не так хорошо, как сейчас в Делакруа, я пожарил не те. И почти сутки находился в плену волшебных снов. Точнее сказать – в коме.

– Простите, что затронул неприятную для вас тему.

– Вы не правы. – Голландец в истоме потянулся. – Это очень приятная тема…

Поднявшись, он шевельнул плечами и направился к двери. Взявшись за ручку, он некоторое время крутил ее, стараясь не клацать замком.

– Что, если эти ваши «Ирисы в вазе» – не Ван Гог, а Гоген? Он любил, знаете, копировать друга. Или того хуже – Джона Майата или Шуффенекера?

– Вы ставите под вопрос репутации Жданова и Гессингхорста?

– Это не я, это они поставили, приехав к вам для производства нелегальной экспертизы и оценки картины.

– Вы тоже приехали не по вызову Пушкинского музея, не так ли?

Голландец посмотрел на молодого человека взглядом, в котором искрился сарказм.

– Разница между мной и ними в том, что мне плевать на репутацию. И никто не сможет запретить мне искать картины. – Оттолкнув от себя дверь, Голландец вынул из кармана телефон. – Хорошо, Евгений Борисович, закончим этот разговор. Я найду вам то, что Жданов оценил в двадцать пять миллионов долларов.

– До встречи, – согласился хозяин дома.

– Последний вопрос разрешите?

– Пожалуйста.

– Где сейчас бабушка? Я имею в виду ту, к которой вернулся дед?

– После смерти деда она серьезно заболела… Мне пришлось ее госпитализировать.

– Последний в списке владелец картины, сведениями о котором я располагаю, это не бабушка французской жены вашего деда. Потом была его французская жена, потом ваш дед, а после – ваша бабушка в России. Сейчас владелец – вы.

– Я имел в виду законного владельца…

– Ваш дед украл картину у французской жены?

Хозяин дома стал барабанить пальцами по бедру.

– Не нервничайте, я не из Интерпола.

– Все-таки, когда говорят о владельце картины, имеют в виду именно законного владельца…. Вы меня понимаете?

– Я вас понимаю. Но для этой картины юридические факты не имеют никакого значения. Она всецело принадлежит тому, кто ею в данный момент владеет.

– Что вы хотите этим сказать?

– Пока ничего. Стационар, в который вы поместили свою русскую бабушку, он какого профиля?

– Кардиологический.

– Понятно.

Голландец развернулся, чтобы уйти, но в этот момент услышал за спиной звук упавшего на пол стула. Он обернулся, когда хозяин дома был уже рядом с ним. Схватив Голландца за плечи, он рванул его на себя так, что затрещали рукава рубашки.

– Мне нужна эта картина, понимаете?! Нужна!.. Верните ее мне и получите все, что хотите!..

Голландец внимательно всмотрелся в глаза Евгения Борисовича. Ему казалось, что взгляд хозяина дома метался по его лицу, но не находил точки опоры.

Дверь открылась. Несоответствие появившихся звуков теме разговора возбудило интерес двоих известных Голландцу мужчин. Убедившись, что причин для беспокойства нет, они успокоились и обмякли.

– Теперь вы понимаете, почему я так одеваюсь? – спросил Голландец у одного из них и повернулся к остывшему Евгению Борисовичу. – Я постараюсь.

– Постарайтесь! Иначе я не смогу ни спать, ни есть!

Голландец покинул этот не слишком уютный дом.

Выйдя на Петровке, он пешком добрался до Большого. Лавочка, на которой он сидел в полдень, была занята. Двое молодых людей, немногим младше Евгения Борисовича, взасос целовались на ней. Один из парней закинул на приятеля ногу, второй держал его голову обеими руками. Пройдя мимо, Голландец вставил в гнездо штекер наушников, включил запись и сел на другую скамейку. Барбара Фритолли взяла с той ноты, на которой ее прервали, заслонив Голландцу солнце.