И уж наглости им было не занимать. В Москве они выкупили деревянное здание вплотную к цирку Саламонского – почти вход ко входу. И начали перебивать публику, которая ходила в прежний цирк. Саламонский начал терпеть страшные убытки, однако как раз пять лет назад сумел-таки выкупить цирк Никитиных. И подписать с ними контракт, по которому они не имели права выступать в Москве. Никитины уехали, но уже через год вернулись и снова принялись устраивать свой цирк – правда, теперь уже в другом месте. Взбешенный Саламонский подал на них в суд, предъявив подписанный контракт, но… проиграл. Поскольку под контрактом стояла подпись старшего Никитина – Дмитрия. А в новом деле директором значился его брат Петр, бумаги не подписывавший и потому никакой ответственности не несший.
Однако, подумал я, странное совпадение – борьба Саламонского с цирком Никитиных велась в то же самое время, когда на афишах первого появились черепа. Нет ли тут какой-то связи? Могли ли Никитины таким образом запугивать конкурента? Проверить это было нелегко, так что я начал с той самой детали, которая меня заинтересовала чуть ранее. С племянницы Беляцкого, скрывавшейся под псевдонимом Лили Марсель. Помнится, и Дуров говорил о племяннице, последней в этой цирковой династии… Именно она была ближе всех к первой жертве черепа на афише.
Вечером я снова поехал в «Тошниловку». Мой старый знакомый Сидор Прокопьич Статуй уже восседал на своем законном месте. Купив ему водки, я спросил:
– Прокопьич, а знал ли ты канатоходца Беляцкого, который пять лет назад разбился у Саламонского?
– Как не знать. Знал. Хороший был артист, упокой господь его душу. Но непьющий.
– А осталась от него семья?
Старик воздел свои кустистые брови:
– Смеешься, что ли? Откуда мне знать?
– Племянница у него была ли?
Статуй усмехнулся:
– Мало ли таких племянниц?
– Значит, не знаешь?
– Как ее звать-то?
– Лили Марсель.
Старик задумался.
– Ну… есть такая. Лили. Лизка Макарова. Не знал, что она племянница Беляцкого.
– Где она сейчас?
– А где ей быть? У Саламонского и служит.
– Что делает?
– Акробатка на канате, кажись. С ее-то внешностью – самое оно.
– Хороша?
Старый шпрехшталмейстер ощерил гнилые зубы:
– Не то слово. Будь я помоложе…
Он закашлялся, ударил себя несколько раз по груди, брызгая слюной.
– Хочешь повидать?
– Хочу.
Статуй обернулся и крикнул мальчишку, гревшегося в углу:
– Петруха!
Мальчик, видимо, тоже был из цирковых – отчего его и не гнали половые. Он подскочил к старику.
– Беги в цирк Саламонского, найди там Лизавету Макарову, акробатку. Скажи, ее в «Тошниловке» ждет Сидор Прокопьич. Поговорить надо.
Мальчишка получил от меня полтинник и выбежал за дверь.
– Так и придет? – с сомнением спросил я у старика. – С чего бы это?
– Придет! – уверенно ответил старик. – У таких, как она, всегда дырка в кармане. Деньги им нужны. Вот они и бегут по первому зову – вдруг что удастся перехватить.
– А если репетирует сейчас?
– Все равно придет, – упрямо гнул свое Статуй.
И правда, не прошло получаса, как в «Тошниловку» вошла Лили Марсель. И цирковой кабак как будто вспыхнул рождественскими огнями.
Она была молода и красива. И пусть ее платье, видневшееся под шубкой, было не от Ламановой, но оно облегало столь гибкий стан, увенчанный столь выпуклой грудью, что ткань и покрой уже не имели значения. Кокетливая миниатюрная шляпка была приколота к туго скрученным пышным волосам темно-рыжего цвета, открывавшим длинную беззащитную шею. Но карие глаза при этом блестели так ярко, будто девушка только что выплакалась и тут же забыла причину печали.
– А! Какова! – крякнул Прокопьич.
Лиза оглядела зал и уверенно направилась к нашему столику. Сняв шубку и нагнувшись, она поцеловала старика и села на стул, который я для нее отодвинул.
– Привет, дядя Сидор! – сказала она низким грудным голосом. – Видишь, как я быстро – чуть не бежала всю дорогу.
Старик погладил ее по плечу, и мне показалось, что она чуть подалась вперед, демонстрируя, что эта ласка ей очень приятна.
– Ох, обманываешь! – сказал Статуй. – Ты ж даже не запыхалась.
Лиза вытащила из рукава платочек и стала обмахиваться.
– Запыхалась! Бежала, как бешеная! Слушай, времени у меня мало. Зачем позвал? Есть ангажемент?
– А может, и есть, – ответил старик.
– Ну, какой? – девушка бросила на меня быстрый заинтересованный взгляд.
– А вот, Владимир Лексеич тобой интересуется, – указал Прокопьич на меня.
Лиза повернулась ко мне всем телом, расправив плечи так, что ее грудь обрисовалась совсем рельефно, натянув ткань лифа платья.
– Это интересно! Где надо выступать?
– Здесь, – ответил я. Артистка даже приоткрыла ротик, чуть выпятив очаровательно алую нижнюю губку.
– Здесь?
– Не бойтесь, – ответил я, – мне от вас ничего не нужно, кроме разговора на интересующую меня тему.
Ее глаза погасли.
– Только разговора…
– Который я, впрочем, оплачу по обычной таксе, как выступление в концерте.
– Я дорого беру!
– Пятерки хватит, – осадил ее старик.
– Прокопьич!
– Хватит, Лизок!
Артистка обмякла.
– Ну, хватит так хватит. Вы пользуетесь моим положением…
Я позвал полового и, спросив у Лизы, заказал ей чай с кремовой трубочкой.
– Вы ведь работаете у Саламонского? – спросил я.
– Да, – ответила Лиза, дуя на чай.
– И слышали уже про череп на афише?
Она вздрогнула, чуть не обжегшись.
– Слышали?
– Слышала. А что? Почему вы спрашиваете?
Поставив чашку на блюдце, Лиза затравленно поглядела на меня. Мне было неудобно вести дальнейшие расспросы – ведь придется говорить о трагедии, свидетельницей которой она стала. Трагедии, в которой погиб близкий ей человек и которая снова возникла из небытия. Но мне нужна была информация, и потому я продолжил вопросы, видя, что они приносят ей мучения.
– Пять лет назад погиб ваш дядя, Евгений Беляцкий. Канатоходец.
Она кивнула.
– Мне сказали, что кто-то налил ему в бутылку из реквизита спирт вместо воды.
– Да, – прошептала она.
Я положительно отвлекался на вид ее влажных трепетных губ…
– Лиза, это ведь вы ассистировали ему в том номере?
Она кивнула.
– Вы обычно наливали воду в бутылку?
– Да.
– Прямо перед номером?
Она задумалась.
– Когда как. Иногда и заранее.
– И бутылка все время была при вас?
Она наклонилась ко мне очень близко, так что я почувствовал не только запах ее недорогих, но приятных духов, но и оттенок аромата молодой разогретой репетицией кожи.
– Вы подозреваете, что это я убила его? Скажите честно!
– Нет, – ответил я, – вас я не подозреваю. Но ответьте – бутылка все время была при вас?
– Нет. Я ставила ее у кулис.
– Кто-нибудь мог вылить воду и заменить ее спиртом?
– Конечно, – уверенно сказала Лиза с придыханием, – любой мог. Народу за кулисами много. Кто-то тайком сделал это.
– Вы не думали, кто это мог сделать?
– Подозреваю.
– Кто?
– Кто-то ловкий. И еще…
– Что еще?
– Тот, кому это было нужно.
– А кому?
Она откинулась на спинку стула.
– Владимир…
– Алексеевич.
– Владимир Алексеевич. Вы ведь не из полиции?
– Нет.
– Зачем вы меня спрашиваете?
– Затем, что один мой знакомый очень обеспокоен появлением черепа на вчерашней афише.
Она взяла пирожное своими тонкими пальцами и откусила – так что белые крошки прилипли к ее алой губе. Мне вдруг захотелось осторожно снять их, но тут Лиза быстро облизнулась.
– Кто ваш знакомый?
– Неважно.
– Это не Гамбрини?
– Почему вы так решили?
– Просто так.
– Но почему именно Гамбрини?
– Я угадала?
– Я не отвечу.
– Как это похоже на Артура! Вы давно его знаете?
– С Гамбрини мы познакомились два дня назад, – ответил я, решив не раскрывать своих карт. Если она решила, что я интересуюсь по просьбе Гамбрини – то пусть остается в такой уверенности. Интересно же, почему именно его она предположила в числе моих знакомых – именно его, а не того же Дурова или кого-то еще.
– Значит, вы его не знаете как человека?
– Практически нет.
Лиза снова близко наклонилась ко мне.
– А вы знаете, что Гамбрини всем говорил, что третий череп предназначался ему.
– Да. Ведь был пожар, и он чудом спасся.
– Чудом спасся? – саркастически улыбнулась артистка. – Пожар? Ерунда! Когда появился третий череп, цирк была забит народом! До того публика шла неохотно. А тут – аншлаг! И знаете еще что?
– Что?
– К этому представлению Гамбрини готовил новый номер. Очень хороший! Очень! После того представления о нем говорила вся Москва!
Я задумчиво посмотрел на Лизу.
– Вы намекаете… вы обвиняете Гамбрини?
– Нет. Никто не поймал его за руку. И я его не обвиняю. Но он достаточно ловок, чтобы заменить воду на спирт так, чтобы никто не заметил. Он же иллюзионист! И ему вся эта история с черепами пошла на пользу. Вот и все, Владимир Алексеевич.