в угол – и на пароход,
В июнь, в свободу, в ветер, в поцелуи.
И только берега, как пара хорд,
Стянули неба синюю кривую.
* * *
Я круга карусели не нарушу,
Игра закономерна и горда.
Но что любовь? Прелестная игрушка,
Иль ветром перерезана гортань,
Или плевок под грязными ногами,
Или мираж над маревом морей,
Иль просто сердце вырывает Гамлет
Скорее,
чтоб не жгло,
чтоб умереть…
1939
* * *
Сегодня наш последний вечер,
Темно, и за окном январь.
Ни слова, ни огня, ни крика.
Пусть тишина, как на пари.
Открой рояль. Сыграй мне Грига
И ничего не говори. Молчи.
Пусть будут только тени
На клавишах и на висках.
Я спрячу голову в колени,
Чтоб тишину не расплескать.
1939
* * *
Полустудент и закадычный друг
Мальчишек, рыбаков и букинистов,
Что нужно мне? Четвертку табаку
Да синюю свистящую погоду,
Немного хлеба, два крючка и леску,
Утрами солнце, по ночам костер,
Да чтобы ты хоть изредка писала,
Чтоб я тебе приснился… Вот и все.
Да нет, не все… Опять сегодня ночью
Я задохнусь и буду звать тебя.
Дай счастье мне! Я всем раздам его…
Но никого…
1939
* * *
А если скажет нам война: «Пора», -
Отложим недописанные книги,
Махнем: «Прощайте» – гулким стенам институтов
И поспешим по взбудораженным дорогам,
Сменив слегка потрепанную кепку
На шлем бойца, на кожанку пилота
И на бескозырку моряка.
1939
* * *
Я сегодня весь вечер буду,
Задыхаясь в табачном дыме,
Мучиться мыслями о каких-то людях,
Умерших очень молодыми,
Которые на заре или ночью
Неожиданно и неумело
Умирали,
недописав неровных строчек,
Недолюбив,
недосказав,
недоделав…
1939
* * *
Найди на рукописи смятой
Клочки слепых бессвязных строф.
Так пахнут тишиной и мятой
Полотна старых мастеров,
Так слову душно в тесной раме,
Так память – зарево костра,
Так море пахнет вечерами,
Так морем пахнут вечера.
1941
1. Письмо матери Бориса Смоленского
2. Борис Смоленский
3. Автограф стихотворения
Георгий Вайнштейн 22 года
«Белым снегом засыпает черные ресницы…»
Рядовой. В 1941 году ушел добровольцем в ополчение. Обстоятельства гибели неизвестны.
«Стихотворений последних лет в личном архиве не осталось, что не значит, что их нет нигде. Может, их отдавали писательнице Дубинской, когда она собиралась писать книгу о Жорике. Может, где-то в архивах…
От семьи Жорика не осталось никого. Все, кажется, было за то, чтобы Жорика забыли все и навсегда.
Но его не забыли. Тетрадь со стихами Георгия хранится у меня».
А. Анпилов
Рассказывает поэт Андрей Анпилов:
Жорик Вайнштейн родился в 1919 году. Сто лет прошло.
Есть фото 1924 года, в Берлине. Может, отец там работал по торговой линии. Может, тетя Фанни была по старой памяти с концертами и вывезла сестру с племянником.
Как бы то ни было, детство Жорика было сравнительно золотое, книжное. Один ребенок на всю семью, на двух сестер и брата.
Георгий Вайнштейн учился в ИФЛИ[6] с 1939-го, писал стихи, в 1941-м ушел добровольцем на войну и не вернулся. Немного стихотворений осталось да перевод плача Ярославны.
В интернете нашлись два фрагмента из мемуаров. Про школу и про институт.
«Есть в списке и Жора Вайнштейн. Он вспоминается пухленьким маменькиным сыночком. Они жили вдвоем с матерью, отца у Жоры не было. Мать его боготворила и частенько провожала в школу.
Жоржик тоже ушел на фронт и пал смертью храбрых в бою. Потом мы все узнали, что мама Жоржика не смогла вынести горя. Она выбросилась из окна той комнаты, где так счастливо жила до войны со своим единственным сыном…» (Надежда Манжуло)
«Жора Вайнштейн тоже был эрудитом, из числа ходячих энциклопедий. Он мог часами не закрывать рот, выдавая разнообразную информацию. От него я узнал о переводах Омара Хайяма, сделанных Тхоржевским, о чудесных дневниках Жюля Ренара… Жора хорошо знал немецкий, переводил Гейне, писал и сам стихи… Их (нескольких друзей мемуариста, ифлийцев. – А. Анпилов) стихи были книжные, с литературными героями. В них не было никакого бряцания оружием и „всех победим“… Их мир – это мир одиноких чудаков, способных страдать, но неспособных на зло.
Со своими стихами они не вылезали на трибуну и не мнили себя будущими поэтами, которые теперь могут пренебрегать науками. Интересы их были связаны с книгами, умудрялись они как-то оставаться вне житейского и вне буршеско-студенческого. Фигуры их сугубо штатские, они были освобождены не только от армии, но даже и от физкультуры. Однако каким-то образом оказались в армии и не вернулись…
Они были несколько странными – то, что называлось „заумными“, и трудно представить, что им могла предложить грядущая эпоха, если бы они остались живы…» (Г. Н. Эльштейн-Горчаков)
Георгия Вайнштейна не вспоминают в кругу сокурсников и в кругу тех, кто был чуть моложе и кто вернулся стихами – Когана, Кульчицкого, Майорова.
В РГАЛИ, кстати, есть записка, написанная рукой Пастернака: «Пропустить на мой вечер студентов Павла Когана и Георгия Вайнштейна».
Стихи, что остались от Жорика, – с печатью дара, хотя еще неизвестно – какого. Переводчик бы вышел точно, судя по ученому складу и отзывам – литературовед бы получился нерядовой.
А может – и настоящий поэт.
Жаль, что сохранившаяся тетрадь – школьная еще. Стихи памяти Кирова, Первое мая, лирика, перевод, проба сюжета… С этими вещами Жорик пришел в ИФЛИ. Много совсем детского и газетного: взвейтесь-развейтесь.
Видно, что на слуху девятнадцатый век, Лермонтов. И двадцатый – Маяковский, Багрицкий, Светлов.
Опыта еще никакого, одни предчувствия. Ветер, буря, шторм, пурга.
Не обманули предчувствия, когда в 1938-м Жорик писал:
Белым снегом засыпает
Черные ресницы…
Жорик
Две строки в тетрадке детской:
«Черные ресницы
Белым снегом засыпает…» -
Только сохранится,
Фотография на память -
Эта пара строчек,
Жил на свете мальчик Жорик,
Маменькин сыночек.
Умник, неженка, любимчик
Дядин, сбоку бантик,
Сладкоежка и отличник,
Скептик и романтик,
Стал бы, может, русским Гейне,
Мог в живых остаться,
Или парадоксов гений,
Вроде Померанца.
Белым снегом засыпает
Черные ресницы,
Словно буквы заметают
Белые страницы,
Как с ифлийским факультетом -
Филоло́г, историк -
Стал убитым ты поэтом
В сорок первом, Жорик.
Принял в сердце пулю-дуру,
Покачнулся слепо,
Не вошел в литературу,
А шагнул на небо.