class="p1">Ты помнишь скамейку на Марсовом поле
И ветра сквозняк ледяной,
Какою родною до взрыва, до боли
Была ты, девчонка, со мной?
И все это было, как жизни начало.
И радость не знала краев.
В руках твоих тонких и милых лежало
Тяжелое сердце мое.
Расстались… И, вновь уходя, как в изгнанье,
С холодным норд-остом в борьбе,
Шепчу, подавляя скупое рыданье:
«О нет, мы не лгали себе».
1941
* * *
Или помните, или забыли
Запах ветра, воды и сосны,
Столб лучами пронизанной пыли
На подталых дорогах весны.
Или вспомнить уже невозможно,
Как видение дальнего сна.
За платформой железнодорожной
Только сосны, песок, тишина.
Небосвода хрустальная чаша,
Золотые от солнца края,
Это молодость чистая ваша,
Это нежность скупая моя.
* * *
В июне, в северном июне,
Когда излишни фонари,
Когда на островерхой дюне
Не угасает блеск зари,
Когда, теплу ночей поверив,
Под кровом полутемноты
Уже раскрыл смолистый вереск
Свои лиловые цветы,
А лунный блеск опять манил
Уйти в моря на черной шхуне, -
Да, я любил тебя, любил
В июне, в северном июне.
1939
* * *
Метет поземка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжелый щит, опертый о гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.
1941
Тебе
Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду серый катер,
Раскалывая рябь винтом.
Под облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.
Опять шуметь над морем флагу,
И снова, и суров, и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.
А дальше – врозь путей кривые,
Мы говорим «Прощай!» стране.
В компасы смотрят рулевые,
И ты горюешь обо мне.
… И если пенные объятья
Нас захлестнут в урочный час,
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас, -
Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать -
Ты на штабной бумаге белой
Об этом сможешь прочитать.
Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод,
Там, в тайниках твоей души.
А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога – море,
Моя могила и купель.
Август 1941
1. Обложка книги стихов Алексея Лебедева «Огненный вымпел»
2. Обложка книги стихов Алексея Лебедева «Морская купель»
3. Алексей Лебедев, 1935 г.
4. Учетно-послужная карточка Алексея Лебедева
Борис Смоленский 20 лет
«…И на Карельском перешейке еще находят наши дневники»
Рядовой, стрелок легкострелковой бригады. Погиб 16 ноября 1941 года под Медвежьегорском.
Все его стихи – как тугие паруса, полные ветра. Любое из них кажется для нас сейчас, сегодня. И как больно думать, что котомка с его военными стихами лежит где-то в земле, а при жизни он опубликовал лишь 24 строки. О публикации он сообщил в письме домой: «Сегодня испытал забытое наслаждение, читая на всех углах „Окно карело-финского ТАССа“ – здешнего РОСТА. Посредине – сводка Сов-информбюро, по бокам – две больших… карикатуры с 24 строками, а подписи – мои. Я был, когда „Окно“ выходило из-под типографской машины, радовался по-щенячьи». Вознаграждение Борис перечислил в фонд обороны.
Борис родился в 1921 году в Новохоперске, но родного городка не помнил – родители переехали в Москву. Отец, Моисей Пантелеймонович Смоленский, был разъездным корреспондентом и часто брал сына в командировки. Моря и города, полустанки и тайга, степи и горы… Семья жила на чемоданах. В 1933 году отца, уже известного очеркиста, одного из создателей «Комсомолки», командировали в Новосибирск – редактировать местную газету. В 1937-м Моисея Пантелеймоновича арестовали, и все попытки родных узнать о его судьбе были напрасны. Вскоре арестовали и мать (освободили через несколько месяцев).
Борис с сестрой вернулись в Москву. Взрослые заботы не согнули подростка, он все успевал: учился в школе, зарабатывал на хлеб, писал стихи и влюблялся. Поглощенный событиями в Испании, учил испанский язык и переводил Гарсиа Лорку. Вскоре его переводы прозвучали по радио и были приняты к печати. Вместе с другом Женей Аграновичем он написал песню «В тумане тают синие огни…», а вместе с Павлом Коганом и Георгием Лепским – «Бригантину».
Любимые композиторы Бориса Смоленского – Бах и Григ. Любимый художник – Ван Гог. Борис не расставался с двухтомником его писем. Любил слушать пластинки с записями скрипача Фрица Крейслера. Ходил под парусом. Евгений Агранович вспоминал: «Он бредил бурями и парусами, мечтал о кораблях и океанах…» Вот его строки из стихотворения этого периода:
Я капитан безумного фрегата,
Что на рассвете поднял якоря
И в шторм ушел…
А вот четверостишие Евгения Аграновича о Борисе:
Лицо Бориса стал я забывать
И не могу сейчас его увидеть,
Но смех узнал бы и узнал привычку:
Все раздавать, делиться и дарить…
Борис поступил на водительский факультет Ленинградского института инженеров водного транспорта. И еще одна поразительная деталь из его короткой биографии: когда Борису исполнилось восемнадцать, он взял на воспитание маленького мальчика, у которого погибли родители.
В армию Бориса Смоленского призвали еще до войны и, как «сына врага народа», отправили на север, в стройбат. Вчерашние студенты корчевали пни, расчищая площадку для строительства аэродрома близ деревни Бесовец. «К ночи снова вышел на работу, – писал Борис домой весной 1941 года. – Дул резкий северный ветер, пошел сначала град, потом снег. В поле было нестерпимо. Мы работали спиной к ветру, то и дело отбегая к кострам. Часа через два меня перевели на корчевку леса. Мой сосед по котелку, боец одного со мной отделения – Ярослав Смеляков. Сегодня вечером мы собираемся читать друг другу стихи и переводы…»
Смеляков вспоминал: «Борис мне казался иногда упавшим с Луны, он даже и на марше наборматывал стихи. Когда не удавалось долго ни поесть, ни попить и мы зарастали густой щетиной, он заскорузлыми пальцами вытаскивал свою тетрадку и что-то кропал…»
21 июня 1941 года Борис писал домой: «В ушах у меня все время звучит музыка, истосковался по стихам…»
Как странно сейчас находить в его стихах отзвуки не только