— Галина Ильинишна, здравствуйте! Полдня прошло, а мы вас не видели, не слышали! Аж соскучились! — Любые интервью надо начинать с того, чтоб сбить собеседника с толку, тогда он все свои заготовки растеряет.
— Ты мне, Корчагин, зубы не заговаривай! Что у вас тут произошло?
— А вы как считаете? — Вопросом на вопрос тоже хорошо, пусть собеседник сам выстраивает разговор за нас обоих, глядишь, проболтается о чём-нибудь приветном.
— Я смотрю, добром рассказывать не хотите. Денисов, за что тебя Михаил ударил? — Ага! Вот и реноме тихони сработало, классная не может вообразить себе, что я проявил немотивированную агрессию.
— Мы, это. Играли. Вот. А оно того. — Абсолютно информативно пояснил ситуацию Серега, что примечательно, рассказал всё честно без утайки.
— Ладно, я вас поняла. Все четверо будут стоять перед доской в течение урока, пока я не услышу, что произошло.
— Как в четвёртом классе?
— Как в четвертом классе. Раз у вас ума не прибавилось вот не настолько.
Народ рассаживался по звонку, а мы вчетвером, то есть те, кто попался на глаза Галинишне, стояли подобно Ливерпульской четверке. Только микрофонов и гитар не хватало. Пришлось парням использовать воображаемые инструменты, на которых они исполняли что-то зажигательное, когда училка отворачивала свой взор от них. Чтоб сильно не выпадать из общественной жизни класса, я «сел на барабаны». Пантомима прерывалась всё чаще, поскольку литераторша периодически оборачивалась на нас, пытаясь засечь ансамбль. Хрена там, музыканты попались опытные, контору палили только многочисленные зрители, периодически фыркающие в такт беззвучной мелодии.
— Корчагин!
— А я!
— Что я сейчас рассказывала?
— Вы рассказывали про мутного и бесполезного человека по фамилии Добролюбов.
— ЧТО⁈ Это ты сейчас всерьёз? Совесть русской литературы ты назвал бесполезным человеком?
— Ну да. Подумаешь, критик. Критиковать каждый может, особенно кто сам ничего родить путного не способен. — Даже жалко стало на целых пять минут нашу училку.
— Да как ты смеешь! Ты его мизинца не стоишь!
— У него нет мизинца, он давно сгнил. И вообще, литературоведы и критики — это пиявки на здоровом теле литературы. Да и на нездоровом тоже. Что ваш Добролюбов сделал? Плевался в тех, кто ему не нравился, злопыхал на всё то, что не мог осознать?
— Выйди из класса, Корчагин! Таким как ты не место в школе!
— А что, Галина Ильинишна, у нас всеобуч уже вычеркнули из конституции? Вам бы только измываться над всеми несогласными. Мы тут как генерал Карбышев стоим, а она…
— Это я она? Вы как Карбышев, а я как кто⁈ Договаривай!
— А у вас грубая сила вместо аргументов. Заткнуть рты несогласным, выгнать тех, кто не может ответить, ведь так проще. Всех не перевешаете!
Последнюю фразу я успел промолчать, чтоб уж совсем не превращать произошедшее в гнусный фарс. Оно мне надо, чтоб родителей Мишиных в школу вызывали? Тут ведь как — тут учитель всегда прав. Стоим как два боксера на ринге, чуть наклонены головы у обоих, дыхание со свистом вырывается из лёгких, пот течет по спинам и впитывается в майки. Благо, что сейчас на боксируют не с голым торсом, а в майках, в противном случае отвисшая грудь Галинишны выглядела бы совсем отстойно. Сейчас же вполне эпик. Блин, хорошо еще, что мои мысли никто не читает — это же просто трэш дикий, я про ассоциации в моей башке.
Всё-таки профессиональная деформация у журналистов тоже имеет место: смотришь на происходящее вокруг, даже когда оно касается лично тебя и нифига не забавно, а в голове всё также складываются строки, описывающие ход событий. И ведь мало простого описания, надо поярче, чтоб запомнилось или хотя бы улыбнуло читателя. Прикиньте — идешь по гололёду, падаешь, потом сидишь с отбитым задом и на воображаемой клавиатуре строчишь: «Какое громкое падение! Все с замиранием сердца наблюдают, сможет ли всеми признанный мастер пера подняться, или его реноме окончательно обрушилось⁈»
Сколько мыслей успевает подумать мозг за одно мгновенье — даже удивительно. Одним полушарием смеюсь над собственными привычками, а другим анализирую, что предпримет классная. Пожалуй, она впервые столкнулась с противником, выступающим с ней в одном весе. И сейчас мне невыгодно показать, что на самом деле я супертяжеловес, а она просто середнячок до семидесяти пяти килограммов. Ага, отдышалась училка, сейчас что-то будет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мне кажется, Корчагин, ты забываешься. Вы, молодой человек, забыли, что в таком тоне разговаривать с учителем недопустимо. Думаю, что такое поведение заслуживает того, чтобы его разобрали на комсомольском собрании класса. Тихонова, ты всё поняла?
— Галинишна, вы не член ВЛКСМ, ваше мнение в данном вопросе вряд ли учитывается.
— Ты в этом так уверен, Корчагин?
— А вы разве член партии? Насколько я знаю, вы беспартийная товарищ. Или как правильно сформулировать это словосочетание?
— Ты даже это не выучил!
— Какие учителя, такие детки. И вообще, может мы прекратим балаган и продолжим урок? — Я уверенной походкой проследовал к своему месту за партой и уселся за него.
— Я не поняла! Тебя кто сажал?
— Право сажать в нашей стране предоставлено компетентным органам. — Полная тишина в классе сменилась дружным смехом. Это хорошо, а то уж больно внимательно детишки вслушивались в нашу словесную баталию. — А ваше право казнить или подвергать детей наказаниям не подтверждено Правилами для учащихся. Или у вас есть какие-то секретные инструкции? За это в угол, за то перед классом на целый урок, а вон за то — вообще линейкой по пальцам.
— Не передёргивай! Никто вас не бил по пальцам!
— Ну да, кроме учителя рисования. Вы ему тогда что сказали, когда вам жаловались?
— Это не твоё дело!
— Это ваше дело, вот и занимайтесь им! Читайте свои методички и ищите способы обучения, не завязанные на шпицрутены. И давайте уже продолжим урок, теряем время.
Под шумок остальные битлы тоже слиняли по своим законным местам, так что всякому стало ясно — классная руководительница не такая уж и классная, а восьмиклассник — он тоже выпускник. И человек, который звучит гордо, как нам вдалбливают все школьные годы. Образно выражаясь, детей ставят в коленно-локтевую позицию, тычут носом в ссанину и требуют запомнить: «Человек — это звучит гордо!» Справедливости ради надо бы добавить, что воображаемая лужица почти всегда не чужая, а этих самых детишек. И что некоторых поставить на ноги только так и можно, через коленно-локтевую. Бесит другое — отсутствие избирательного подхода. Учитель держит в руках молоток образовательной системы, а когда в руке молоток кажется естественным видеть кругом одни гвозди. Даже если перед тобой саморезы или вообще лампочки.
В голове почему-то зазвучали строки про «Первый тайм мы уже отыграли…» А вот не сомневаюсь, будет второй тайм. И это правильно, не смог победить нокаутом в первом, продышись, пополощи ротовую полость — и пожалуй на второй. Побеждать надо так, чтоб у противника не оставалось в голове мыслей о продолжении боя. Хотя… если бои профессиональные, если за каждый капает неплохая денежка, то так тоже хорошо. Начнёшь всех безжалостно детерминировать, желающих подраться не будет. Подведут под каменную голову и сольют. Так что да — хорошо, что не стал добивать училку. Пусть она еще пару раундов поспаррингует со мной, думая, что это матч-реванш. Судя по глазам одноклассников, шоу народу зашло, мало того, почти все ребята болеют за меня. Кроме некоторых, понимающих, что мой авторитет подрос, а это неминуемо означает снижение их рейтинга. В замкнутых коллективах количество пунктов респекта конечно, что сыпется одному, отнимается у другого. Если только не совершать чудеса, повышающие генерацию репы у неписей, выражаясь в категориях РПГ-игр. В смысле репутации.
— Корчага, ты чего на Галинишну накинулся как партизан на фашиста? Какая тебя муха укусила?
— Евсюк-сука! На перемене в носяру ни с того, ни с сего как впечатал кулаком, аж до слёз. А тут еще вы со своим футболом, а потом еще эта… Просто под горячую руку попала. В следующий раз пусть не лезет.