Читать интересную книгу Я научилась просто, мудро жить - Анна Ахматова

…На север я вернулась в июне 1910 года. Царское после Парижа показалось мне совсем мертвым. В этом нет ничего удивительного. Но куда за пять лет провалилась моя царскосельская жизнь? Не застала там я ни одной моей соученицы по гимназии и не переступила порог ни одного царскосельского дома. Началась новая петербургская жизнь.

Анна Ахматова, Из «Записных книжек»

Переехав в Петербург, я училась на Высших историко-литературных курсах Раева…

Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете.

Анна Ахматова, «Коротко о себе»

Верстку «Кипарисового ларца» принес Анне Гумилев. Перед самым отъездом в Африку. Он стал готовиться к очередному путешествию, едва вернулись из Франции и, еле дождавшись осени (22 сентября 1910), укатил в Абиссинию. В конце ноября добрался до Аддис-Абебы, там и встретил 1911 год, так что в свой первый замужний год Анна осталась «соломенной вдовушкой».

Николай Степанович перед венчанием предупредил невесту, что сидеть у камина и смотреть с тоской, как печально камин догорает, не намерен, и она от чистого сердца пообещала, что будет отпускать его и в Африку и хоть на край света, как только он того захочет. Но вот того, что ее пленник захочет воли так скоро, всего через несколько месяцев после свадьбы, конечно же, и допустить не могла. Больше того, Николай Степанович, так долго добивавшийся от нее согласия именно на брак, иных отношений он и в мыслях не допускал, оказался совершенно непригодным к семейной жизни. Вскоре после его отъезда в Африку «полуброшенная новобрачная» написала такие стихи:

* * *

Он любил три вещи на свете:За вечерней пенье, белых павлиновИ стертые карты Америки.Не любил, когда плачут дети,Не любил чая с малинойИ женской истерики.…А я была его женой.

9 ноября 1910, Киев

Видимо, вскоре после отъезда Гумилева, как шило из мешка, вылезла и еще одна неприятная новость. Уже летом, в Слепневе, Анна Андреевна с некоторым удивлением наблюдала за открытыми ухаживаниями мужа за молоденькой кузиной, точнее, двоюродной племянницей Машенькой Кузьминой-Караваевой, которую Гумилев знал с детства. Машенька за годы, проведенные Николаем Степановичем за границей, превратилась в настоящую русскую красавицу, светловолосую, с чудесным цветом лица. Но особенного значения им не придала, решив, видимо, что Коля просто разыгрывает роль влюбленного, чтобы отвлечь девушку от мрачных мыслей: у Машеньки, несмотря на цветущий внешний вид, была чахотка (она скончалась в самом начале 1912 года в Италии). Однако домашняя служба новостей довела до сведенья Анны, что ее муж влюблен в прелестную барышню Кузьмину-Караваеву всерьез. Коротая соломенное вдовство, Анна Андреевна старалась как можно меньше бывать дома. То уезжала к родным в Киев, то в гости к отцу в Петербург, после замужества их отношения как-то незаметно потеплели; отец старел, старела и его «адмиральша» и уже не вызывала в Анне мучительной неприязни. Возвращалась поздно и одна. Вокзал и царскосельский поезд был своеобразным клубом знакомств.

Завелись интересные знакомства и у Анны Гумилевой: в поезде соломенная вдовушка однажды разговорилась с Николаем Пуниным, через десять лет она станет его гражданской женой, и брак этот окажется самым длительным из ее замужеств; на вокзале, опоздав на поезд, прочтет Георгию Чулкову свои первые настоящие стихи. В ту же зиму в том же поезде приворожит и Николая Недоброво, через четыре года Николай Владимирович напишет о поэзии Ахматовой первую серьезную критическую статью.

Словом, жизнь все-таки делала пусть и маленькие, но приятные подарки. Но лучше ей не становилось. Анна чувствовала себя не только полуброшенной, но растерянной. Вот какой запомнил ее Георгий Иванович Чулков:

«Однажды на вернисаже выставки „Мира Искусства“ я заметил высокую стройную сероглазую женщину, окруженную сотрудниками „Аполлона“. Меня познакомили. Через несколько дней был вечер Федора Сологуба. Часов в одиннадцать я вышел из Тенишевского зала. Моросил дождь. И характернейший петербургский вечер окутал город своим синеватым волшебным сумраком. У подъезда я встретил опять сероглазую молодую даму. В петербургском вечернем тумане она похожа была на большую птицу, которая привыкла летать высоко, а теперь влачит по земле раненое крыло».

Г. Чулков

В тот же вечер, продолжает Г. Чулков, он и Ахматова, возвращаясь в Царское Село, опоздали на поезд и, чтобы скоротать время, сели на вокзале за столик:

«Среди беседы моя новая знакомая сказала, между прочим:

– А вы знаете, что я пишу стихи?

Полагая, что это одна из многих тогдашних поэтесс, я рассеянно и равнодушно попросил ее прочесть что-нибудь. Она стала читать стихи, какие потом вошли в ее первую книжку «Вечер».

Первые же строфы, услышанные мною из ее уст, заставили меня насторожиться.

– Еще!… Еще!… Читайте еще, – бормотал я, наслаждаясь новою своеобразною мелодией, тонким и острым благоуханием живых стихов… Вскоре мне пришлось уехать в Париж на несколько месяцев. Там, в Париже, я опять встретил Ахматову. Это был 1911 год».

Г. И. Чулков, «Годы странствий»

Вернувшись насовсем в родное Царское Село, Анна Андреевна писала о том, о чем не умела написать, когда жила здесь до семейной катастрофы: об игрушечных лошадках, о мраморных красавицах в царскосельских парках, о лицеисте Пушкине… Словно переиначивала совсем не розовое свое детство, грубо исковерканное «изменой» отца и смертью старшей сестры Инны. Словно спасалась от трудной своей юности с тяжелой, безответной любовью. Словно пряталась от мыслей о том, что ничем не может помочь матери, у которой на руках двое малышей. Даже став замужней дамой, не может: Николай Степанович практически ничего не зарабатывал, а тратил (на африканские путешествия и издания стихотворных сборников за свой счет) куда больше того, что Анна Ивановна Гумилева могла выкроить для любимого сына из семейного бюджета.

Анна Ахматова. 1910-е годыПЕРВОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

На землю саван тягостный возложен,Торжественно гудят колокола,И снова дух смятен и потревоженИстомной скукой Царского Села.

Прошло пять лет. Здесь все мертво и немо,Как будто мира наступил конец.Как навсегда исчерпанная тема,В смертельном сне покоится дворец.

Осень 1910, Царское Село* * *

…Хочешь знать, как всё это было? —Три в столовой пробило,И прощаясь, держась за перила,Она словно с трудом говорила:«Это всё… Ах нет, я забыла,Я люблю Вас, я Вас любилаЕще тогда!»«Да?!»

29 октября 1910, КиевК. Сомов. Фрагмент обложки книги «Театр»МАСКАРАД В ПАРКЕ

Луна освещает карнизы,Блуждает по гребням реки…Холодные руки маркизыТак ароматно-легки.

«О принц! – улыбаясь присела, —В кадрили вы наш vis-а-vis»[9], —И томно под маской бледнелаОт жгучих предчувствий любви.

Вход скрыл серебрящийся топольИ низко спадающий хмель.«Багдад или КонстантинопольЯ Вам завоюю, ma belle!»[10]

«Как Вы улыбаетесь редко,Вас страшно, маркиза, обнять!»Темно и прохладно в беседке.«Ну что же! пойдем танцевать?»

Выходят. На вязах, на кленахЦветные дрожат фонари,Две дамы в одеждах зеленыхС монахами держат пари.

И бледный, с букетом азалий,Их смехом встречает Пьеро:«Мой принц! О, не вы ли сломалиНа шляпе маркизы перо?»

6 ноября 1910, КиевСЕРОГЛАЗЫЙ КОРОЛЬ

Слава тебе, безысходная боль!Умер вчера сероглазый король.Вечер осенний был душен и ал,Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,Тело у старого дуба нашли.Жаль королеву. Такой молодой!…За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашелИ на работу ночную ушел.Дочку мою я сейчас разбужу,В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:«Нет на земле твоего короля…»

11 декабря 1910, Царское Село* * *

Сжала руки под темной вуалью…«Отчего ты сегодня бледна?»– Оттого что я терпкой печальюНапоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,Искривился мучительно рот…Я сбежала, перил не касаясь,Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «ШуткаВсе, что было. Уйдешь, я умру».Улыбнулся спокойно и жуткоИ сказал мне: «Не стой на ветру».

8 января 1911, КиевВЕЧЕРНЯЯ КОМНАТА

Я говорю сейчас словами теми,Что только раз рождаются в душе.Жужжит пчела на белой хризантеме,Так душно пахнет старое саше.

И комната, где окна слишком узки,Хранит любовь и помнит старину,А над кроватью надпись по-французскиГласит: «Seigneur, ayez pitie de nous»[11].

Ты сказки давней горестных заметок,Душа моя, не тронь и не ищи…Смотрю, блестящих севрских статуэтокПомеркли глянцевитые плащи.

Последний луч, и желтый и тяжелый,Застыл в букете ярких георгин,И, как во сне, я слышу звук виолыИ редкие аккорды клавесин.

21 января 1911, КиевАЛИСА1

Всё тоскует о забытом,О своем весеннем сне,Как Пьеретта о разбитомЗолотистом кувшине…

Все осколочки собрала,Не умела их сложить…«Если б ты, Алиса, знала,Как мне скучно, скучно жить!

Я за ужином зеваю,Забываю есть и пить,Ты поверишь, забываюДаже брови подводить.

О Алиса! дай мне средство,Чтоб вернуть его опять;Хочешь, все мое наследство,Дом и платья можешь взять.

Он приснился мне в короне,Я боюсь моих ночей!»У Алисы в медальонеТемный локон – знаешь чей?!

22 января 1911, Киев2

«Как поздно! Устала, зеваю…»«Миньона, спокойно лежи,Я рыжий парик завиваюДля стройной моей госпожи.

Он будет весь в лентах зеленых,А сбоку жемчужный аграф;Читала записку: «У кленаЯ жду вас, таинственный граф!»

Сумеет под кружевом маскиЛукавая смех заглушить,Велела мне даже подвязкиСегодня она надушить».

Луч утра на черное платьеСкользнул, из окошка упав…«Он мне открывает объятьяПод кленом, таинственный граф».

23 января 1911, Киев* * *

Память о солнце в сердце слабеет.Желтей трава.Ветер снежинками ранними веетЕдва-едва.

В узких каналах уже не струится —Стынет вода.Здесь никогда ничего не случится, —О, никогда!

Ива на небе пустом распласталаВеер сквозной.Может быть, лучше, что я не сталаВашей женой.

Память о солнце в сердце слабеет,Что это? Тьма?Может быть!… За ночь прийти успеетЗима.

30 января 1911, КиевБЕЛОЙ НОЧЬЮ

Ах, дверь не запирала я,Не зажигала свеч,Не знаешь, как, усталая,Я не решалась лечь.

Смотреть, как гаснут полосыВ закатном мраке хвой,Пьянея звуком голоса,Похожего на твой.

И знать, что всё потеряно,Что жизнь – проклятый ад!О, я была уверена,Что ты придешь назад.

6 февраля 1911, Царское Село* * *

Как соломинкой, пьешь мою душу.Знаю, вкус ее горек и хмелен.Но я пытку мольбой не нарушу.О, покой мой многонеделен.

Когда кончишь, скажи. Не печально,Что души моей нет на свете.Я пойду дорогой недальнейПосмотреть, как играют дети.

На кустах зацветает крыжовник,И везут кирпичи за оградой.Кто ты: брат мой или любовник,Я не помню, и помнить не надо.

Как светло здесь и как бесприютно,Отдыхает усталое тело…А прохожие думают смутно:Верно, только вчера овдовела.

10 февраля 1911, Царское Село* * *

Мне больше ног моих не надо,Пусть превратятся в рыбий хвост!Плыву, и радостна прохлада,Белеет тускло дальний мост.

Не надо мне души покорной,Пусть станет дымом, легок дым,Взлетев над набережной черной,Он будет нежно-голубым.

Смотри, как глубоко ныряю,Держусь за водоросль рукой,Ничьих я слов не повторяюИ не пленюсь ничьей тоской…

А ты, мой дальний, неужелиСтал бледен и печально-нем?Что слышу? Целых три неделиВсе шепчешь: «Бедная, зачем?!»

12 февраля 1911, Царское Село* * *

Дверь полуоткрыта,Веют липы сладко…На столе забытыХлыстик и перчатка.

Круг от лампы желтый.Шорохам внимаю.Отчего ушел ты?Я не понимаю…

Радостно и ясноЗавтра будет утро.Эта жизнь прекрасна,Сердце, будь же мудро.

Ты совсем устало,Бьешься тише, глуше…Знаешь, я читала,Что бессмертны души.

17 февраля 1911, Царское СелоИннокентий АнненскийПОДРАЖАНИЕ И. Ф. АННЕНСКОМУ

И с тобой, моей первой причудой,Я простился. Восток голубел.Просто молвила: «Я не забуду».Я не сразу поверил тебе.

Возникают, стираются лица,Мил сегодня, а завтра далек.Отчего же на этой страницеЯ когда-то загнул уголок?

И всегда открывается книгаВ том же месте. И странно тогда:Всё как будто с прощального мигаНе прошли невозвратно года.

О, сказавший, что сердце из камня,Знал наверно: оно из огня…Никогда не пойму, ты близка мнеИли только любила меня.

20 февраля 1911* * *

По аллее проводят лошадок.Длинны волны расчесанных грив.О, пленительный город загадок,Я печальна, тебя полюбив.

Странно вспомнить: душа тосковала,Задыхалась в предсмертном бреду.А теперь я игрушечной стала,Как мой розовый друг какаду.

Грудь предчувствием боли не сжата,Если хочешь, в глаза погляди.Не люблю только час пред закатом,Ветер с моря и слово «уйди».

30 ноября 1911, Царское Село* * *

Я пришла сюда, бездельница,Всё равно мне, где скучать!На пригорке дремлет мельница.Годы можно здесь молчать.

Над засохшей повиликоюМягко плавает пчела;У пруда русалку кликаю,А русалка умерла.

Затянулся ржавой тиноюПруд широкий, обмелел,Над трепещущей осиноюЛегкий месяц заблестел.

Замечаю всё как новое.Влажно пахнут тополя.Я молчу. Молчу, готоваяСнова стать тобой, земля.

23 февраля 1911, Царское Село* * *

Шелестит о прошлом старый дуб[12]Лунный луч лениво протянулся.Я твоих благословенных губНикогда мечтою не коснулся.

Бледный лоб чадрой лиловой сжат.Ты со мною. Тихая, больная.Пальцы холодеют и дрожат,Тонкость рук твоих припоминая.

Я молчал так много тяжких лет.Пытка встреч еще неотвратима.Как давно я знаю твой ответ:Я люблю и не была любима.

Февраль 1911А. Ахматова на «гумилевской» скамье. Царское Село. 1926 г. Фотография Н. Пунина.

Две мои фотографии в царскосельск<ом> парке (зимняя и летняя) в 20-х годах сняты на той скамейке, где Н<иколай> С<тепанович> впервые сказал мне, что любит меня (февраль…).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});