Она отвечает сразу, через несколько секунд: «Я еду».
На меня накатывает слабость, я боюсь потерять сознание. Мне надо было растолкать людей и убежать от этой женщины! Но что же тогда случилось бы с ребенком? Я все наматываю и наматываю на палец прядь волос, и они начинают резать кожу.
Люби ее за меня, Морган.
Нет, я не могла уйти.
Мы наконец въезжаем в гараж, потом я отстегиваю ремень, выхожу из машины и с трудом иду за офицером Кэмбеллом по зарешеченному проходу, где он произносит мое имя в спикерфон на бетонной стене. Мы поднимаемся на лифте в комнату для допросов, и я стараюсь не смотреть на железную решетку, за которой обычно едут преступники, представляющие опасность для полицейских. Не хочу находиться здесь.
— Мисс Кинкейд, идите за мной, пожалуйста.
Кэмпбелл наклоняется, чтобы взять бумагу со стойки дежурного офицера, и я вижу, как напрягаются под формой его мускулы.
Мои кожу и платье покрывает тонкий слой грязи, это неприятно. Однако, поднеся руку к лицу, я чувствую младенческий запах — пахнет тальком и свежестью — и надеюсь, что с малышкой все хорошо.
Я иду по участку, монотонный треск флуоресцентных ламп отдается стуком в голове. Последний раз я была здесь восемнадцать месяцев назад — в глубоком шоке, руки и одежда в крови Райана.
Не дай никому причинить ей вред.
Я все расскажу офицеру Кэмпбеллу, просто процитирую все, что говорила мне эта женщина. Про записку с именем тоже расскажу, когда он приведет меня туда, куда ему нужно. Не понимаю, как ей это удалось, но перед тем, как прыгнуть, несчастная приклеила листок липкой бумаги к моей сумке.
Мы проходим мимо нескольких кабинетов. В одном из них офицер берет трубку и тут же поспешно закрывает дверь, увидев нас. Может быть, он звонит кому-то из близких погибшей? Я знаю, каково быть человеком на другом конце провода. Мое тело помнит это — как я падаю на пол, съеживаюсь, дрожу в отчаянье. Мне знакомы всепожирающее чувство вины, пустота сожалений. Момент удара, который рушит твою жизнь, не забывается. Во мне поднимается сочувствие к семье этой женщины, особенно к ее маленькой дочке. Но если у нее есть семья, зачем же было отдавать девочку мне?
Если что-нибудь случится со мной, полиции и звонить-то будет некому. Моя мать живет во Флориде, и мы почти не общаемся. Вообще-то я даже не могу вспомнить, когда мы с ней разговаривали в последний раз. Виделись полгода назад, на похоронах отца. Мы сидели в гостиной дома, где я выросла, держали в руках чашки с остывшим чаем, и обе чувствовали себя неловко.
— Я собираюсь переезжать в Майами к тете Айрин. Теперь, когда отца нет, мне нужно продать дом.
Я понимаю, что стоит за этими словами. Заложить дом она не может, потому что мой муж украл все деньги моих родителей, вложив в ненадежный фонд без их ведома. И обширный инфаркт отца, по ее словам, полностью на моей совести.
Я сто раз повторяла, что ничего не знала о том, что происходит, о том, чем занимался мой муж. Я говорила это каждый раз, Как только видела, что друзья и коллеги смотрят на меня с подозрением. Всем, кто доверился Райану и вложил деньги в фонд по его совету. Поверил мне только отец. Но теперь его нет, я никогда больше его не увижу.
Наконец офицер Кэмпбелл приводит меня в неказистый кабинет. К счастью, не в тот, где я была в прошлый раз. Перед тем как уйти, офицер говорит:
— К вам скоро придет детектив и запишет ваши показания. Хотите кофе или воды?
Я опускаюсь в крутящееся кресло и отрицательно качаю головой. Он уходит, через несколько минут я слышу шаги и поднимаю голову. Я узнаю женщину, которая стоит в дверях. Она тоже меня узнала. Это детектив Карина Мартинес. Тогда она приехала ко мне и увидела, как я дрожу на полу возле тела Райана. Она увезла меня и спрашивала, почему он покончил с собой и о том, как он украл миллионы долларов.
Мартинес кладет газету «Чикаго Трибьюн» и ставит бутылку с водой на поцарапанный стол рядом с коробкой салфеток. Потом садится напротив, откидывает челку с высокого лба. У нее гладкая кожа, ни одной морщинки. Интересно, она по-прежнему самый молодой детектив округа? Я замечаю, что в углу под потолком мигает красный огонек камеры, фиксирующей каждое мое движение. Я кладу одну ногу на другую, потом снова ставлю ноги ровно. Я не знаю, как мне себя вести. Почему-то я чувствую себя виновной, хотя ничего плохого не сделала.
Я стискиваю губы.
Детектив подталкивает ко мне бутылку воды, а потом наклоняется вперед:
— Вот мы и встретились снова.
Она ловит мой взгляд. Кажется, что я уже успела утомить ее своим присутствием.
— Морган, как вы поживаете?
Я не знаю, что отвечать. Джессика велела ничего не говорить до ее прихода, но ответить все-таки надо.
— Нормально. Держусь.
Мартинес кивает.
— Назовите, пожалуйста, имя и адрес, это для записи.
Мои руки трясутся.
— Думаю, я подожду своего адвоката, — отвечаю я.
— Вы вызвали адвоката? Интересно. Вы понимаете, что вас всего лишь допросят как свидетельницу?
Конечно, именно это я и подумала. Но почему, почему же я чувствую себя виноватой? Я сдаюсь, называю имя и адрес.
— Опишите, что именно сегодня произошло на платформе «Гранд-Стейт», — продолжает она.
Я сглатываю, надеясь выиграть время: вдруг Джессика как раз сейчас придет и поможет мне. Мартинес смотрит мне прямо в глаза, подтягивает хвостик на голове.
Я напоминаю себе, что правда на моей стороне. О чем мне беспокоиться? Детектив просто хочет узнать, что случилось, свидетелей было много. Наверняка куча народу видела, что женщина отдала мне ребенка и спрыгнула.
Сделав глубокий вдох, я открываю рот, и слова начинают выплескиваться из меня:
— Я ждала поезд, как обычно, чтобы ехать домой после работы. Я не обращала внимания на окружающих, поэтому очень удивилась, когда женщина схватила меня за руку и попросила взять ее ребенка.
Идеально выщипанные брови Мартинес поднимаются:
— Вы были с ней знакомы?
Я помотала головой:
— Нет. Никогда в жизни ее не видела. Выглядела она… не очень хорошо. Я отдернула руку, потому что испугалась. Мы стояли очень близко к краю, и я беспокоилась за нее и ребенка, но не знала, что делать.
— Вы ушли? Или попросили кого-то помочь?
Как жаль, что я не сделала ни того ни другого. Меня бьет дрожь.
— Все произошло так быстро. Она стояла прямо передо мной, ее глаза блуждали, как будто она кого-то высматривала на платформе. Она была очень напугана. Потом она сказала мне, чтобы я никому не дала причинить вред ее ребенку.
Я придвигаю к себе сумочку. Вот про записку я не собираюсь ей рассказывать, как и про то, что женщина знала мое имя.
— Как получилось, что ребенок оказался у вас, перед тем как женщина спрыгнула на рельсы?
Сердце колотится как сумасшедшее.
— Она просто сунула ее мне в руки. И я ее взяла, потому что была в шоке. Я испугалась, что уроню ее, поэтому прижала к себе. И вот когда я смотрела на эту чудесную малышку, ее мать спрыгнула.
Голос срывается, из глаз льются слезы.
— Я не смогла ничего сделать, все произошло так быстро!
Мартинес протягивает мне салфетку, но ее жест отнюдь не заботлив.
— Мне кажется, вы что-то недоговариваете.
Вздрогнув, я отвечаю:
— Все, что я сказала, — правда.
— Я не говорю, что вы сказали неправду. Я говорю, что вы что-то недоговариваете, Морган. На платформе полицейские опросили нескольких свидетелей. Люди видели, как она прыгнула, и слышали, что она говорила. Морган, они слышали, что она назвала вас по имени.
Ужас сдавливает мне грудь, нервно почесывая ключицу, я думаю, отчего же утаила от нее эту подробность.
— Да, но я не уверена… Все было так страшно и неожиданно. Я говорю вам правду, говорю, что знаю. Я никогда в жизни ее не видела, не слышала о ней и не общалась с ней. Я не знаю, кто она была, откуда знала меня и почему вообще заговорила со мной.