поражаясь глубокими историческими познаниями2.
Но даже любимые предметы не занимали его ум денно и нощно, так что Алехин из кожи вон не лез. Когда другие ученики вечерами напролет корпели над гимназическими учебниками, Тиша предпочитал уединяться в комнате с шахматами или просматривать корреспонденцию с другими игроками. А чтобы не попасть впросак на уроке, ему достаточно было перед занятием пробежаться по страницам учебника. Иной раз он позволял себе снисходительные, даже дерзкие реплики в адрес некоторых учителей, как будто ставил себя выше; к сверстникам – даже друзьям – тоже мог проявлять пренебрежение и строить им козни – возможно, оттого, что видел себя совсем в другом месте, за доской, либо же не считал их себе ровней. Во время урока он почти всегда украдкой изучал партии и решал занятные шахматные задачки, которые быстро научился составлять сам.
Попов отмечал фирменную непоседливость Алехина: мальчишка дергался по любому поводу и без, никак не мог найти себе места, даже когда сидел за партой во время какой-нибудь сложной лекции, требующей внимания. Поэт Всеволод Рождественский нашел этому его перевозбужденному состоянию возможное объяснение. Алехин лично рассказывал приятелю, что многие его беды были связаны с исключительной памятью (тут уместно снова вспомнить бедолагу Пильсбери). Тиша и рад был расслабиться, но что он мог поделать, если мозг впитывал как губка абсолютно все, включая постные лица, увиденные вскользь в трамвае, или фразы со скучных дорожных вывесок. При всем желании Тиши выкинуть весь этот мусор из головы у него мало что получалось. Вероятно, шахматы помогали ему хоть ненадолго отвлекаться от цунами мыслей и ненужных воспоминаний, которые одолевали его.
Поливановская гимназия, 1885 год
«Весь углубленный в свои шахматные дела, Алехин настолько выключался из окружающей его среды, что не всегда ясно сознавал, где он находится и какой идет урок, – рассказывал Георгий Римский-Корсаков. – Бывало, вдруг начнет вставать из-за парты. Класс затихал и напряженно ждал, что будет дальше. Постояв немного с растерянным видом, Алехин вдруг издавал радостное “Ага!”, быстро хватал ручку и записывал придуманный ход. Если преподаватель задавал ему вопрос, то он, услышав свою фамилию, быстро вскакивал и некоторое время стоял молча, обводя класс прищуренными глазами, как бы стараясь понять, где он находится и что от него требуют. Все это происходило не больше секунды, после чего лицо Александра прояснялось, и на повторный вопрос учителя он отвечал быстро и безошибочно».
Завоевать внимание этого удивительного во всех отношениях ученика мог лишь такой же шахматный фанат. Однако остальные гимназисты предпочитали играть в шашки или карты. Лишь некоторые оказались в состоянии удовлетворять его аппетит к игре. Например, Вадим Шершеневич, не обладавший большими шахматными талантами, – делом его жизни оказалась поэзия. А потому друзей у Алехина было исключительно мало; даже за девчонками не бегал, как другие мальчишки его возраста. Правда, когда подрос, однажды оказался вовлечен в скандальную любовную историю: гимназист невольно вскружил голову популярной девушке, но шага навстречу не сделал. Более того, путем жестоких интриг оттолкнул от нее других кавалеров и затем объявил, что она ему не нужна. Когда несчастная упрекнула несостоявшегося бойфренда, ответил цинично – мол, такова жизнь, зато с вами поступили честно3. Алехинский эгоизм был следствием тщеславия, укоренившейся в голове мысли, что он уникален.
Очевидно, тщеславие Алехина заключалось не в том, чтобы завоевать как можно больше дамских сердец, а в том, чтобы быть непохожим на остальных, выгодно выделяться в чем-то неожиданном. Алехина ничуть не интересовали все те радости, что по обыкновению случаются в жизни молодых людей, вроде походов на светские мероприятия, шумных вечеринок в меблированных комнатах, пропитанных густым дымом папирос или романтических прогулок под желтоглазыми фонарями. Такова участь самородков, людей исключительно талантливых: вся энергия их направлена на любимое занятие и совершенствование навыков. Остальное же кажется им пустым и малозначительным. Социальные связи легко разрываются ради дополнительных часов, посвященных любимому делу. Такие, как Алехин, обычно даже не осознают, насколько одиноки, потому что счастливы жить в том ключе, который сами для себя и определили.
Даже первая русская революция оставила Алехина равнодушным.
* * *
А между тем, в декабрьской стылой Москве 1905 года возник настоящий хаос, развитию которого способствовали эсеры и большевики. Народ призвали ко всеобщей политической стачке и вооруженному восстанию. В ряде сочувствующих мятежу газет появлялись статьи с прямым обращением к «рабочим, солдатам и труженикам», чтобы они вносили свой вклад в подрыв сложившегося строя. Остановили работу крупные заводы и фабрики. Была прекращена подача электроэнергии, из-за чего прямо посреди маршрутов замирали трамваи, а фонари гасли, как спички. Прекращали работу магазины и торговые лавки. Привычная жизнь превратилась в боевик с непредсказуемым сценарием.
Московского генерал-губернатора Федора Дубасова в конце концов вынудили объявить чрезвычайное положение. Полиция пробовала разгонять митингующих, но попытки скрутить дружинников, которые координировали протестные массы, ни к чему не приводили.
Первая кровь пролилась возле Московского реального училища Фидлера. Туда подтянулась молодежь, основу которой составляли студенты и гимназисты, в том числе «поливановцы». Войска провели артобстрел дома Фидлера, в ответ на улицах города стали появляться баррикады, натягивалась колючая проволока.
Трехгорная мануфактура превратилась в один из революционных штабов, хотя Прохоровы славились тем, что создавали для своих рабочих чуть ли не идеальные условия. Трогательная забота о персонале помогла им тогда: владельцы фабрики и администрация остались на местах, опасность им не угрожала. Однако эти события наверняка стали большой головной болью для матери Алехина Анисьи Ивановны, для которой мануфактура была семейным делом. Да и отца шахматиста Александра Ивановича, к тому моменту ставшего потомственным дворянином, революция затронула самым прямым образом, ведь он числился одним из директоров предприятия. Наибольший урон Прохоровы получили от… правительственных войск, которые частично разрушили фабрику артиллерийскими снарядами.
А что же сам Алехин? Гимназистов по случаю беспорядков и опасной ситуации на улицах распустили по домам, но многие проявляли интерес к той драме, что разворачивалась прямо у них под окнами. Сбегали из домов, участвовали в сходках молодежи, писали наивные прокламации, мечтали стать дружинниками, даже приносили доски для сооружения баррикад. И хотя сила той революции быстро иссякла, гимназисты прониклись ее духом, у многих горели глаза. В молодых людях обычно присутствует бунтарский дух, жажда перемен и свержения всего старого. Им хочется закреплять свой авторитет, а тут для этого представилась отличная возможность. Мало кто оставался безучастным к декабрьскому восстанию. Сосед Алехина по парте даже раздобыл где-то браунинг.
«Когда возобновились школьные занятия, у многих из нас было что рассказать друг