Так что в детстве маленького Жана баюкали песни нашей родины. Его отец не собирался противиться этому. Наоборот. Разве он, этот французский язык, не был языком его предков из Лотарингии?
Госпожа Келлер не только вскормила сына своим молоком, но и заронила в его душу помыслы о Франции. Она глубоко любила свой родной край. Никогда она не теряла надежды когда-нибудь вернуться туда. Она не скрывала того, каким счастьем было бы для нее увидеть свою старую Пикардию. Господин Келлер не имел ничего против. Сколотив приличное состояние, он и сам с удовольствием покинул бы Германию, чтобы поселиться на родине своей жены. Но для этого ему требовалось еще несколько лет упорного труда, чтобы обеспечить супруге и сыну достойное положение. К несчастью, год и три месяца тому назад его внезапно настигла смерть.
Вот о каких вещах поведала мне по дороге моя сестра, пока тележка наша катилась к Бельцингену. Эта неожиданная кончина прежде всего задержала возвращение семейства Келлер во Францию, а сколько еще бедствий она повлекла за собою!
Действительно, к моменту, когда господин Келлер умер, он был втянут в крупную тяжбу с прусским правительством. Будучи в течение двух или трех лет правительственным подрядчиком, господин Келлер вложил в это дело не только свое состояние, но и средства, которые были доверены ему другими. Первой полученной им прибылью он сумел расплатиться с пайщиками, но никак не мог получить от правительства причитавшиеся ему за проведенные операции деньги, составлявшие почти все его состояние. Урегулирование этого вопроса все время откладывалось. Господину Келлеру предъявляли уйму претензий, его, как говорится, всего общипали. Эта волынка тянулась бесконечно, так что в конце концов ему пришлось обратиться в берлинский суд.
Однако известно, что в любом государстве тяжба с правительством — дело весьма непростое. Прусские судьи явно не проявляли доброй воли. А ведь господин Келлер, будучи честным человеком, выполнил все свои обязательства до единого. Ему причиталась от правительства сумма в двадцать тысяч флоринов[49] (целое состояние по тем временам), и ее потеря означала бы для него полное разорение.
Если бы не эта загвоздка, повторяю, положение бельцингенского семейства поправилось бы. К чему, кстати, изо всех сил и стремилась госпожа Келлер после смерти мужа, поскольку самым настоятельным ее желанием было вернуться во Францию, что вполне понятно.
Вот что поведала мне сестра по дороге в Бельцинген. Касательно же положения Ирмы, то оно легко угадывалось. Она нянчилась с Жаном почти со дня его рождения, присовокупив свои заботы о нем к заботам матери. Она любила его поистине материнской любовью. Вот почему в доме Келлеров на нее смотрели не как на прислугу, а как на компаньонку, как на простого и скромного друга. Она была настоящим членом семьи (с ней и обращались как с таковой), бесконечно преданным этим славным людям. Если Келлеры покинут Германию, для нее будет огромной радостью последовать за ними. Если они останутся в Бельцингене, то и Ирма останется здесь.
— Расстаться с госпожой Келлер!.. Да, мне кажется, я бы умерла с горя! — сказала она мне.
Я понял, что ничто не убедит сестру вернуться со мной, раз ее хозяйка вынуждена оставаться в Бельцингене, пока не устроятся дела. Вместе с тем мысль о том, что сестра останется в этой стране, готовой пойти войной на Францию, не переставала вызывать у меня большую тревогу. И было из-за чего!
Потом, закончив свой рассказ о Келлерах, Ирма спросила:
— Ты весь свой отпуск проведешь с нами?
— Да, весь отпуск, если можно.
— Прекрасно, Наталис, тогда ты наверняка побываешь на свадьбе.
— А кто женится?.. Господин Жан?
— Да.
— И на ком же?.. На немке?..
— Нет, Наталис, и именно это больше всего радует нас. Если мать его вышла за немца, то он берет в жены француженку.
— Красивую?..
— Красивую, как мадонна!
— То, что ты сообщила, — большая радость для меня, Ирма.
— Для нас тем более! А ты, Наталис, еще не надумал найти себе жену?
— Я?
— Не оставил ли ты ее там, у себя?
— Да, это так, Ирма.
— И кто же она?..
— Родина, сестрица! Разве солдату нужен кто-нибудь еще?
Глава IV
Городок Бельцинген, находящийся менее чем в двадцати милях от Берлина, был построен близ деревни Гагельберг, где в 1813 году[50] французы вступили в сражение с «ландвером»[51] пруссаков. Он довольно живописно расположился у подножия возвышающегося над ним хребта Фламенго. Занимаются здесь продажей лошадей, скота, льна, клевера и зерна.
Вот сюда мы и прибыли с сестрой около десяти часов утра. Тележка остановилась у очень чистенького, приветливого, хотя и скромного, домика. Это было жилище госпожи Келлер.
Можно было подумать, что мы попали в Голландию. Крестьяне здесь носили длинные, синеватого цвета рединготы[52], пунцовые жилеты с высоким тугим воротником, вполне способным защитить от удара сабли. Женщины в своих двойных и тройных юбках и белых чепцах с остроугольными отворотами вполне походили бы на монахинь, если бы не яркие разноцветные платки на талии и черные бархатные корсажи[53], в которых не было ничего монашеского. Это я, по крайней мере, заметил по дороге к дому Келлеров.
Что касается оказанного мне приема, то его легко себе вообразить. Как же, родной брат Ирмы! Я вполне убедился в том, что ее положение в семье было именно таким, как она рассказывала. Госпожа Келлер встретила меня ласковой улыбкой. Господин Жан — крепким двойным рукопожатием. Как легко догадаться, большую роль здесь сыграло то, что я был французом.
— Господин Дельпьер, — сказал он, — моя мать и я рассчитываем, что вы проведете здесь весь ваш отпуск. Побыть с сестрой несколько недель не будет слишком, поскольку вы не видели ее тринадцать лет!
— Побыть не только с сестрой, но и с вашей матушкой и с вами, господин Жан, — ответил я. — Я помню все то добро, которое ваша семья сделала для нашей семьи и для Ирмы, это такое счастье, что вы приняли в ней участие!
Признаюсь, я заранее заготовил эти комплименты, чтобы не ударить в грязь лицом. Но это оказалось излишним. С такими славными людьми можно говорить все, что чувствуешь сердцем.
Глядя на хозяйку дома, я узнавал девические черты, запечатленные в моей памяти. Ее красота, казалось, совсем не изменилась с годами. Еще в пору юности лицо госпожи Келлер поражало своей серьезностью, и я снова увидел его почти таким же. Черные волосы местами поседели, зато глаза ничуть не утратили прежней живости. В них еще горел огонь, несмотря на слезы, пролитые из-за смерти мужа. Она была очень сдержанна. Госпожа Келлер умела слушать, поскольку не принадлежала к тем женщинам, что трещат как сороки или жужжат как мухи. Откровенно говоря, я таких болтушек не люблю. В ней же чувствовались наличие здравого смысла и привычка сначала думать, а потом уж говорить или действовать. В ней чувствовалось умение вести дела.