Я взял вожжи и быстро погнал лошаденку. Нас затрясло, как от январского ветра. Но это не помешало нам продолжить разговор, и Ирма смогла посвятить меня во все домашние дела.
А потому из того, что мне уже было известно, и того, что она мне поведала, вы сейчас узнаете все касательно семейства Келлер.
Глава III
Госпоже Келлер, родившейся в 1747 году, было в ту пору сорок пять лет. Уроженка Сен-Софлье, как я уже говорил, она происходила из семьи мелких собственников. Ее родители, господин и госпожа Аклок, люди весьма скромного достатка, ощущали, как из года в год из-за расходов на жизнь уменьшается их небольшое состояние. Умерли они почти один за другим, в 1765 году. Молоденькая девушка осталась на попечении старой тетушки, кончина которой в скором времени совсем ее осиротила.
Таковы были обстоятельства, когда ее заметил господин Келлер, приехавший в Пикардию по своим торговым делам. Он уже полтора года занимался коммерцией в Амьене и его окрестностях, осуществляя транспортировку товаров. Это был видный, серьезный, умный и деятельный человек. В ту пору мы еще не питали того отвращения к немецкой расе[45], порожденного национальной враждой, которое возникло в результате Тридцатилетней войны.
Господин Келлер обладал приличным состоянием, которое благодаря его трудолюбию и умению вести дела непрерывно росло. В итоге он спросил барышню Аклок, не согласится ли она стать его женой.
Барышня Аклок колебалась, поскольку ей пришлось бы покинуть Сен-Софлье и свою родную Пикардию, к которой она была привязана всем сердцем. Кроме того, этот брак лишал ее права называться француженкой. Но к тому времени у нее уже не было никакого состояния, кроме небольшого дома, который пришлось бы в конце концов продать. Что же станется с нею, если она лишится последнего? А потому старая ее тетушка, госпожа Дюфрене, чувствуя приближение скорой смерти и беспокоясь о будущем своей племянницы, стала настаивать на том, чтобы та решилась.
Барышня Аклок дала свое согласие. Свадьбу отпраздновали в Сен-Софлье. И несколько месяцев спустя молодая госпожа Келлер, покинув родные места, уехала со своим мужем за границу, в Германию.
Ей не пришлось раскаиваться в своем выборе. Муж был к ней добр. Она отвечала ему тем же. Всегда предупредительный, он постарался сделать так, чтобы его жена не слишком ощущала потерю родины. Этот брак по расчету и обоюдному согласию оказался счастливым — явление, редкое во все времена.
Через год в Бельцингене, где жила теперь госпожа Келлер, у нее родился мальчик. Она решила всецело посвятить себя воспитанию сына, о котором и пойдет речь в нашем рассказе.
Спустя некоторое время после его рождения, то есть в 1771 году, с семейством Келлеров связала свою судьбу моя сестра Ирма. Тогда ей было девятнадцать лет. Госпожа Келлер знала ее ребенком, когда сама была еще девочкой. Отец наш иногда работал у господина Аклока, жена и дочь которого проявляли интерес к его судьбе. От Гратпанша до Сен-Софлье было недалеко. Барышня Аклок часто виделась с моей сестрой, целовала ее при встрече, делала ей небольшие подарки, словом, выказывала ей дружбу — дружбу, на которую сестра ответит потом самой бескорыстной преданностью.
А потому, узнав о смерти наших отца и матери и зная, что мы остались почти без всяких средств к существованию, госпожа Келлер решила пригласить к себе в услужение Ирму, уже нанявшуюся к кому-то в Сен-Софлье. Сестра с радостью согласилась на это предложение, в чем никогда не раскаивалась.
Я сказал, что господин Келлер был благодаря своим предкам французской крови. И вот каким образом. Немногим более ста лет тому назад Келлеры жили во французской части Лотарингии[46]. Это были умелые коммерсанты, уже тогда обладавшие довольно солидным, честно добытым капиталом. И конечно, дела их процветали бы и дальше, если бы не одно важное событие, повлиявшее на будущность нескольких тысяч самых трудолюбивых семейств Франции.
Келлеры были протестантами[47]. Они глубоко почитали свою религию, и никакие интересы не могли бы заставить их отречься от нее. Это стало очевидно после отмены в 1685 году Нантского эдикта[48]. Они, как и многие другие, встали перед выбором: или покинуть родину, или отказаться от веры. Как и многие другие, они предпочли изгнание.
Фабриканты, ремесленники, рабочие разных специальностей, земледельцы уехали из Франции, обогатив тем самым Англию, Нидерланды, Швейцарию, Германию, особенно — Бранденбург. Курфюрст прусский и потсдамский радушно принял их в Берлине, Магдебурге, Баттене и Франкфурте-на-Одере. Между прочим, французы — уроженцы Меца — в количестве двадцати пяти тысяч человек, как мне говорили, основали цветущие колонии Штеттина и Потсдама.
Вот и Келлеры, бросив налаженное торговое дело, покинули Лотарингию, надеясь обязательно вернуться.
Да! Они говорили себе, что возвратятся на родину, когда это позволят обстоятельства. А пока обустраивались за границей. Там завязывались новые связи, появлялись новые интересы. Шли годы, и изгнанники так и остались там навсегда! И все это — к великому ущербу для Франции!
В то время Пруссия, ставшая королевством только в 1701 году, владела на Рейне лишь герцогством Клевским, графством Ла-Маркским и частью Гельдерна.
Вот в этой, почти на границе с Нидерландами, провинции и нашло прибежище семейство Келлеров. Они открыли здесь промышленные предприятия, возобновили свои торговые дела, порушенные несправедливой и прискорбной отменой эдикта Генриха IV. Из поколения в поколение здесь заново создавались связи и заключались брачные союзы с новыми соотечественниками, так что бывшие французы в конце концов превратились в немцев.
Около 1760 года один из Келлеров покинул Гельдерн и поселился в небольшом городке Бельцинген. Это — самый центр земли Верхняя Саксония, включавшей часть Пруссии. Упомянутый Келлер весьма преуспел в торговых делах, что и позволило ему предложить барышне Аклок благосостояние, которого она не могла иметь в Сен-Софлье. В Бельцингене у него на свет появился сын, по отцу — пруссак, хотя по материнской линии — с французской кровью в жилах.
Но, в сущности (говорю об этом с волнением, заставляющим биться сердце), он был истинным французом, этот славный молодой человек! Любовь к Франции он впитал с молоком матери. Свои первые слова в детстве он лепетал по-французски. Не «мутер», а «маман»! Это и неудивительно, ибо в бельцингенском доме принято было разговаривать на французском языке, хотя госпожа Келлер и моя сестра Ирма вскоре по приезде овладели немецким.