— А ежели умеючи приготовить, — не испугался Старец, — то и поганки с мухоморами за милую душу пойдут. Вот жена моя, которую мертвяки увели, очень хорошо готовила поганки с мухоморами: и бледные поганки, и фиолетовые. От них я живу так долго. А Молчуну ты дай прививку, дай, а то и он может заразу подхватить — нам как с лягушки вода, а ему кранты болотные с пузырьками.
— Типун тебе на язык, Старец! — испугалась Нава.
— Дело Старец говорит, — поддержал Староста. — Или он нас заразит тем, от чего у нас прививки нет, или мы его…
— А от чего прививку-то: от лихорадки трясучей, или от поноса тянучего, или от кашля хрипучего, или от каменной болезни, или от живогнилки?.. Я уж всего и не припомню.
— А от всего, — кивнул Староста. — Только по очереди, не все гамузом. Сначала от поноса — и от тянучего, и от текучего, а то начнется — не набегаешься за ним выносить, ибо никакой мох не справится и мельчайшие тоже.
— Так он же ничего, кроме капельки сока, не ест.
— А как начнет есть, так и не навыносишься, придется дом новый ставить, — сделал прогноз Староста.
Нава покопалась на полках и вытащила деревянный туесок с каким-то питьем. Налила в деревянный стаканчик да и поднесла мне. Пахло травой и пахучими цветами, да я из ее пальчиков и яд любой выпил бы. Пригубил с ее помощью и глотнул сполна, тем паче что в горле пересохло. Тут меня и повело, и свет серый куда-то вбок поехал, да там и остался.
* * *
Как долго пробыл я в темных краях, не скажу, ибо часов у меня не было, а нашлись бы, то и сил посмотреть на них взять неоткуда. Но и там, во тьме, только сознание начинало светлеть, до него доносился голосок моей Настёны-Навы. Что она чирикала-щебетала, я, разумеется, не разумел из-за отсутствия разума. Но тембр голоса был очень приятен.
Иногда доносились грубые мужские голоса, но они мне не нравились.
А потом я вдруг почувствовал страшное чувство голода: казалось, теленка бы съел сырым, но лучше с хреном или с горчицей.
— Нава, кушать! — возопил я, как мне показалось, на самом деле я чуть слышно просипел.
Но она услышала и защебетала:
— Молчун в себя пришел! Молчун заговорил! Молчун кушать попросил! Только Молчуну сейчас кушать нельзя, а то никакая прививка от поноса не спасет, но я Молчуна покормлю, специально приготовила, потому что чувствовала, что жизнь к Молчуну возвращается.
Ее личико светилось радостью, и я попытался улыбнуться в ответ. Наверное, получилось не очень, потому что она поинтересовалась:
— Тебе больно?
— Не-ет, — просипел я. Похоже, разговаривать разучился.
— Ой, — обнаружила она, — а ты по-нашему заговорил!
Надо же, а я и внимания не обратил. Я говорю — она отвечает: все нормально.
— А что, я по-другому разговаривал? — спросил я.
— Да, и еще так страшно! Такие слова говорил, каких никто никогда у нас не говорил и не слышал. А такие слова страшно слышать, потому что неизвестно, что они обозначают. Вдруг что-то страшное и опасное. А если страшное и опасное называть, то оно и появиться может. Поэтому никто никогда мертвяков не зовет, они сами приходят. И рукоедов никто не зовет. А и не надо нам таких слов. Теперь ты правильные слова говоришь. Наверное, прививки помогли. Ты болел и говорил непонятное, а поправился — и понятно заговорил. Ты уж больше не говори таких слов, от которых страшно. Всю деревню перепугал.
Щебеча, она извлекала из своих сусеков какую-то посуду, готовясь меня кормить. Это я чувствовал безошибочно. Всегда чувствуется, когда женщина готовится кормить своего мужчину. Она при этом даже движется по-особому.
— А что я говорил, Нава? — поинтересовался я, ощущая в голове полнейшую пустоту. Ну ни единой завалященькой мыслишки! Только Навино чириканье.
— Странный ты, Молчун! — рассмеялась Нава. — Ну, как я могу тебе рассказать, что ты говорил, если ни словечка не понимала, да и страшно было понимать, потому что непонятное лучше не понимать, а то поймешь — и жить не захочется. Запомнила только, что ты называл меня как-то странно: Настёна… Я тебе говорю: Нава я, а ты все свое: Настёна да Настёна…
От этих звуков, похожих на имя, защемило в груди. Знакомыми они мне показались. Но что значили — не вспомнилось.
— И себя в живот тыкал и говорил: Кандид, Кандид, — продолжала девушка, подтыкая мне под голову что-то мягкое. — Я подумала, что ты так себя называешь, но засомневалась — разве может у человека быть такое имя? Сам посуди: Молчун — имя, Кулак — имя, Колченог — имя для мужчины. Имя должно что-то значить. Для мужчин по крайней мере, женщины могут иметь загадочные имена. Чтобы мужчины не могли их разгадать. А все мужчины имеют понятные имена: Старец, Слухач, Староста, Горбун… А Кандид? Эти звуки не значат ничего и на женское имя не похожи.
— Наверное, для меня оно что-то значило? — предположил я, пытаясь разгадать значение слова «Кандид», но у меня ничего не получалось. Я разучился разгадывать. Слова не складывались в мысли, если… если я их не произносил…
Нава поднесла к моему рту деревянный стакан, наполненный приятно пахнущей жидкостью, и принялась поить. Я послушно глотал предложенное питье, и чувство голода потихоньку стало отступать. Пока я заглатывал жидкость, ни одной мысли не посетило моего сознания, да и не очень я стремился их иметь во время такого жизненно важного занятия.
А Нава приборматывала:
— Вот и хорошо, вот и молодец! Если человек не едец, то он и не жилец.
— А когда не едун, тогда и не живун, — неожиданно отреагировал я.
Нава прыснула, и я не удержался, разбрызгав последний глоток, в том числе и на Наву.
— Ну, кто шутник, тот и мужик, — продолжила Нава, утершись рукавом.
— А шутница — молодица, — не полез я за словом в карман. — Мне с ней в речи не сравниться.
Интересно, откуда слова брались, ведь предварительно я фразу не строил в уме, а она сама собой выскакивала готовенькая.
— Я рада уж, что слово из себя выдавил человеческое, — откликнулась Нава. — Я боялась, что ты совсем говорить разучился. Сначала непонятное говорил, а потом замолчал и разучился, а что мне делать с мужем, который разговаривать не умеет? У нас, кто не разговаривает, и человеком не считается. Мертвяки вот не разговаривают — и никто их людьми не считает. Потому что они не люди, а мертвяки. А ты на мертвяка не похож. Поэтому должен разговаривать. Ты поговори, поговори со мной…
— А кто еще в этом доме живет? — спросил я.
— Как кто, Молчун? Разве ты не видишь, что ты да я: Нава и Молчун, Молчун и Нава? Поднимешься совсем и мужем мне будешь, а я тебе женой стану. Я ведь тут тоже чужая, никто меня на самом деле не любит. Только жить разрешили, когда я приблудилась. Сейчас всех женщин берут, потому что их мало становится, — мертвяки воруют, уроды воруют, бандиты воруют. И почему это все женщин воруют? Вот и маму мою мертвяки утащили… Ночью это было… Она меня пригнула и ногой подтолкнула, я между ног и проползла, а потом бежала, бежала…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});