Читать интересную книгу Эльфийский бык - Екатерина Лесина

я глянул этот её… грамм… там одна… прости Господи, жопа… в прямом, господа, смысле слова. И разных ракурсах. Я к ней, а она мне, мол, ничего-то вы, дядюшка, в трендах не понимаете…

В голосе звучала искренняя обида.

— А какой это тренд, если это жопа?

— Не скажите, — возразил Василевский, чувствуя, как притихает язва. — Жопа, она всегда в тренде…

— Это да… это есть такое…

— Так что, и вправду, пусть себе едет… к пингвинам… пусть им и показывает…

Коньяк был хорош. Особенно с карамельками «Халвичными», которые нашлись в карманах министра иностранных дел, наглядно продемонстрировав глубину и ширину его дипломатического таланту.

— Так что, господа… родине нужны пингвины? Будут! Самой высокой удойности! — заявил министр здравоохранения, который еще в прошлом десятилетии пить бросил, а потому оказался на диво чувствителен к коньяку. — Не посрамим…

Тост был воспринят с немалым одобрением.

И только министр сельского хозяйства подавил тяжкий вздох. Пингвины, конечно, хорошо… особенно тем, что к его ведомству не относятся. Но пока до них дело дойдет, эти… одаренные… вовсе сельское хозяйство развалят.

Уж лучше бы реформу затеяли.

К реформам он как-то более привычный, что ли.

Глава 3

Повествующая о семейных ценностях и выборе жизненного пути

Глава 3 Повествующая о семейных ценностях и выборе жизненного пути

«Умные мысли достигают головы лишь тогда, когда жопа, накуролесив, затихает».

Жизненное наблюдение

Князь Павел Иванович Кошкин пребывал в смешанных чувствах, коих не испытывал давно. По утверждениям матушки, княгини Софьи Никитичны Кошкиной, в девичестве Сапрыкиной, с душевной тонкостью и чувствами у него вовсе было тяжко, то ли тяготы детства сказались, то ли просто таким вот, бесчувственным, он уродился. Главное, жить это не мешало.

До недавних пор.

Он сунул пальцы под воротничок и дернул, с трудом сдерживаясь, чтобы вовсе не разорвать тесный узел галстука.

Стоило настоять на своем.

Еще раньше.

Но нет же… поддался… позволил уговорить, заговороить… побоялся матушку обидеть или, скорее уж, не пожелал связывать себя новыми обязательствами, раз уж старых полно.

А теперь?

Стыдно.

Стыд разъедал изнутри и был столь глубок, что Кошкин даже подумал было в отставку подать. Но после вспомнил, что дела передавать некому, да и государь навряд ли заявление подпишет. Не говоря уже о том, что будет сие выглядеть слабостью и признанием вины.

Вины за собой Кошкин не ощущал.

А вот желание надрать кому-то чересчур длинные уши — вполне. Это ж надо было так опозориться!

— Пашенька! — матушка, что характерно, была дома, словно чуяла. — Ты сегодня рано…

— Где он?

— Кто?

К своим шестидесяти четырем годам княгиня Кошкина сохранила и девичью фигуру, и личико и манеры. Некоторые склонные к злословию особы почитали данные манеры подходящими аккурат юным девам, а никак не женщинам серьезных лет, но…

На завистников княгиня взирала с высоты своего положения преснисходительно.

— Мама… ты знаешь⁈

И понял — знает.

Точнее, знала.

— Ах, — сказала княгиня и от избытка чувств почти упала в обморок.

Почти, поскольку вспомнила, что Павел как есть чурбан и намека не поймет, и подхватить вряд ли успеет, а падать на пол как-то…

Некомильфо.

Полы, конечно, мыли регулярно, но это еще не повод, чтобы на них валяться.

— Дорогой,будь добр, объяснись, — дрогнувшим голосом произнесла княгиня и вытащила лорнет, вид которого в давние детские годы приводил Павла в трепет, причем по совершенно неясной причине. Он и ныне испытал какое-то смущение и даже робкое желание отступить.

Не в этот раз.

И осознав, что в объяснениях он может увязнуть надолго, князь подавил вздох и, аккуратно взяв матушку за талию, просто поставил её на столик, аккуратно вместивши меж фарфоровой статуэткой балерины и раскрытым ежедневником.

Княгиня удивилась.

И открыла рот.

И поняла, что совершенно точно не знает, что сказать. Да и кому говорить, когда этот… этот невозможный человек уже по лестнице поднимается? И споро… весьма споро.

Вот ведь…

Будет опять мальчику выговаривать. Оно, конечно, есть за что… признаться, эта выходка дурного свойства и самой княгине стоила немало нервов. Но это же не повод еще…

— Пахом! — позабывши про утонченность манер, заорала Софья Никитична. — Пахом, иди сюда!

Столик, казавшийся не таким уж высоким, вдруг словно бы вытянулся.

Да и места тут…

И каблуки опять же.

— Пахом!

Сам виновник домашнего переполоха изволил почивать с почти чистой совестью. А что, экзамен ему поставили, пусть даже и не самый высокий балл, но тут уж и бабушкины связи оказались бессильны. Впрочем, если бы бабушка поинтересовалась мнением самого Ивана, то с удивлением узнала бы, что его этот низкий балл нисколько не волнует.

И вообще…

Университет?

Он отучился, раз уж бабушке того надо было. И хватит.

После экзамена была вечеринка, по старому обычаю несколько затянувшаяся, а потому домой Иван Кошкин явился под утро. Упал в перины, позволивши лакею раздеть себя. Испил отвару от похмелья, снова пожаловавшись на гадостный его вкус, и уснул с чувством выполненного долга.

Проснулся он оттого, что хлопнула дверь.

А затем чья-то крепкая мощная даже рука ухватила его за шкирку и бесцеремонно вытащила из постели.

— Ай, — сказал Иван, подслеповато щурясь. Вот какая падла еще и шторы отдернула? Впрочем, когда зрение слегка сфокусировалось, все встало на свои места. — Доброе утро… дядя…

Иван произнес это как можно более тоскливо. И даже попытался изобразить оную тоску на лице, в чем по собственному мнению он изрядно преуспел. Во всяком случае, бабушка впечатлялась.

А вот на дядюшку не подействовало.

— Спишь, паразит? — ласково поинтересовался он.

— К… экзаменам готовился… — Иван заморгал. — Всю ночь… учил… непокладая… прилег вот только…

— Экзамены у тебя уже были.

Железные дядюшкины пальцы разжались, и Иван рухнул бы, если б не был заботливо перехвачен под мышку, развернут и пинком направлен к креслу, в которое и упал.

— Скажи, самому не противно?

Дядюшка был хмур.

Вот… с чего бы?

Слухи дошли? Так ведь… ну да, переборщили же… это не только Иван признавал. После уж, на утро, протрезвевший Ахромеев просил прощения и обещал, ежели из дому выгонят, замолвить словечко. Правда, перед кем, не уточнял.

— Я… виноват, — за свою жизнь Иван твердо усвоил, что своевременное признание вины избавляет от львиной доли морали, которая сейчас всенепременно выльется на многострадальную и, несмотря на зелье, побаливавшую со