Читать интересную книгу Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

Но с другой стороны, ничто и никто отныне не мешает ей стать богатой и счастливой. И никаких семейных и моральных ограничений впервые в жизни у Сони нет. Можно делать что хочешь и не давать ответа, и не искать оправданий. Это настоящая свобода, потому что ее, нынешней Сони Рудашевой, в природе попросту не существует. А та, которая существует, покупает в этот момент грядущую свободу баснословно дорогой ценой. И будет платить еще пятнадцать лет. До подоконника.

А Софья Алексеевна Фонштейн может даже называться каким ей угодно именем, отчеством и фамилией, тем паче что имя «Соня» никогда ей не нравилось. Правда, это дело десятое. А дело первое – найти для начала хотя бы еду и ночлег. Соня опять загрустила. Никому до нее не было никакого интереса. А ведь бульвар полон народа. Вон невдалеке изгибается волнами подвижная толпа жестикулирующих мужчин, а чуть ниже по бульвару – еще одна такая же толпа, размером побольше. В первой, шумной и гротескной, бурно обсуждается недавний матч, принесший ничью «Черноморцу». Народ здесь попроще, с авоськами и собственной посудой, выражения – не для дамских ушей. Вторая же, солидная и возрастная, предается обстоятельному перемыванию косточек артистам труппы московского театра, прибывшему недавно с гастролями. Кто на ком женат, да кто с кем развелся. Эти долго будут стоять, до самого вечера. Для бульвара дело обычное, особенно в выходные. И только Соня сидит одна, неприкаянная, голодная и бездомная.

Но тут на нее упала тень. Плотная и по форме человеческая.

– Эй, манюня, чего грустим на празднике трудового народа? – прозвучал над ней голос с безалаберной интонацией и далеким от интеллигентности выговором.

Соня подняла глаза. Сбоку от бульварной скамейки, рядом с ней, только руку протянуть, стоял вполне симпатичный и очень молодой человек, разодетый в пух и прах с некоторой чрезмерностью и явно с одесской толкучки. Как истый пижон-одессит, он небрежно поставил ногу в блестящем ботинке на кирпичину, призванную ограждать территорию газона, стряхивал пепел на траву и плевать хотел на запрещение «Не мусорить!».

Обычно к Соне на улицах и на бульваре и даже на приморских пляжах одесские бонвиваны никогда не приставали. Разве только смотрели на хорошенькую девчушку издалека да перемигивались. И потому, что Соня никогда не ходила одна, а разве лишь с подругами и родителями, и потому, что по ней сразу было видно – домашний ребенок, не дай бог что, семейство голову оторвет. Опять же местная, не курортница, да и лет ей маловато для серьезных заигрываний. Теперь же все обстояло иначе. Юное ее тело пребывало на пятнадцатилетнем рубеже, через месяц уже и шестнадцать, а вот взгляд сине-голубых прозрачных глаз и общее, так сказать, выражение Сониного лица говорили о совсем другом возрасте. Да и печальная фигура ее демонстрировала досужим наблюдателям далеко не детское горе.

– Вы кто? – на всякий случай спросила молодого человека Соня.

– Я – Марик. Будем знакомы? – немедленно откликнулся парень и, отбросив сигарету прочь, манерно протянул Соне руку.

– Хорошо. Будем знакомы, – согласилась Соня и тоже протянула ладошку.

И оглядела Марика с головы до ног. Лет двадцать пять, а может, и меньше. И тут же Соня одернула себя. Ей-то уже не тридцать. А значит, этот Марик выглядит очень молодым и неподходящим только для той, прошедшей Софьи Алексеевны, а для действующей Сони он, прямо скажем, даже староват. А вообще-то он ничего. Чернявый, смуглый, кареглазый, черты лица достаточно тонкие, чтобы нести в себе некоторую изящность, но не настолько, чтобы обратиться в глупую незначительность. Соня улыбнулась. Марик тоже улыбнулся в ответ, и ровные его зубы показались Соне необычайно белыми, может, только из-за контраста с оливковым цветом его лица.

– И что мы скажем за себя? – спросил ее Марик, слегка сжав Сонину руку.

– В смысле? – не поняла его Соня.

– В смысле, я – Марик, а какое будет имя у девушки? – и Марик выжидающе наклонился к сидящей Соне, словно хотел услышать страшный секрет.

Ба, да ведь она же не сказала, как ее зовут! Совсем разучилась знакомиться с парнями. Правда, наука эта присутствовала в Сониной памяти по разным причинам в эмбрионально-зачаточном состоянии. Зато теперь! Господи, зато теперь можно постигать и азы и совершенство этого искусства в свое удовольствие, и никто не скажет «нет», не запретит и не отругает. Вот только какое имя назвать? Одна Соня Рудашева в Одессе уже имеется. Соня Фонштейн? Ни за что! И Соня спросила себя, кем больше всего на свете ей бы хотелось быть? И из памяти детства немедленно всплыло яркое, пошлое, завораживающее своей орнаментальной банальностью имя. И пусть, и наплевать, во втором ее шансе не станет отныне никаких условностей, и с сегодняшнего дня ее зовут…

– Инга! Меня зовут Инга! – почти выкрикнула Соня.

Марику ее новое имя, однако, несказанно понравилось, он даже тихонько присвистнул:

– Красиво-о! Девушке явно повезло с родителями. Фамилию оставим на потом. Для более близкого контакта. Идет?

– Еще бы! – охотно согласилась Инга, бывшая Соня, потому что фамилию ей еще предстояло нафантазировать, а за несколько секунд сделать это было непросто. Однако тут же она и подумала, что и фамилию можно принять любую, и проверить ее подлинность выйдет совершенно невозможным. Потому что нынешней Сони-Инги ни в каких бумагах не существует.

– Так как же, Инга, совершим променад за знакомство? – предложил Марик. Выражался он странно, даже в Одессе подобные словесные обороты редкость, а может, парень косил под какого-нибудь киношного героя, но не хватало образованности.

– А куда мы пойдем? – тут же спросила Соня, голод давал себя знать. – И давай будем на «ты»?

– Давай! Хочешь, пойдем в кафе или лучше на Морвокзал, я там обладаю репутацией в закрытом буфете.

– Лучше в кафе! – немедленно отозвалась Соня. Буфет тот Соня знала хорошо, да вот беда, и ее там знали тоже. Не раз ходили с отцом. А жаль, буфет славный.

– В кафе так в кафе, – согласился Марик и спросил: – Мороженое откушаем или что покрепче?

И видно было, что последний вопрос Марик задал только так, для порядку. Не мог не понимать, что перед ним школьница, и сам не верил в удачу случайного знакомства. Однако Соня, вернее уже Инга, так измучилась переживаниями за последние несколько часов, что не отказалась бы и выпить. Более того, это было ей необходимо.

– Что покрепче, – сказала Инга. И видимо, так сказала, что Марик моментом перестал усмехаться, посмотрел уже серьезно.

– Для красивой девушки не жалко и шампанского. В темпе вальса! Пошли? – и предложил шикарным жестом Инге руку, словно позировал перед кинокамерой.

– Пошли, – просто ответила Инга. Проблема с едой, по крайней мере, была решена. А там, как говорится, будем посмотреть.

Одесса. Август 1984 года. Улица им. Шолома Алейхема, дом 6. Бывшая Мясоедовская.

Был вечер, и было жарко. В открытое нараспашку окно ветер заносил уличную пыль и прелую вонь мусорных бачков, но уж лучше так, чем обливаться обморочным потом в мертвой духоте. Инга сидела на краю заваленной барахлом тахты, лениво перебирала одежки. Марик разрешил ей, конечно, выбирать из кучи что душе угодно, но Инга знала их финансовые обстоятельства лучше него и потому не давала разгуляться желаниям. За июльскую партию французской косметики еще было не до конца уплачено. Инга сама же и настояла на том, чтобы потянуть с долгом, а вырученные деньги вложить в демисезонные, джинсовые куртки и яркие, в рекламных ярлыках, ветровки. Эти-то куртки и ветровки да еще югославские спортивные костюмы по лицензии «РUMA» и валялись теперь вокруг нее на тахте. А через час за ними должен был явиться и купец.

– Знаешь, манюня, Стендаль хочет пять процентов сверху. За просроченный долг. Я мог бы его умыть, но в деловых кругах важна репутация? – сомневаясь и вопрошая, обратился к ней Марик, оторвавшись от скрупулезного процесса подсчета предполагаемой прибыли на тетрадном листке бумаги.

– Хочет – дай. Только не пять, а три. Сойдетесь, в конце концов, на четырех. И деловые круги утрутся твоей репутацией. А Стендаль тот еще жук.

Стендалем звали вечно молодящегося, лысеющего лектора-правоведа из Одесского университета, подпольного спекулянта и ростовщика, по слухам не брезговавшего и масштабными аферами с валютой капиталистических стран. Ладно, куда ни шло еще бонны из «Альбатроса» или чеки из «Березки», но валюта в больших объемах! Это уже круто по-настоящему, и здесь нужны высокие покровители. Впрочем, никто Стендаля за руку по 88-й не ловил и никто из одесских гешефтмахеров даже не мог похвастаться, что менял у Стендаля советские рубли на заморские марки, доллары, франки или, на худой конец, драхмы. А говорить можно разное. Стендалем же кандидата юридических наук Шумейко Зиновия Юльевича прозвали в узком кругу одесских барыг за излюбленное им выражение, состоящее из двух частей – вопроса и утверждения, кое Зиновий Юльевич обращал всякий раз к очередному деловому знакомому: