по которой тянулся караван низкорослых лошадей, навьюченных мешками с солью, и пыль вставала рыжеватым дымом из-под неподкованных копыт. Дальше в зарослях джунглей возвышались холмы, а над ними пустое неприязненное небо. Зной еле заметно пульсировал, от удушливой жары клонило ко сну.
Девушка не прикасалась к нему, не искала близости, однако волосы ее источали теплое благоухание, истома была в ее теле, истома и призыв.
— Придешь вечером? Как услышишь, что подъезжает автомобиль, — значит, я приехал. Майор Сават берет меня с собой в деревню, недалеко отсюда.
Тари молчала, грудь ее мерно вздымалась от спокойного глубокого дыхания. Казалось, что слова до нее не доходят.
— Жди меня здесь. Или ты часовых боишься?
Он заметил, как насмешливо искривились ее губы. Тари смотрела на него почти враждебно.
— Слышишь, ты должна сидеть здесь и ждать.
— Вернешься — я сама тебя найду. — Тари бросила на тропинку сигарету и легко сбежала по ступенькам. Она шла быстрой, танцующей походкой, точно плыла, и Роберт знал, что ей хочется, чтобы он на нее смотрел.
Часовой, сидевший на корточках под деревом с карабином на коленях, поднял руку к загнутым полям полотняной шляпы и что-то сказал ей, но она прошла мимо, не обращая на него внимания. Девушка спускалась по склону холма, словно проваливаясь в землю до колен, по пояс; наконец ее черные блестящие волосы скрылись за пучками засохших сорняков.
— Черт подери, — пробормотал Роберт в восторге, — вот это да. Как статуэтка…
На сухой, превратившейся в пыль глине дымилась брошенная сигарета. Маляку вспомнились жертвенные курительные свечи на могильных холмиках, и его охватило какое-то странное волнение, словно он заново увидел этот мир, залитый безжалостным солнцем, красную глину, сухие травы, — все теперь казалось иным сквозь легкую голубоватую струйку дыма от гаснущей сигареты.
«Она будет моей», — Роберт обещал себе это как ребенку, ему очень хотелось приласкать девушку, обнять, вдыхая ее запах, и убаюкать на руках.
Жара проникала даже через кожу давно нечищенных, исцарапанных ботинок, так, словно он стоял в горячей золе. Роберт вернулся в свою комнату с закрытыми ставнями; свежевыбеленные стены усиливали чувство прохлады, здесь пахло камфорой и известью. Он отстегнул холщовый пояс с кольтом в деревянном футляре, бросил его на кровать, а потом сам повалился на шершавое одеяло, положив руки под голову.
«Не возьму его с собой, слишком жарко», — вздохнул Маляк с облегчением. Глядя сонно и немного бездумно на полосы света, врывающиеся в комнату через щели в ставнях, он решил, что на экскурсию в деревню захватит с собой только фотоаппарат — вдруг подвернется какая-нибудь интересная сценка.
На верхушках деревьев стрекотали цикады, выводя металлическую мелодию знойного дня.
«Если удастся уговорить майора, чтобы он дал машину, Коп Фен покажет мне эту пещеру… Там наверняка выделяется газ, — Роберт сонно потянулся, — его надо выжечь и, пока он снова не накопится, обшарить подземелье».
Ему представились высеченные из камня саркофаги, украшенные резьбой крышки… Сделать фотографии с помощью блица, описать открытие, которое прославит его имя на весь мир. В подброшенные драгоценности Роберт не верил. А вообще-то ожерелье какое-нибудь или хоть перстенек пригодились бы. Мысленно он уже поднимал, сдвигал тяжелые крышки, заглядывал внутрь то одного, то другого каменного корыта. Что там может быть? Сырость, мрак, кучка трухи, груда истлевших костей, пористых, съеденных временем. А то и оружие. Он уже обдумывал возможность забрать найденное, вывезти отсюда. А останки — в подземный поток. Ведь Мальро не задумываясь отпиливал каменные барельефы в здешних храмах. Нет, не тут, а в Камбодже… И в королевских дворцах кхмеров. От искусствоведа, историка до грабителя, потрошащего могилы, всего один шаг. Это только вопрос времени. Археолога никто не обвинит в профанации памятников. Ну и цель, конечно… Ему неожиданно вспомнились груды бумаг, ржавых консервных банок, босые, обгрызенные ступни, выступающие из осыпи сухой глины. Был человек — и нет его. Коп Фен говорит, что это какой-то неизвестный, замученный на допросах или тайком застреленный теми, кого сейчас прогнали из этих мест. Мученик, а они даже не хотят его похоронить. Своего они вытащили бы и похоронили, не упустили бы случая разъяснить правильность революционной политики и возбудить в людях праведный гнев. «А вдруг это один из убитых врагов, — засомневался Роберт, — лежал себе в окопе, распухший, черный, трещали пуговицы, мундир лопался по швам, от трупа шел неприятный запах в казармы, вот и стащили его на свалку. Никому не нужное человеческое тело, лишенное жизни. Нет, другая, бесформенная жизнь растет, продолжается в нем, ведь распад — только новая фаза круговорота веществ…» Роберт увидел колеблющийся язычок пламени, он лижет темноту, которая принимает очертания высокой груди, отлитой из бронзы, а огонек скользит вдоль бедра, прячется за спину, и вот из мерцающего мрака появляется едва ощутимое, теплое, доверчивое тело, готовое раскрыться навстречу… С огромным облегчением, близким к блаженству, он понимает, что Тари пришла танцевать.
Язычок пламени взлетает, освещая контуры тела, как будто кто-то желающий Роберту добра хочет рассказать ему о красоте девушки, о податливой округлости, к которой он прильнет. Вот плечо, линия головы и маленького уха, бедро, высоко поднятое колено.
Музыка, где эта музыка? Она говорила о колокольчиках, о ритме, который отбивают ступнями. Не понимаешь… «Музыка в тебе, я танцую для тебя», — в нем звучали эти слова. И вдруг он понял, что она говорит о ритме глухо стучащего сердца, о том, что кровь пульсирует в каждой клетке тела. Это был прибой жизни, слепое вожделение в темноте. Это была не Тари, а сама женственность, воплощение пола, недостающая половина. Взять, войти, чтобы посеять жизнь. Словно ударить кинжалом. Разверзаясь все глубже и глубже, засасывающая, как плодородный ил, как поднимающееся тесто, тяжесть давила, ему не хватало воздуха… Он хотел ее оттолкнуть, освободиться, зная, что все уже свершилось, женщина зачала и он уже не нужен, он лишний.
Маляк проснулся, ему было стыдно, как некогда в детстве. Коп Фен стучал кулаком в ставни, напоминая, что пора ехать.
— Сейчас! — сконфуженно крикнул Роберт.
Он упрекал себя за то, что заснул в одежде. Мокрым полотенцем вытер лицо, грудь, живот. Теплая вода не приносила облегчения. Веки были тяжелыми, сердце неровно билось. «У меня нет сына. Обладая женщиной, я никогда не думал о ребенке, — он покачал головой. — Думал, — напоминал он самому себе, — думал и делал все, чтобы его не было». Роберт криво усмехнулся.
С сумкой и фотоаппаратом он вышел в гнетущую жару.
— Когда мы вернемся?
Шофер задрал ствол пулемета, раскоряченными ножками упиравшегося в капот джипа. Майор немного придержал ствол, они подняли крышку и заглянули