— Клянусь вам, что у меня был настоящий балют, а не имитация, — дядюшка Айнтопф отхлебнул пива и вытер губы салфеткой. — Если хотите, можете исследовать порцию того паренька, а потом я её съем... Вы тоже считаете, что я не в себе?
— Психиатрия сумела бы объяснить изменения в твоём поведении, но не в твоей внешности, Айнтопф, — вздохнул полковник, — да и любая другая наука, как мне кажется, тоже.
— Итак, по-вашему, я не фигляр и не умалишенный... Значит, вы, в отличие от доктора Шварца, верите мне, герр Краузе?
— Я был готов поверить в диету на основе этого твоего балюта, потому что, если честно, не вижу принципиальной разницы между яичницей из утиных зародышей и кашей из проросших пшеничных зёрен, которую я вот уже лет десять пихаю в себя на завтрак по совету всё того же доктора. Но верю ли я, что питание гнилым мясом способно вернуть молодость и продлить жизнь? Разумеется, нет.
— Но мне же вернуло, — хмыкнул дядюшка Айнтопф.
— Да? — Полковник наконец-то вновь посмотрел на него. — Сдаётся мне, что историю с гнилоядением ты выдумал исключительно для того, чтобы тебя сочли за чокнутого и впредь не тревожили расспросами, а твоя тайна, которую ты не хочешь раскрывать, заключается в чём-то ином!
Дядюшка Айнтопф обиделся.
— Среди нас двоих совершенно точно есть один чокнутый, но это совершенно точно не я! — сказал он, вставая. — Подождите немного, старый вы параноик, и я докажу вам, что говорю правду!
Он ушёл на кухню и минут через десять вернулся, поставив на столик поднос с двумя чашками и парой одноразовых палочек для еды. В первой чашке был известный полковнику имбирный соус, во второй — крупные грязно-серые стружки мылообразного вещества.
— Это строганина из мороженого игунака, — дядюшка Айнтопф указал на стружки и с неподдельным наслаждением втянул носом воздух. — На кухне весьма тепло, так что пока я доставал палочки, он успел подтаять и вновь начал пахнуть... Чувствуете? Так пахнет здоровье и долголетие!
Отвратительный душок разлагающейся плоти бывший полицейский не перепутал бы ни с чем. Желудок его заныл и сжался, но позыв к тошноте легко удалось подавить. Герр Краузе удовлетворённо отметил, что ещё не утратил профессиональных навыков: по долгу службы ему не раз приходилось посещать как эксгумацию, так и анатомирование результатов её, и мысль, что он может заблевать важные улики, всегда действовала как отличное противорвотное; и хоть сейчас никаких улик не предполагалось, ответственность, разбуженная трупным смрадом, всё равно победила отвращение.
Вскрытия, подумал полковник, были неприятнее: после визитов в морг верхняя одежда иногда так пропитывалась зловонием, что её приходилось выкидывать. Даже химчистка не помогала...
Дядюшка Айнтопф взял палочки.
«Съест или не съест?» — подумал полковник и удивился сам себе: он не ощущал почти ничего, кроме живого азарта, словно удивительный кухмистер собрался не лакомиться жировоском, а ставить некий гастрономический рекорд вроде пожирания на скорость огромной миски жареных куриных крылышек.
Дядюшка Айнтопф ловко подцепил палочками одну из стружек, макнул её в соус и проглотил почти не жуя.
— Извините, что не предлагаю вам эту пищу богов, — сказал он, хищно облизываясь. — Она пошла бы вам только во вред, вы не готовы вкушать её... — Процедура была повторена. — Ням-ням! Кстати, вы до сих пор не притронулись к своему балюту и он наверняка уже остыл. — Дядюшка Айнтопф потянулся за третьей стружкой. — Подогреть его вам? Впрочем, это блюдо в холодном виде даже вкуснее!
Судя по лукавому выражению белого глазика голый и беззащитный эмбрион чувствовал себя в полковничьей пиале вполне безопасно, словно заранее знал, что такого уродца, как он, полковник вряд ли отважится обидеть. Так и вышло: полковник храбро схватил ложечку — и вдруг понял, что не сумеет заставить себя даже прикоснуться ей к угощению, а уж о том, чтобы отделить кусочек и попробовать его на зуб, и говорить нечего. Разница между кашей из ростков пшеницы и балютом оказалась существеннее, чем мыслилась.
— Я не смогу съесть это, — беспомощно признался полковник.
— Понимаю, — кивнул дядюшка Айнтопф. Он прикончил строганину и теперь допивал пиво. — У вас нет столь же мощного стимула, какой был у меня. Я подозревал, что моей диете вряд ли сможет последовать любой желающий... — Он громко рыгнул. — Прошу прощения!
Волна мертвецкой вони окатила полковника.
— Может, оно и к лучшему, — уныло сказал он, вставая и собираясь уходить. Дядюшка Айнтопф остановил его:
— Чтобы хоть немного подбодрить вас, герр Краузе, позвольте мне приготовить один из тех обедов, ради которых вы когда-то ходили сюда каждый день и в любую погоду. Сегодня у нас пятница, значит, это будет шницель «Буташтек» и крокеты из булки!
— Я не голоден, — сказал полковник.
То, что попытка объяснить горожанам основы путридной диеты потерпела сокрушительное фиаско, дядюшка Айнтопф в полной мере осознал лишь тогда, когда на следующее утро купил в магазинчике напротив кухмистерской свежую городскую газету. В ней обнаружились сразу два разгромных текста, посвящённых вчерашней лекции: один принадлежал тупице репортёру, другой — доктору Шварцу. Обе статьи называли дядюшку Айнтопфа мошенником и даже обскурантом, но если первая старательно перечисляла названные им блюда, упирая на их омерзительность и перевирая всё, что можно было переврать (копальхен в репортёрском изложении стал шрифтом, а гравлакс — ударением), то вторая вместо них упоминала некие птомаины и сухо доказывала, что дядюшка Айнтопф заболел редкой разновидностью аллотриофагии, угрожающей ему тяжёлым отравлением, а то и смертью. Перемены в облике кухмистера оба корреспондента уклончиво причислили к успехам современной косметологии.
Подкрепляясь разогретым в духовке игунаком дядюшка Айнтопф принял решение отменить все запланированные лекции — всё равно люди пришли бы не слушать, а глазеть на него, как на бородатую женщину или иной цирковой курьёз. Выйдя повесить соответствующее объявление, он обнаружил на крыльце изрядно упитанную мёртвую кошку; почерк записки, привязанной к облезлому хвосту и желающей приятного аппетита, разоблачал в анонимном шутнике ребёнка, действующего, очевидно, по наущению родителей. Обследовав тельце несчастного животного, несколько суток назад погибшего под колёсами какого-то лихача, дядюшка Айнтопф нашёл, что мясо пока cферментировалось весьма слабо и силы в нём ещё нет, однако после дозаривания в сахарном песке гостинец будет вполне пригоден к употреблению с сётцуру.
Санитарный инспектор, как раз в это время приехавший провести ревизию «Холодной утки», даже не стал заходить внутрь. Почуяв амбре дядюшкиного обеда и узрев самого дядюшку Айнтопфа с разлагающейся кошкой в голых руках, должностное лицо, стараясь дышать ртом, молча выписало предписание, требующее немедленно закрыть кухмистерскую по причине вопиющей антисанитарии, вручило эту бумагу кухмистеру и неподобающе быстро исчезло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});