— Путридной?.. А что значит это слово? Скажите хотя бы, как оно правильно пишется!.. — запрыгал на месте репортёр, но дядюшка Айнтопф уже скрылся за массивными дверями.
Сборище, ещё немного постояв, распалось на небольшие группы, зашагавшие каждая в своём направлении, и вскоре толпа растворилась в прозрачном послеполуденном воздухе, как разорванная ветром туча.
Обещанные чтения вызвали колоссальный интерес, и за три дня столики в «Холодной утке» оказались заказанными на полгода вперёд. На первый сеанс дядюшка лично пригласил всех своих приятелей, так что для прочих осталось чуть больше десяти свободных мест, одно из которых успел-таки занять репортёр городской газеты.
Полковник Краузе очень расстроился, когда выяснилось, что «Холодная утка», когда вновь откроется, будет, скорее всего, специализироваться исключительно на диетическом питании по системе дядюшки Айнтопфа, но на лекцию прийти обещал.
Дядюшка Айнтопф вышел на эстраду, где раньше по вечерам струнный оркестрик исполнял дигестивную музыку, и принялся ждать, когда аплодисменты сойдут на нет.
Его шевелюра отеняла лицо, и многим присутствующим показалось, что в этом лёгком полумраке глаза дядюшки Айнтопфа отливают кроваво-красным и стеклянисто поблёскивают. Вероятно, причина столь странных оптических эффектов крылась в лампах, недостаточно искусно имитирующих дневной свет.
Странен был и запах, стоявший в зале — слабый, но вполне ощутимый. И совершенно неуместный здесь, в уютной кухмистерской. Попахивало гнилью. Кислый дух тухлых фруктов, солёная вонь истлевающей рыбы и сладковатый смрад разлагающегося мяса составляли гадкий букет, который через несколько минут обоняния начинал казаться почти приятным, почти изысканным... Наверное, рефрижератор не выдержал отсутствия дядюшки Айнтопфа и умер, сгноив все продукты и скопив в себе огромное количество газов, так что едва дядюшка Айнтопф распахнул дверцу, как миазмы вырвались на волю, пропитали стены и мебель и не пожелали выветриваться.
— Я не единожды рассказывал, что молодость свою я провёл на камбузе и что в каждой стране, куда меня заносило солёными морскими ветрами, я старался непременно ознакомиться с туземным искусством приготовления пищи, — начал свой доклад дядюшка Айнтопф. — Вы знаете, что мне доводилось отведывать самые изысканные яства, но я никогда не говорил, что я сталкивался и с образчиками той самой кулинарии, которую у нас принято величать экстремальной.
— Вы пробовали жареных скорпионов, герр Айнтопф? — с притворным интересом спросил какой-то юноша.
— Пробовал, но в них нет ничего экстремального, — пожал плечами дядюшка Айнтопф. — Если подумать, крабы, омары и лангусты выглядят гораздо кошмарнее, но этих отдалённых родственников упомянутых вами членистоногих мы поедаем безо всяких предубеждений... Нет, я говорю о деликатесах, куда менее дружелюбных к неподготовленному желудку. Раньше я мог бы поклясться, что их рецепты взяты из поваренной книги самого Сатаны, но нынче мнение моё изменилось. Именно благодаря диете из самых экстравагантных блюд, когда-либо измысленных чревоугодничающим человечеством, я не только полностью восстановил здоровье, но и приобрёл ту великолепную физическую форму, в коей пребываю сейчас. — Дядюшка Айнтопф закатал рукава и продемонстрировал убедительные бицепсы. — После того, как здесь на кухне у меня едва не остановилось сердце, после того, как по глазам герра Шварца я понял, что неизлечимо болен...
— А я теперь понимаю, что мне всё-таки следовало прописать вам курс атарактиков, друг мой! — негодующе воскликнул пожилой терапевт. — Вы были здоровы как бык! Как бык с нервной системой молодой кобылицы!
Некоторые столики захихикали. Дядюшка Айнтопф не обратил на них никакого внимания:
— Герр Шварц наверняка прав, и это была всего лишь ипохондрия. Так или иначе, я отправился не на курорт, а в гастрономический вояж, ибо мне пришло в голову, что только рациональное питание может спасти мою жизнь.
— Гастрономия и нутрициология — вещи едва ли не противоположные, — ядовито заметил доктор Шварц, но дядюшка Айнтопф оставил его примечание без ответа.
— Я понимал, что болезнь моя запущена и что обычными кашками и салатиками её не излечить. Мне требовались блюда, обладающие поистине фантастической силой — и я отыскал их. Для начала я прибыл на Филиппины, дабы попользовать себя балютом. Это варёное утиное яйцо, в котором уже почти сформировался птенец...
— Фу, гадость какая! — перебил молодой женский голос.
— Филиппинцы не согласились бы с вами, — возразил дядюшка Айнтопф, — ведь они едят балют в самых разных видах каждый день. Это здоровая пища, в ней много протеина, и её свойства я испытал на себе. Могу заверить вас, что на вкус она несравненно лучше, чем на вид, и привыкнуть к ней довольно легко. Очень скоро вы сами сможете в этом убедиться, ибо после лекции я предложу всем присутствующим отличный семнадцатидневный балют с чесноком, чёрным перцем и соевым соусом!
— Нет уж, спасибо!.. Я это есть не буду!.. Айнтопф, ты сошёл с ума!.. — зазвучали беспокойные возгласы. Однако интерес к дядюшкиному рассказу превозмог отвращение, и зал кухмистерской никто не покинул.
— А я, пожалуй, попробую, — сказал восьмидесятилетний полковник Краузе себе под нос.
Дядюшка Айнтопф сумел услышать его и кивнул:
— Рекомендую запивать светлым пивом.
Каждый слушатель принял эту реплику на свой счёт, отчего поднялась новая буря брезгливости. Когда она улеглась, дядюшка Айнтопф продолжил лекцию:
— Целую неделю я питался только балютом. Это прекрасно укрепило мой дух и тело: пугающие мысли о смерти перестали посещать меня, а головокружения и приступы тахикардии прошли. Я предположил, что всё дело в стволовых клетках, ведь эмбрионы богаты ими, поэтому когда я ощутил, что мой организм требует большего, нежели утиный омлет, я отправился в Бангалор — ибо я знал, что в меню потомков британских колонизаторов присутствует редкое и запретное как для чистокровных индийцев, так и для истинных англичан кушанье кьюти-пай — карри, приготавливаемое из нерождённого козлёнка.
— Из нерождённого?.. Боже мой, дядюшка Айнтопф, что за ужасы вы нам рассказываете! — раздался искажённый тошнотой голос газетчика, склонившегося над блокнотом. — Этот условно-съедобный паноптикум и есть ваша хвалёная диета?!
— Вы, уважаемый, торопите события... Мне не удалось угоститься кьюти-паем. Зато я совершенно случайно познакомился с учением шиваистской секты Агхора — и вскоре выяснил, что не нуждаюсь в фетальном мясе. Диета из балюта не исцелила меня — она всего лишь послужила очищению организма. Так сказал мне мой гуру. Его зовут Чирандживи, что на языке телугу означает «долгоживущий», и это имя говорит правду: Чирандживи уже почти двести лет. На первый взгляд он кажется небывало дряхлым и вообще выглядит довольно жутко: голый, с ног до головы испачканный пеплом священных костров, со сбитыми в войлок волосами... Но стоит присмотреться к зубам и глазам — и становится ясно: если его отмыть, постричь и приодеть, ему никто не даст больше тридцати.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});