Читать интересную книгу Тогда и сейчaс - Оли Дункан

– Недостойна!

– Почему? – недоумённо спрашивает классная руководительница (очень хорошая женщина) Людмила Михайловна.

– У неё тройки по математике и физике!

Недостойна! Но мне же поступать в ИнЯз? Как же так? За что? Спасибо Богу, что у меня была подруга по несчасью Лариска Алиханова. Когда ей задали вопрос, что она прочла за последнее время, Ларка бойко ответила: «Блеск и нищета куртизанок», Онорэ де Бальзак». Туда же! Вот на этой почве мы и подружились. Признаюсь вам: я злопамятная. Но, во-первых, я вспоминаю. А во-вторых, если у меня когда-нибудь будут внуки, то я надеюсь, что они вырастут хорошими людьми. Все знают выражение: «Тля дерево ест, ржавчина – железо, а подлость – душу». Я вспоминаю и прошу меня понять и простить.

В нашем доме в соседнем подъезде жил легендарный тренер по фигурному катанию Вячеслав Жук. Серьёзный мужчина, который хмуро и громко здоровался с соседями. В нашем доме жил и народный артист Столяров, который никого не замечал и ни с кем не здоровался. А нам, жильцам, было приятно его встречать: это же потрясающий артист! Не здоровается – ну и ладно: Закон свободной воли. Соседи начали замечать странную вещь: Жук минут эдак на 5 всегда останавливался с соседкой из первого подъезда. О чём они говорили, никто и представления не имел, но главное, что после этой встречи заслуженный тренер Советского Союза прощался с ней, не скрывая довольной улыбки. Что же, собственно говоря, происходит? В чём там дело? На таран пошла моя мама:

– Лидия Митрофанна! – обратилась она чисто по-соседски к ней. – Что это Станислав Алексеич с вами заигрывает? Роман? Вы же когда-то были красавицей.

Оказывается, соседушка преподавала русский язык и литературу в спортивной школе, которая находилась в нашем районе. Эта школа выпустила плеяду легендарных спортсменов, таких чемпионов мира, как Валерий Брумель, Елена Водорезова, Павел Буре, Ирина Роднина и др. Так вот, одна из его воспитанниц училась в её классе, и кроме двоек и троек с натяжкой учительница ничего ей не ставила. Жук, заметив женщину, по-военному направлялся к ней с одним и тем же предложением:

– Да научите Вы её красиво автографы писать и не переживайте! Уверяю, что она будет жить лучше Вас и всех в нашем доме!

Мы жили в прекрасное творческое время. С нами были Андрей Миронов, Юрий Никулин, ансамбль «Песняры», Полад Бюль-Бюль оглы, Расул Гамзатов. В районе «Аэропорт» я часто встречала Майю Булгакову, Татьяну Пельцер, Беллу Ахмадулину. Мой сын ходил с её дочерью в детский сад. Рядом на улице Усиевича жили братья Вайнеры. В том же доме жил известный драматург Михаил Виккерс. Его жена Женечка была душой любой компании, все любили заходить к ней: она и выслушает, и добрый совет даст. Мой хороший приятель Валерка Приёмыхов принимал всех подряд и расцеловывался со всеми тепло, по-доброму, сам не пил, а те, кто его знал, говорили: «Давайте зайдём к Валерке, он бутылочку откроет». Я лично любила встречать Ольгу Аросеву, она по-своему дарила мне тепло. Это было прекрасное время, и я вспоминаю. Тогда, в далёкие семидесятые, мне было страшно смешно слушать, как внук известного большевика Шепилова (эта семья жила в нашем подъезде на третьем этаже) рассказывает про деда: «Партия большевиков и примкнувший к ним Шепилов. Дед их кроет отборным матом». Значит, всё-таки надо было примкнуть, чтобы разобраться в этом дерьме.

Я вспоминаю… Мы жили во время тяжёлого быта, в результате которого женщины быстро старели, во время дефицита и длинных очередей. Мы жили в то время, когда женщины готовы были отдать чуть ли не четверть своей зарплаты за духи «Клима». Иногда подушиться ими не удавалось, потому что красивый маленький флакончик французских духов выскальзывал из дрожащих рук и разбивался. Какая досада! Был и криминал. Один воровал, другой караулил. Я имею в виду мелких воришек. Мой сосед, мальчик Витя из хорошей семьи, ограбил квартиру иностранца и пошёл продавать картины на центральный рынок. Бедный парень, он же был уверен, что нашёл хороших покупателей, а они оказались ментами. Ровно через час сел на пять лет. Мать выплакала все глаза, отец, замдиректора магазина «Лейпциг», запил. А Витька чувствовал себя превосходно! Обожал тюремные крытики (домики), сажал морковку и был счастлив, как херувим на лужайке. Воровали и в крупных размерах, и в особо крупных. Но всё же не так, как сейчас. Я часто слышала: «Сел ни за что!» Дантист сел, потому что принимал людей на дому, ставил золотые коронки, да ещё, бывало, и без диплома. Знали бы мы, что за такое в Штатах дают сорок лет!

Я вспоминаю… И прошу меня понять. Мы жили в очень интересное время, гордились своими космонавтами, любили Родину! Пользовались и не пользовались взаимностью. Но мы также завидовали, клеветали, кривили душой и были во многом неправы, наделали много ошибок, которые надо исправлять. И я постараюсь. Начну с себя.

Я вспоминаю… Мне дороги украинцы, армяне, чеченцы, дагестанцы (моему сыну именно Заур подставил плечо помощи, и он ему уже как двадцать лет безмерно благодарен). Мне дороги казахи, цыгане, белорусы, молдаване. Мы же жили с ними, учились, ходили в походы, пели у костров. Давайте лучше присмотримся к себе и сделаем выводы.

За такое откровение прошу меня простить. Это в первый и последний раз. Но я же вспоминаю.

Теперь другое время! У России – Володя. Кому как, дело вкуса, а мне он по душе. Синдром старшего брата. Выслушает, поймёт, отругает и, если надо, заступится. (Вот только попробуй! Я всё брату расскажу!) Ну, кажется, всё. Я закрываю скобки и заканчиваю словами: «Володя, давай! Но не забывай закон – закон свободной воли. Не тирань, не насилуй, не перегибай палку! Это действующий закон Вселенной, и он вступает в таких случаях в силу и наказывает».

Всё позади, всё позади: ошибки юности и тонкости любви. И мой любимый преферанс. Москве прощальный реверанс. Всё позади, всё позади. Москва, Москва, я признаюсь тебе в любви.

У меня была очаровательная подруга Марина Лельгант. Её отец Ян Исаакович Лельгант был поэтом, писателем. Работал с Лядовой и Зельдиным. Многие опереточные либретто принадлежали именно ему. Ян Исаакович объездил весь Советский Союз со своей женой Любочкой, опереточной артисткой. Эта пара буквально завораживала как нашу интеллигенцию, так и рабочих на Урале, Камчатке и Алтае. Их везде ждали и радушно принимали. Я не хочу перечислять все республики и города, где они гастролировали, главное то, что рабочие на фабриках и заводах, врачи, инженеры и деятели искусства одинаково радовались и, хлопая, отбивали себе ладони на концертах этих светлых людей. А мне, девочке, нравилось бывать в их доме на улице Усиевича. Красивая и светлая квартира. Ян Исаакович, как обычно, лежит в своём кабинете, держится за сердце и обещает всем, что он скоро умрёт. (Кстати, умер он в девяносто шесть лет.) Любочка в чёрной атласной грации, пританцовывая, всегда и всем открывала дверь, но только своим! Любочка была бакинской еврейкой с коротко остриженными густыми светлыми волосами, безупречной фигурой и ногами танцовщицы. На ней всегда была чёрная атласная грация, без которой её никто не представлял. Бегая по квартире, пританцовывая, ещё молодая женщина всем объясняла, что песню «Ах, эта девушка меня с ума свела» пел специально для неё бакинский певец Рашид Бейбутов. Ян Исаакович, лёжа в своём кабинете, поправлял её слабым голосом умирающего: «Люба, тебе же тогда было бы сорок пять лет».

Мы были веселы и счастливы. После института распределили в «Интурист». Но примерно год я не работала: была кормящей матерью. Совсем девочка! А тут вдруг друзья родителей пригласили в Венгрию. Как хочется! Характеристику пришлось брать в домоуправлении. За столом семь склеротиков, им хорошо за восемьдесят.

– А на Селигере ты была? А на озере Байкал? А на Камчатке? Колыме?

– Я не была, – отвечаю. – В институте училась. Потом ребёночка родила. Дяденьки, так хочется поехать!

Характеристику не подписали. Вот и всё. Не захотим и не поможем! Выхожу грустная, без настроения. За что?! И вдруг слышу шаги. За мной кто-то бежит. Я испуганно обернулась.

– Оля, подожди!

– Что? Я что-то забыла?

Молодой человек представился:

– Меня зовут Миша, можно Мишка. Ты меня видела в домоуправлении, я чуть подальше сидел.

– А чего сидел? («Мишка, Мишка, где твоя улыбка?»)

– Да я так. Сижу просто. Слушай, Оль, давай я твою характеристику за всех этих склеротиков подпишу. Ты ж видишь, они невменяемые стариканы.

Я удивлённо спросила:

– За всех семерых?

– Их там было восемь, – ответил Мишка. – За восьмерых!

Я вынула характеристику из сумочки. Мишка за всех расписался. Дело сделано.

– Во вторник приходи в райком комсомола, по газете гонять будем. Держись!

Во вторник была в райкоме. Мне задали три вопроса по газете. Ура! Я еду в Будапешт!

Время там провела классно! Река Дунай, цветы, маленькие магазинчики, жаркая погода, кафешки, модные шмотки. Короче, заграница. Я накупила красивых вещей и подарков, а главное – почувствовала себя человеком. Приехала в Москву какой-то другой, стильной, свободной девочкой, понимая, что всё возможно, что есть хорошие ребята, что кто-то может помочь, что жизнь только начинается. Мишка, конечно, не зря там сидел, и, как выяснилось позже, парнем он был не простым. Но тогда я всего этого не понимала. Главное другое – слово «да»! И я до сих пор это помню.