Читать интересную книгу Ветров противоборство - Андрей Упит

— Кто встречается со мной, должен знать, как я на это смотрю. Я свободна и независима, и схожусь с тем, кто мне нравится. Если кому-то хочется шпионить и сплетничать — пусть. Мне от этого ни жарко, ни холодно. Если кто-то думает, что я его компрометирую — извольте. Улица достаточно широка. На той стороне еще есть место.

Зиле просто не знал, куда ему деться.

— Вы превратно меня поняли… Вы совершенно превратно поняли меня…

Взглянув на его несчастное лицо, Зийна рассмеялась.

— Эх вы, прославленный драматург! Ну, бог с ним! Не будем больше умствовать, не будет и ум за разум заходить. Откровенно говоря, мне ваша дружба — если можно так сказать — очень льстит. Мне кажется, я могу ее оценить должным образом. Но какое значение имеет дурацкая болтовня?

— Никакого, никакого! — с жаром воскликнул Зиле. — Признаю свою глупость. Прошу прощения. Первый и последний раз.

Они пожали друг другу руки и дружески расстались.

4

Сезон, полный труда, волнений и всяческих неожиданностей, подошел к концу. Прежде чем разъехаться, кто на гастроли, кто отдыхать, кто в клинику, — вся труппа отправилась повеселиться в большой загородный сад.

Были все большие и малые деятели и работники сцены. Парикмахеры и портнихи. Режиссеры и члены репертуарного комитета. Многие литераторы и даже просто любители театра и друзья актеров.

Сначала у всех было только одно желание — встряхнуться. Как всегда в таких случаях, веселье выглядело несколько искусственным, чрезмерным. Но большой парк с огромными деревьями, со свежей зеленью и сверкающим мельничным прудом в низине вскоре по-настоящему взбудоражил и развеселил всех. Прихвачено было немало еды и питья, это тоже произвело свое действие. Теплый, ветреный, слегка облачный день развеял последний осадок от зимы с ее треволнениями.

Все здесь принадлежало им. Редкие гуляющие издали подозрительно вглядывались в слишком уж шумное общество и держались стороной. Несколько благодушных обывателей сморщили носы при виде эксцентрично одетых, непринужденно болтающих женщин. Бросили недокуренные папиросы на землю и исчезли за воротами.

— Спорю, что эти филистеры считают нас окончательно падшими созданиями! — воскликнула обычно наивная — но на сей раз далеко не наивно — Анна Салнис, указывая вслед им зеленым зонтиком.

— Это те, — драматически провозгласил благородный отец Фрицис Льепкалн, — кто на сцене готов тебе весь свой бумажник отвалить, а на улице на другую сторону сворачивает.

— Особенно, когда их супружницы и дочурки рядом.

— Даже если их и нет рядом, — откликнулся первый любовник Заринь. Стоя на краю оврага, он пытался ручкой своей трости зацепить ветку липы с еще нераспустившимся цветом. — Вы с вашими красными и зелеными зонтиками можете раздразнить самого флегматичного индюка.

— Красный и зеленый. Зеленый и красный — это прямой вызов мелкой, тусклой обыденности. — Мешковатый осветитель, переминаясь с ноги на ногу, обстоятельно набил свою английскую трубку. Точно дымящаяся груша, повисла она на кривом чубуке в уголке его рта.

— Эвое! — завопил кто-то. — Берем штурмом эту Голгофу! И, точно борзая, помчался к самой вершине холма.

Смеясь и толкаясь, вся орава последовала за ним.

Зиле с Зийной Квелде шли самыми последними.

— Мы, наверное, самые здесь рассудительные, — усмехнулась она.

— Не знаю, как вы. Но я свой рассудок сегодня упрятал подальше. Да здравствуют один день в году озорство, безрассудство — по мне даже глупость!

— Согласна. И глупость имеет право на существование. Да здравствует глупость!

— И в самом деле! В качестве контраста глупость просто необходима. Без нее самая прекрасная мудрость теряет свое значение. И человек становится монотонным и серым, как неотбеленный холст.

— Как неотбеленный холст… Вы остроумны, драматург. А ну, не отставайте!

Она побежала. Но Зиле не прибавил шага. С улыбкой смотрел он, как ее фигура, обтянутая светлым платьем в полоску, исчезает за выступом холма. Гибкая и ловкая, полная здоровой силы и сознания своей прелести. Малейшее движение пластично и грациозно — но без той принужденности и неискренности, которые присущи всем им. Удивительное сочетание культуры и природной естественности.

Но исчезла она не совсем. Он видел широкую шляпу с белым пышным пером, на котором теперь играло солнце и трепетные зеленые отблески от вязов. Округлое, интеллигентное лицо и покатые плечи, легко колышущиеся от учащенного дыхания.

— Нет, вы все же слишком рассудительны. Или я слишком неблаговоспитанна. Мы друг другу не пара.

— И впрямь. Придется вам подыскать кавалера помоложе.

Вместо ответа она просунула ему руку под локоть.

— Знаем мы этих молодых старичков. Этакое кокетничание своими годами. Но не скажешь, что это неприятнее обычного кокетства.

Все скамейки на поляне на самой вершине холма были заняты. Остальные стояли вокруг, беззаботно болтая и смеясь. Можно было уловить и кой-какие замечания по их адресу.

— Сила и красота! Идея и образ! Мысль и воображение! Да здравствует святое двуединство!

— Да здравствуют чернила и пудра!

— Так и стойте посредине — как статуи на классическом пиршестве…

Но даже явная насмешка сегодня не задевала и не обижала. Никто сегодня не думал плохого. Без насмешки и взаимного подтрунивания это общество не могло обойтись. В глубине души все они были хорошие люди, хотя и с издерганными сценой нервами и неуравновешенным характером.

Они отошли к сторонке, где поэт Апсэспетер, в панаме, с висящей на локте никелированной тростью, с веточкой рябины в петлице, старался объяснить пяти хористкам, суфлерше и помощнику режиссера красоту природы.

— Взгляните, как спокойно зеркало озера. Как застывшее серебро…

Зийна, сдерживая смех, подергала Зиле за руку.

— Вы послушайте: как застывшее серебро…

Зиле потряс ее за плечи.

— А ну-ка, уважайте поэтов! Невоспитанная девчонка!

— Окрест зеленые кусты — точно вал, точно сама тайна. И красная труба ленточной фабрики бросает на него тень. Словно легкие мостки, по которым следуют наши мечты.

Молоденькая девчушка с синими глазами и светлыми косами не отрывала глаз от поэта. И губы ее восхищенно повторяли все движения его губ.

Зийна не смогла удержаться. На лбу ее снова выступила вертикальная морщинка.

— Я возражаю. Эта труба совсем не красная.

— Виноват… — Поэт уязвленно обернулся. — Как это так — не…?

— А вот так — не красная. Закопченная, серая. Вверху даже совсем черная.

— Когда смотришь поверхностно. Когда нет эстетического зрения. Фабричная труба из кирпича, а кирпич должен быть красным. Я думаю, против этого вы не станете возражать.

— Ну, это совсем другое дело. Если «должен быть», тогда и возражать нельзя. Но этот вал… эта тайна. Чего там таинственного! Вы только поглядите: бабы в ивняке белье полощут. А вверху мальчишки лазают!..

Точно две стрелы, вонзились голубые глаза в Зиле. Он испуганно потащил свою подругу дальше.

Тучный комик Адлер, крепко подвыпив, водрузился на скамью. Держа на отлете свой котелок, он колотил в него кулаком, точно звоня в колокол.

— Дети мои… Детки! Минуточку внимания! Я хочу сказать слово. Серьезно…

— Ну, разве не гениальный комик! Весь сезон шутки шутил, а сегодня серьезно…

— Одну минутку, дети мои! Весь сезон вы были рабами публики. А этот день принадлежит вам. Плюйте на все. Не думайте об осени. Только раз в году расцветает весна. Только раз в жизни мы бываем молодыми…

— Без сантиментов, Адлер, без сантиментов!

— Минуточку!.. Дышите полной грудью, дети! Полными пригоршнями берите от жизни. Она проходит мимо, как пролетает пух, как облако, как… Завтра, может быть, уже будет поздно…

— Что можно выпить сегодня, не оставляй на завтра!

Оратору сунули в руку недопитую бутылку. Девушка, светлое платье которой он, топчась на скамье, придавил пыльным сапогом, дергала его за штанину.

— Хватит глупить, слезай.

— Минуточку…

Но его уже не слушали. Адлер расплакался и, заслонив лицо шляпой, сполз на землю.

Зиле с Зийной направились по дорожке, огибающей склон. Позади осталась толпа с ее хохотом и говором. Внизу возвышались зеленые сугробы кустарников. За ними изгиб парка, дальше луг, плотины, станция, красные и зеленые вагоны — и хаос города с крышами и церковными башнями.

— Поглядите, — указал Зиле.

Она кивнула. Им показалось, что они понимают друг друга.

С сумерками толпа разделилась и разбрелась. Сидели вдвоем, вчетвером на скамейках под нависшими ветвями. В отдаленных углах сада и в изгибах тихих дорожек. Редко где уже слышался громкий говор и смех. Тихая, интимная беседа, отдельные возгласы, иногда даже вздох или приглушенная скорбь. Эти люди чувства и темперамента не могли долго находиться в одном состоянии. И без того все время в одной компании. А этот свободный сумеречный вечер лучше проводить вдвоем или втроем.