тебя.
– Тебе стоит объясниться.
– Тебя эта девушка как минимум привлекает, так?
– Да, – ответил я нерешительно.
– И она разделяет этот базовый уровень притяжения, так?
– Верно, – кивнул я.
– Но изучив подтекст того, что ты сказал, вкупе с тем, что ты подразумевал, в сочетании с твоим противоречивым языком тела, я рискнул бы предположить, что то, что ты чувствуешь к этой женщине, – нечто гораздо большее, чем просто базовый уровень физического влечения. Тем не менее, ты не знаком с тем, каково это, иметь дело с эмоциональной связью, поскольку и здесь я могу лишь догадываться, но я мог бы поставить на то, что прав: ты научился отключать свои... эмоциональные синапсы, так сказать. Твоя способность справляться с эмоциями атрофировалась. Ты имеешь дело с физической стороной. Ты сильный, быстрый, энергичный, атлетичный, решительный и зрелый. Физический мир прост для тебя, это то, где ты доминируешь. Я не говорю, что тебе не хватает интеллекта или знаний, но твое основное умение – быть воином. А армия, судя по тому, что я читал, заставляет приучать себя к тяготам и травмам. Эмоции – нежеланная обуза, – он остановился, чтобы подумать, – но, тем не менее, говоря о реальном мире, или скорее о более широком контексте за пределами театра военных действий, я бы сказал что эмоции – это валюта культуры.
Я моргал, пытаясь понять и переварить то, что он сказал.
– Ты наговорил достаточно, малыш.
– Я просто имел в виду...
– Как ты сказал на свадьбе, я не дурак, Ксавьер. Я понял, что ты имел в виду. Мне просто нужно это обработать. Мой мозг работает исправно, но не так быстро, как твой.
– Исходя из моего опыта, таких вообще единицы.
Он сказал это просто как факт, а не чтобы похвастаться.
– Так ты говоришь, что я... Я влюбился в нее?
– Влюбился? – Ксавьер поморщился. – Да вы только встретились, все, что вы сделали, – занялись сексом. Ты буквально не имеешь ни малейшего представления об этой особе, Зейн. Знаешь, существуют и другие эмоции помимо любви и вожделения, которые ты можешь испытывать к женщинам.
– Да неужели? И какие же? – спросил я с любопытством и удивлением.
– Дружба? – предположил он, привычно не обратив внимания на тонкую нотку сарказма в моем голосе. – Уважение. Сострадание. Любопытство. Нужда. Желание, но как к компании или человеку, а не физическое желание, которое для большей ясности обозначим термином похоть. И правда, диапазон человеческих эмоций так широк и многообразен, что, боюсь, у нас не найдется адекватной терминологии для всех возможных нюансов и вариантов.
– В какой бездне ты берешь это дерьмо, Ксавьер? – потряс я головой.
– Я читаю постоянно и очень быстро, и у меня есть врожденное любопытство, которое заставляет исследовать широкий круг вопросов. – Он повернулся, чтобы посмотреть в окно на розовый рассвет на горизонте. – Математика, естествознание, электроника и робототехника, физика – это предметы, которые я изначально понимаю. Я обладаю очень логичным умом, поэтому эти предметы легки для меня. Люди не... логичны и не предсказуемы, за исключением некоторых моментов поддающихся логике и прогнозированию... человечество – тяжелая, сложная тема. Психология, эмоции… это то, что я не могу понять так же легко, как дифференциальное исчисление или квантовую физику, – он глубоко вздохнул, а я сидел в тишине и слушал, ведь Ксавьер редко говорил о себе. – Как и большинство гениев, я борюсь с самовыражением и еще больше с пониманием людей. Я имею в виду, что понимаю людей на антропологическом уровне, но когда дело доходит до взаимодействия с людьми? Я гораздо менее уверен в себе в реальных социальных ситуациях.
– Это, вероятно, самый глубокий разговор из всех, что у меня был в... – я сверился с часами на плите, – пять утра.
– Правда, – улыбнулся он, устремив взгляд в космос, – я часто сижу с Хаджи после нашей смены, и мы говорим о многих глубоких и сложных проблемах вплоть до утра.
– Кто такой Хаджи? – спросил я.
– На самом деле его зовут Мухаммед ибн Ибрагим, или что-то вроде. Хаджи – это титул, который он получил, совершив паломничество в Мекку, называемое хадж.
– Ах, да, – кивнул я, – я слышал о чем-то подобном.
– Он работает в вечернюю смену со мной еще со школы. Он очень умный, очень эрудированный и хорошо говорит. Мы, так сказать, немного странная парочка, так как ему уже далеко за пятьдесят, а мне едва исполнилось восемнадцать, и мы из совершенно разных культур и традиций, но разделяем странное любопытство, и ни один из нас на самом деле не чувствует, что мог бы где-то вписаться.
– Ты восхитительный человек, Ксавьер, – хмыкнул я.
– Восхитительный? – Он посмотрел на меня в полном недоумении. – Что это значит? В каком смысле я восхитительный?
– То, что ты рассказываешь, то, как ты это делаешь? Ты говоришь как кто-то из... даже не знаю, скорее как Джейн Остин или Чарльз Диккенс, а не восемнадцатилетний приблатненный хипстер, – я встал и отнес чашку в раковину, похлопав его по спине. – Я рад, что мы проведем этот год вместе, братишка.
– Я тоже. – Он наблюдал за мной, пока я не дошел до своей комнаты, затем снова заговорил. – Так... что ты решил по поводу этой девушки?
– Выслежу ее, – пожал я плечами. – Посмотрим, смогу ли я найти способ убедить ее уделить мне время днем.
– Думаешь, афоризм о том, что за счастье стоит бороться относится к женщинам, Зейн?
Я остановился и оглянулся на него.
– Думаю, я собираюсь это выяснить, брат.
ГЛАВА 3
Мара
– Ты так не сделала.
Это были слова Клэр, которая сидела напротив меня в кабинке дешевой забегаловки, очень далеко от «Badd’s Bar and Grill». Было уже за полночь следующего дня, когда я ушла от Зейна, и меня допрашивала лучшая подруга.
– О, поверь, сделала.
Клэр была такого же роста, как и я, и мы обе были натуральными блондинками, но на этом сходство заканчивалось. Она была более хрупкого телосложения, стройная, с, как она сама их называла, грудью размером с комариный укус и мальчишеским задом, со стрижкой пиксибоб, которая была окрашена в розовый с того самого раза, когда