- Что же ты еще хочешь?
- До рассвета еще далеко, а я сказал, что заставлю тебя вспомнить Любовь до первых лучей Солнца. Сейчас ты услышишь следующую песнь...
Пьеро неотрывно смотрел в глаза Аннеки, и вот вздохнул... От того, что он уже спел, от тех чувств - много сил ушло из тела - душа то выше взошла, и вот, теперь, тесно ей было в теле, не чувствовал Пьеро больше своего тела.
Капли дождя сбегали по щекам Аннэки, но все же видно было, что она плачет - это глаза ее печальными, теплыми озерами среди дождя серебрились.
- Все выше... - вздохнул Пьеро. - Тела не сдерживают этого пламени... Тела сгорают, как всякая плоть...
И он провел рукой по струнам, и он запел - запел и голос его гремел с громом, сверкал с молниями, глаза пылали столь ярко и пронзительно, что и Дракон не мог в них смотреть. Он не разу не остановился - пел не человеческим голосом, но голосом пространства; казалось, что пение такое дается ему легко, но на самом то деле, выливаясь в каждую строчку, он рвал что-то в своем теле - нечеловеческая страсть - разрывала, иссушала человеческое тело...
Слова баллады, конечно, не могут передать того, что звучало под дождем - там не слова - но чувства, но пылающие ярче Солнца образы переплетались, и голос могучий гремел так, что Аннэка, вздрагивала, и все время песни плакала, неотрывно глядя на него, целуя его взглядом - и вновь, и вновь вздрагивала от приливов чувства.
Буря, начавшись, не унималась, но возносилась все выше, и громче ревели обрушивающиеся, вновь, но еще выше восходящие валы:
Тому преданью много лет,
Тогда лишь мир родился,
Но и поныне пышет свет,
О том, как он стремился...
В безбрежье миров,
В темной бездне,
И в вое холодных ветров,
Начало печально сей песне.
Родился один, одинокий,
Один во всей бездне миров,
Дух ясный, прекрасный и звонкий,
Дите тех пустынных оков.
Он глянул вокруг - только темень,
Гонимая светом души,
Веков безысходная племень,
Хоть болью во мраке пиши!
Века одиночеств угрюмых,
Безумий и жажды любви,
Столетья мечтаний причудных,
Да пусто все - хоть ты зови!
Как чувствовать - ты одинокий,
Нет больше нигде, никого,
Весь космос, бездонно-широкий,
И в нем лишь огонь одного.
Веков мириады терзали,
Пока не увидел он свет,
"О, новые годы настали,
О - вижу свет сладостных лет!"
И облаком ясно-певучим,
Он к свету тому полетел,
Он чуял себя уж могучим,
И вот, что он там углядел:
Во тьме, струиться нежным синем светом,
Нет не стремиться - не грохочет, не бежит,
Святая дева слитая с душевным летом,
И ласку и любовь небесную струит.
Вот подлетел к ней первый дух,
И все собой почуял:
Она есть неба, времени спокойный пух.
И вот его огонь Творения обуял.
И говорил он гласом мощным,
От коего качнулась тьма,
"И будешь ты Твореньем точным,
Ушла навек холодная зима!
В тебе, прекрасной чистой деве,
Я вижу образов спокойных глубину,
Взойдут они в Созданья первом севе,
И птичьи трели пусть наполнят тишину!
В тебе я вижу музу всем твореньям,
Ты есть Любовь - ну а Любовь, есть Жизнь,
Есть нынче неугасный хворост всем моим стремленьям,
Ты только это все скорее вынь!"
Раздался голос тут покойный,
Во тьме, что светом зажурчал:
"Ведь в нас самих есть пламень стройный,
Не станет ярче, чтоб не создавал.
Расти в себе, расти стремленья,
Расти движенья к тишине,
Что б не создал - то лишь моленья,
Столетий одиноких вышине.
Те образы, что ты создашь
Все будет тленно, игрушка времени, богов,
Все в окончании ты пустоте отдашь,
И все заполнится тут холодом ветров."
"Нет, не понять тебе, о свет, о дева
Они стремятся, рвутся из меня,
И все гремит создания напева,
Пусть же появятся, но славя - не виня!"
"Постой, - мои вобравши силы,
Ты выпускаешь капельки себя,
Они тебе и злы и милы,
Но создаешь ли их любя?
В конце времен, они тобою станут,
И, настрадавшись, вновь войдут в тебя,
Ну а пока столетья грянут,
Где будет боль струиться, о тебе скребя!
Ведь тленное, создашь ты на потеху,
Или на скорбь себе,
Создашь ты мнений разных веху,
Чтоб было созерцать чего тебе!"
"Нет, пусть в боли они взрастают,
И выше став, в меня огнем войдут,
Пусть между войн о вечности мечтают,
Пускай невиданное раньше создадут!"
Так он сказал и запылал зарею,
Весь космос свет той страстью возлюбил,
Огнистою стремительной мечтою,
Там первый дух звездою закружил.
То первый сын зари, он богу почти равный,
В нем дух огня, и первый дух борьбы,
И тут возжег ему кусочек Богом данный,
До ослепительной, пылающий свечи:
"Эй ты! Ты, возомнивший себя главным,
Отдай мне пламень бытия,
Я стану править сим творением начальным,
И мужем девы стану я!
Ты, чую, хочешь стать владыкой,
Игрушек бесконечных, тварей и святых,
И хочешь, чтобы Я, побитой горемыкой,
Касался в страхе ног твоих.
Нет, нет! Мы жаждем все творенья,
Все жаждем что-то создавать,
Во все вдыхать сердечное биенье,
А после то - любить и угнетать!
Чем больше создадим себе подобных,
Тем больше хаос разных мнений наплывет,
Не будет больше сих просторов ровных,
Но все там боль да кровь зальет!
Нет, ты не наполнишь жизнью космос
Ты лишь частички в бесконечность разорвешь,
Пока нас трое - каждый разных мнений космос,
Но вскоре в миллиарды одиночества вольешь!
Отдай мне деву - первую, святую,
А сам лети и странствуй дальше в пустоте,
А я ее навечно поцелую,
И будем вечность мы расти в душевной чистоте.
Творить в себе, творить без разрыванья,
На мир ненужных, тленных форм,
В себе растить веками сны, мечтанья,
Пусть будет то единый духа дом!
Пусть хаос первозданный окружает,
Но будет он лишен проклятой суеты,
Пусть в бесконечность диск спокойствия взрастает,
Вот таковы зарей рожденные мечты!"
Как рассердили речи эти Бога!
Он ослепительно и гневно запылал:
"Умерь капну ты пламенного стога,
Ишь, первенец, о чем ты замечтал!
Ты будешь мне служить в любви, в почете,
А я тебя за это лаской награжу,
Ты будешь годы проводить во сладостном полете,
Иначе наказаньем поражу!
О деве - роднике сим чистом, изначальном
И не мечтай - она моя.
И будь веселым, да не будь печальным
Смирись - уж такова судьба твоя!"
Но тот, рожденный первым, не желал смиряться,
Расправил крылья тысяч зорь,
На Бога стал он устремляться,
Уж чуя океаны боли, горь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});