Читать интересную книгу Бордель на Розенштрассе - Майкл Муркок

Эрцгерцогу не нравится бывать на Розенштрассе, он считает, что у этого заведения завышенная репутация, и клянется, что его тут больше увидят. Он сетует на то, что застрял в этом провинциальном городишке и рассказывает слушающим его студентам о восхительных Вене, Будапеште и Париже, женщинах Санкт-Петербурга, где он недолго пробыл в качестве атташе посольства, о мальчиках Константинополя… Он вспоминал о тех днях, когда он служил в Мексике; о тех днях, когда воздух был полон страха и не было необходимости пускать в дело саблю. «Я до сих пор ощущаю запах крови», — шепчет он. Он хватает свою трубку, словно это трость, его глаза нечестивого азиата загораются, потом темнеют. «Но евреи отняли мои законные права». Александра начинает скучать. Она просит меня отвезти ее в «таинственное место», я не в силах отказать ей, и мы направляемся к курильне Шао-Ли. Там она будет выплевывать дым, кашлять и примется жаловаться на то, что это не оказывает на нее никакого действия, позднее она начнет спрашивать меня о тех женщинах, которые встречались в моей жизни. Слушая, как я расписываю их прелести, она будет облизывать губы. Я же в это время, охваченный жгучей страстью, буду мечтать о преображенном Майренбурге, что находится в душе, где молодые рыжие львицы мурлычут, возлегая на телах великолепных бабуинов. И вдруг я словно в первый раз за долгие недели очнулся от восстанавливающего мои силы сна. Мне показалось, что Майренбург окружает меня. Я вижу его строгие готические шпили в тумане сентябрьского утра. Он живой. На реке цепочка лодок понемногу движется к Гофместерскому причалу. Запахи выпечки поднимаются над Надельгассе, кажется, что из каждого окна доносятся ароматы свежего хлеба и пирогов.

Как дитя, я мечтаю о златовласой девочке, в которую я влюблен. Я спасаю ее от жестоких родителей и мы вместе сбегаем на лодке в море. Нас захватывают норвежские пираты, но я вновь спасаю её. Она любит меня, также как я люблю ее. Я думаю о ней больше, чем о чем-либо другом, когда при свете наступившего дня, заливавшем комнату, я настойчиво пытался продлить сон, хотя точно знал, что все уже давно проснулись, и слышал голоса сестер за стеной. Всегда ли так мечтаешь о том, что тебя любят, если тебя гложет тоска и чувство неудовлетворенности, порожденное отношениями с родителями? Не становится ли мечта о взаимной любви некой компенсацией, своеобразным «эхом»? Не в состоянии облегчить переживания тех, кто дал нам жизнь, мы пытаемся усложнить судьбу любовницы, мужа или жены. Сколько женщин пыталось сделать из меня идеального для себя отца и скольких из них я потерял, отказываясь выполнять их желания! А вот Александра ищет во мне любовника-дьявола, и хотя это совсем не легкая роль, я играю ее с гораздо большим удовольствием. Мне всегда казались привлекательными бледный цвет лица и белокурые волосы. Не угадало ли это «эхо» в моей маленькой Александре, в том душевном отклике, который объединяет меня с ней, словно мы — одна нота? И вновь мы говорим о Танжере. Я бы хотел повезти ее прямо теперь, опасаясь, как бы она не ускользнула от меня, когда устанет от этой игры. Я согласен на любые приключения.

Она требует, чтобы я просвещал ее. Я проявляю чудеса изобретательности, выполняю любое ее желание. Я делюсь своим опытом, как говорю я ей. Я не отказываюсь ни от чего. В сексуальных отношениях я — хамелеон. «У тебя темперамент развратника», — замечает она, смеясь. Не стану этого отрицать. Мы наносим визит моему старому другу профессору Экарту, который преподает в университете. Его настойчиво преследует мысль о Рудольфе Стефанике и о возможности заставить взлетать в воздух тяжелые объекты. Он показывает нам сделанные собственноручно чертежи. Комната почти пуста, лишь на деревянных панелях то тут то там висят полуистлевшие рисунки. Большое окно выходит в сад правильной геометрической формы, засаженный различными растениями и знаменитыми Майренбургскими розами. Он сообщает нам, что имел возможность лично поговорить со Стефаником. Откровенно скучающая Александра спрашивает, на кого похож граф. «Это настоящий мошенник», — заявляю я. «А ты разве не такой?» — откликается она. Я ошарашен и не знаю, как вести себя дальше. «В то же время он очень талантлив», — вступает в разговор Экарт, потянув ее за рукав и ища взглядом вино, которое он нам предложил. Экарт выглядит как фермер. Какой-то весь округлый и умиротворенный. Его легко можно представить на псовой охоте где-нибудь в Баварии. «Вы хотели бы с ним встретиться? На следующей неделе у меня будет вечеринка». — «Мы будем очень рады», — отвечает Александра. Я же, прежде чем принять приглашение, решаю узнать имена других гостей. Я опасаюсь любопытства Александры. Мне уже известно, на что она способна, ставя перед собой цель получить удовлетворение. Пападакис приносит мне овсяную кашу. На завтрак, который я ем в обществе Александры, подаются копченый лосось и шампанское. Не так давно мне было мучительно трудно есть даже овсяную кашу; казалось, что у нее слишком резкий острый вкус, обжигающий мое небо, теперь же она кажется мне безвкусной и пресной. Пападакис подсказывает мне, что сегодня следует пригласить врача. Я сержусь и отказываюсь от этой затеи. «Я впервые за два последних года чувствую себя хорошо», — говорю я ему. Он отправляется в город за почтой. Примерно за год до возвращения в Майренбург я навестил своего брата Вольфганга, живущего в Саксонии. Он только что вылечился от туберкулеза. «Мое выздоровление было совершенно внезапным, подобным чуду, — уверял он меня. — Болезнь могла сломить меня. Я стал ее рабом. Но силы постепенно возвращались ко мне, и в то же время я ужасно сожалел, что пропадает то лихорадочное состояние, которое сопровождало болезнь в течение более чем четырех лет. Оно вызывало у меня эротические ощущения. Когда наступило выздоровление, я пережил самую острую депрессию. Мне казалось, что я вновь очутился в мире, обычные удовольствия которого меня больше не удовлетворяют». В то время я не совсем понял его. Теперь же я отлично осознаю, что он хотел сказать. Бывает такое расслабляющее бредовое состояние, за которое отчаянно цепляются так долго, что чувствуют себя его жертвой. И только когда оно оставляет нас, мы начинаем воспринимать его как отклонение от повседневности. «Мир стал теперь таким скучным, нужным, Рикки», — признался мне брат. Он стал много пить. Если бы он не боялся потерять свое положение дипломата, он бы очень быстро превратился в законченного алкоголика. До последнего часа жизни у него было такое выражение лица, как будто он некогда испытал райское блаженство. Появляется Пападакис и помогает мне совершить все гигиенические процедуры. Сегодня было не так мучительно мочиться. Я чувствую, что уже смирился со страданиями, связанными с моей болезнью. Но я тороплюсь вернуться в Майренбург и подгоняю Пападакиса, чтобы он поскорее исчез.

Ночи в Майренбурге и спокойные и таинственные одновременно; такими бывают идеальные любовницы. Тени, кажется, не скрывают никакой опасности, а огни не освещают ничего уродливого. Виды, которые могли бы привести в отчаяние, остаются скрытыми. Город безмятежен. Майренбург — интеллигентный город, он всегда готов воспринять все то новое, что появляется вокруг. Уверенный в себе, он сам себе хозяин. В его стенах скрываются тайные агенты трех империй, наблюдая друг за другом, замышляя заговоры, и он терпеливо позволяет им это делать. Политические ссыльные произносят речи, публикуют свои газетки, и пока ничто не угрожает его собственному покою, он не препятствуют этому. В кафе «Славия», покрашенном белой и коричневой краской заведении, расположенном на пересечении улицы Каналштрассе с переулком Каспергассе, молодые националисты принимают гостя. Это некий Раканаспиа, неизвестно откуда родом, друг Кропоткина и Бакунина.

Многие считают, что он вращается в аристократических кругах. В этот вечер он яростно клеймит позором привилегии, национализм и обсуждает с молодыми людьми высоконравственные черты и достоинства интернационализма, взаимопомощи и независимости. В это время в том же кафе, чуть поодаль, два наемных шпиона из Австро-Венгрии и России тайком записывают его речи — составляют отчеты о таких агитаторах. На Раканаспиа надето пальто с теплым воротником и меховая шапка; одной рукой он сжимает серебряный набалдашник трости. Другой подносит к губам стакан бренди. Он говорит невероятно косноязычно, у него странный голос, но это не врожденные дефекты: этому он обязан пуле, которая во время дуэли пробила ему небо. Его эспаньолка скрывает частично шрам, изуродовавший левую щеку. Пальцы его, зубы и усы пожелтели от папирос, которые он курит одну за другой. Папиросы ему набивает специально по заказу один русский старик, который работает на фирме «Бритиш табакко компани», что расположена на улице Каналштрассе, 11. У Раканаспиа изможденное узкое лицо с резкими чертами. Большие круглые очки скрывают пронизывающий беспокойный взгляд. Его худое и нервное лицо ужасно бледное, с налетом фанатизма — следствие возможного пребывания в Сибири. Однако, когда он улыбается, оно приобретает добродушное выражение и становится даже симпатичным. Он говорит бегло на нескольких языках и хорошо разбирается в европейской литературе. Выполняя роль посредника между эмигрантами и властями Вельденштайна, он приобрел почти официальный статус. Ему удается устроить дела двух партий, которые доверяют ему. Он помогает избежать высылки чешских и русских наиболее непримиримых ссыльных, несмотря на постоянное давление, оказываемое на правительство. Австрия, в частности, всегда готова воспользоваться любым предлогом, чтобы объявить Вельденштайну войну, но она не рискнет ввязаться в конфликт с Россией, Германией или сразу с обеими странами. Вельденштайн расположен так, что уравновешивает влияния этих разных держав, подобно тому, как маленькая планета может удерживаться в орбите более крупных небесных тел благодаря противоположным гравитационным силам. Считают, что в общих интересах разумнее всего никогда не нарушать этой гармонии.