Читать интересную книгу РазNообразный Наполеон - Мурат Магометович Куриев

влияла политическая жизнь, а она в первой половине XIX века во Франции была весьма бурной.

Менявшиеся политические предпочтения Гюго дают возможность выделять периоды в его творчестве, а какой историк не ценит хронологию? Поразительно другое. Гюго был убежденным роялистом, потом стал умеренным, затем превратился в критика монархии и все время… оставался романтиком.

Наполеон интересовал его с детских лет. Во время «Ста дней» он уже подросток, а его отец, кстати, сразу переходит на сторону бежавшего с Эльбы императора. Это не сильно навредило ему в дальнейшем, в «кампании Ватерлоо» он не участвовал. А юный Гюго слушает и наблюдает. Дух противоречия, верный спутник Гюго от рождения до смерти, как раз тогда поселяется в нем.

В двадцать с небольшим он напишет несколько од и стихотворений о Наполеоне. «Моему отцу», «Два острова», «Проклятия»… Создаст невероятно романтический образ.

Как презирал он жизнь – там, на Святой Елене,

Когда морская даль гасила в отдаленье

Печальный, мертвенный закат.

Как был он одинок в вечерний час отлива,

Как англичанин вел его неторопливо

Туда – в почетный каземат!

С каким отчаяньем он слушал гул проклятий

Тех самых воинских неисчислимых ратей,

Чье обожанье помнил он!

       Как сердце плакало, когда взамен ответа

       Рыданьем и тоской раскатывался где-то

       Хор человеческих племен!

Два острова, 1825

Обожаемый и проклинаемый! Наполеон Гюго… Он ненавидит его за «пролитую кровь» (Гюго вообще пацифист) и не может не восторгаться «добытой славой». Вот она, двойственность, свойственная многим романтикам. Только у Гюго чем дальше, тем больше восторгов.

Считается, что эволюцию творчества Гюго легче всего проследить на примере его пьес. Наверное, так оно и есть. Пьесы имели шумный успех, однако где, кроме Франции, сейчас ставят «Рюи Блаза» или «Эрнани»? Все хорошо во времени и ко времени. У Гюго есть романы на века – «Собор Парижской Богоматери» и «Отверженные». А в «Отверженных» есть описание битвы при Ватерлоо, которое до сих пор волнует не только читателей, но и историков.

«Прохожий выпрямился, сделал несколько шагов и заглянул за изгородь. На горизонте, сквозь деревья, он заметил пригорок, а на этом пригорке нечто, похожее издали на льва.

Он находился на поле битвы при Ватерлоо».

Девятнадцать глав! Девятнадцать глав посвящены знаменитому сражению. В романе, все события которого разворачиваются уже после Ватерлоо. Зачем Гюго это нужно?

Был бы я литературоведом, я засыпал бы вас умными словами. Вроде «симулякра», «дискурса» и «коннотации». Но я историк и немного писатель. Я просто выражу восхищение.

Никто не превзошел Гюго в описании самого знаменитого в мировой истории сражения. Никто не прочувствовал Ватерлоо лучше, чем великий романтик. Никто не прославил Ватерлоо так, как Гюго. Ведь большинство людей знакомятся именно с той яркой картиной битвы, которую создал писатель в «Отверженных».

В год стопятидесятилетия с момента публикации романа в Ватерлоо проводили специальные экскурсии. Что-то вроде «как написано у Гюго и как оно было на самом деле». Просвещение хорошо в любом виде. Я бы пошел на такую экскурсию. Но воспринимать это все серьезно?..

Театр военных действий не очерчен контурами буквы А, как в романе. Камбронн не произносил культовую фразу «Гвардия умирает, но не сдается!». И так далее и тому подобное. Солидные люди ищут «несоответствия», утверждают, что Гюго – один из главных творцов «мифов Ватерлоо».

Я сам написал книгу о Ватерлоо. И могу утверждать, что мифы и легенды – неотъемлемая часть истории сражения. Так было, есть и будет. Почему? Гюго первым дал ответ на этот вопрос. Развернутый, в девятнадцати главах.

«Пробил час падения этого необыкновенного человека. Чрезмерный вес его в судьбе народов нарушал общее равновесие. Его личность сама по себе значила больше, чем все человечество в целом. Этот избыток жизненной силы человечества, сосредоточенной в одной голове, целый мир, представленный, в конечном итоге, мозгом одного человека, стали бы губительны для цивилизации, если бы такое положение продолжалось. Наступила минута, когда высшая, неподкупная справедливость должна была обратить на это свой взор. Возможно, к этой справедливости вопияли те правила и те основы, которым подчинены постоянные силы тяготения как в нравственном, так и в материальном порядке вещей. Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, материнские слезы – все это грозные обвинители. Когда мир страждет от чрезмерного бремени, мрак испускает таинственные стенания, и бездна внемлет им.

На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было предрешено.

Он мешал Богу.

Ватерлоо отнюдь не битва. Это изменение облика всей вселенной».

Я не сторонник длинных цитат, но здесь и слова не сократишь. Иначе не поймешь ни Гюго, ни его замысел. Дождь, который срывает планы Наполеона, мощнейшее описание бесплодного штурма замка Угумон, феерическая картина атаки кавалерии на британские каре, приход Блюхера… Детали, колорит – то, что всегда было очень важно для романтиков. И это «история в деталях», которая подводит к главному выводу.

Насчет «изменения облика вселенной» Гюго, может, и погорячился, но… Ватерлоо – конец эпохи. С чем тут спорить? Роман «Отверженные» уже о другой эпохе, и она писателю не нравится, но он не зря посвятил «точке отсчета» девятнадцать глав. Как истинный романтик, он попрощался с самым ярким периодом в истории человечества вот таким образом. Рассуждением о добре и зле, не абстрактном, а на примере героического события.

И только в рамках этого события его Наполеон – абсолютно трагический персонаж. Гюго сочувствует ему, что наиболее заметно в противопоставлении императора Веллингтону. Здесь я, кстати, с Гюго не согласен. Слишком уж писатель принижает заслуги Железного герцога, но я понимаю, почему он так поступает. Веллингтон, конечно, совсем не романтический герой.

Гюго за многое винит Наполеона. Прежде всего за пролитую кровь. За деспотизм. Но он романтик и француз. Он признает, что «Империя была сама слава». Добавляет: «Она распространила по земле весь свет, на какой только способна тирания; но то был мрачный свет. Скажем больше: черный свет. В сравнении с днем – это ночь. Но когда эта ночь исчезла, казалось, наступило словно затмение».

Вот за что я ценю романтиков – за образность. Мало кто может с ними сравниться. Возможно, именно стремление к созданию яркого образа, витиеватая красота слов позволяют им прийти к поразительным выводам. Тем, что ценнее абстрактных рассуждений о добре и зле. Когда нечто пронзительное рождается будто невзначай. Как у Гюго, сказавшего о покидающем поле Ватерлоо Наполеоне: «Великий лунатик, влекомый погибшей мечтой…»

Наполеон в «Человеческой комедии» Бальзака

…Он