младшего. Конец палки угодил как раз в висок.
Несколько долгих недель Тамерлан провел между жизнью и смертью, почти без ухода. У матери и сестер не всегда находилось время на него. А тут еще отец, подчиняясь странным предрассудкам, гнал их от тяжелобольного сына и не позволял вызвать фельдшера. Словно ему было легче перенести смерть Тамерлана, нежели в будущем ежедневно иметь перед глазами постоянный укор в виде искалеченного им самим ребенка.
* * *
В душной кладовке едва теплилась слабая жизнь. Она висела в сухом запахе пыли и дынь на тонкой, как паутина, нити, свешивающейся откуда-то с самого непостижимого верха. Изредка мелькали в ней лица близких, порой издалека доносился тихий, в подушку, ночной плач матери. А может и не доносился…
И только морда с темными маслянистыми глазами запомнилась отчетливо и ясно. Когда Тамерлан ненадолго выныривал из мрачных волн бессознательности, она всегда была рядом. Большая морда, покрытая космами белой шерсти. Единственным существом, которое, не замечая хозяйских запретов и не вникая в тонкости человеческих взаимоотношений, вылизывало его, грело своим теплом и даже приносило разгрызенные кости, был пес Дарган. Получалось, что никому больше не нужна жизнь маленького Крысенка, даром евшего и без того скудный хлеб.
А Тамерлану, тем временем, делалось все хуже, и казалось, что ребенок обречен. Однако Аллах оказался милостив: он не дал окончательно порваться невидимой паутинке и позволил мальчику выкарабкаться. Правда, оставил его калекой — у Тамерлана отнялись правая рука и нога, нарушилась речь. Со временем подвижность конечностей восстановились только частично, а произносить слова он стал как человек с вечно набитым ртом. Так судьба еще раз явила свою злую иронию, сделав его хромым, как и великого тезку, но, при этом, не одарив ни крохами завоеваний, ни толикой славы. Потом, через много лет, он получит и то и другое, но в таком же искаженном виде, в каком будет протекать вся его жизнь, предопределенная неверным ходом планет и чудными завихрениями небесных эклиптик и стихий.
После травмы в школу Тамерлан больше не ходил, а целыми днями с ранней весны до поздней осени одиноко сидел во дворе, греясь на солнце, если было не особенно жарко, или забиваясь в тень огромного карагача в знойную погоду. Зимой холодные дни проводил у окна, а при потеплении его снова тянуло во двор. Там мальчугана встречал неизменный друг — огромный белый пес Дарган.
Наверное, Дарган и открыл Крысенку некие сокровенные тайны собачьего племени, нашептал те непроизносимые слова, что способны укротить и навек покорить сердце любого самого злобного волкодава. И может быть, вовсе не звезды, а обычная дворовая собака предопределила судьбу мальчика по имени Тамерлан…
Глава 2
Ленька Гридин вернулся пятнадцатого сентября, за две недели до бракосочетания старшего брата, чем весьма обрадовал всю родню.
Свадьбу отгрохали на широкую ногу — три дня центральный ресторан города стонал и дребезжал стеклами от усилий двух сменяющих друг друга музыкальных групп. Еще два дня веселились дома — в недавно отстроенном Костином особняке. Не так звучно, как в кабаке, но не менее душевно, — под дяди-Сашину гармонь да под стереосистему «Шервуд», среди прочего добра подаренную молодоженам. Другом жениха был сам Владимир Соболихин. Засвидетельствовать почтение заезжал глава администрации города и другие чиновные люди.
После кислого запаха казармы, проникшего, как ему казалось, через легкие во все части тела, потоки разнообразных ароматов гражданки и особенно сногсшибательные благоухания многочисленных танцевавших с ним дам кружили голову. И ничего, что ближе к полуночи их тела, приближаясь к естеству, добавляли в букет слабый, но терпкий оттенок пота — возможно, так было даже лучше. Странно, но уважение, которое Ленька испытывал к брату, удерживало его от ухлестывания за прекрасным полом. Молодому дембелю почему-то казалось, что этим он может осквернить светлый Костин праздник. Да и времени как-то не было. Очевидно, не зря утверждают, что армия портит человека. В конце третьего дня Женьчик Махонин, кореш старшего брата, увез Леньку вместе с тремя девицами к себе на дачу.
— Брательника поздравил, пора и о себе подумать, — мотивировал он свое приглашение.
— А Костик не обидится? — неуверенно спросил Ленька. Молодость дезактивировала алкоголь со страшной силой и, несмотря на выпитое, он был трезвее большинства гуляющих.
— Да ладно тебе! Кончай дрочить — привыкай к воле. Погнали, — хлопнул его по плечу Женьчик и заговорщицки добавил. — Грид в курсе. Он сам сказал — увези брательника, пусть немного оторвется.
На даче компанию встретил суетливый дед с крапленым мелкими сосудами фиолетовым носом.
— Ты баню-то затопил, Лукич? — строго глянул на него Махонин.
— А то как же, а то как же! Как ты позвонил, я ментом сюда, а как же, а как же! — заегозил дед.
— Молоток! Как здоровье?
— Да какое в мои-то годы здоровье, Женечка! И-их, нету его совсем, здоровьишка…
— Лечиться надо. В багажнике для тебя литр микстуры, пойди, забери.
— Вот спасибо тебе, вот спасибо. Не забываешь нас, ветеранов.
— Ну что, начнем с шампусика? — повернулся Женьчик к прибывшим, когда они зашли в пахну-щую свежим деревом комнату для отдыха.
Он хлопнул шампанским, теплое вино пенной струей рвануло к потолку, оставив на дне бутылки уровень сантиметров в пять.
— А ну его в задницу! — обиделся хозяин торжества. — Давайте лучше по водочке. Светка, вот там сумки — набрал винища и закуски со свадьбы. Тащи все сюда.
— А вы, кобылы, тоже не стойте, помогайте ей, — накинулся он на стоящих среди комнаты девах. — По рюмке, раздеваемся и в баню.
Подруги не стали строить из себя примадонн. Приняв по стопарю, они сбросили с себя платья и белье.
— Хороши, курвы! — одобрил Женьчик, окинув взглядом предоставленные свободному обзору выпуклости. — Живо в душ подмываться, и в парилку. Потрете спинку папе своими мочалками.
Девицы прыснули и дружно отправились выполнять приказание.
Истосковавшегося по женской плоти Леньку простое слово «подмываться» хлестнуло как плетью. Он давным-давно привык к скабрезностям и не реагировал на них, но вот это слово дохнуло на него чем-то интимно женским, теплым и эротичным, вызвав почти нетерпимое напряжение внизу живота.
— А ты ничего, в форме, — похвалил Женьчик, оглядев его поджарую мускулистую фигуру. — Не зря, видать, государственный харч лопал.
— Ты тоже не подарок, — ответил Ленька.
Равномерный слой подкожного жирка обволакивал ширококостное тело Махонина, смазывая рельефность, но не скрывал объем лежащих под ним мышц. Женя нагнул голову и критически осмотрел себя.
— В смысле?