Читать интересную книгу Черные яйца - Алексей Рыбин

– Короче, думаю – все, погулял. Но боги были на моей стороне. – Саша Огурцов икнул и потянулся к бутылке ркацители, стоящей на полу.

– Боги, они – того... Они могут, – согласно наклонил голову Дюк, сидящий на стареньком диване и с интересом наблюдающий за манипуляциями Огурцова, который дрожащими руками разливал вино по двум мутным граненым стаканам. – Так и что же дальше?

– Дальше? Не поверишь!

– Поверю, – спокойно произнес Дюк. В отличие от своего восторженного гостя он был абсолютно спокоен. – Я, вообще, доверчивый. Ты говори, говори...

– В общем, этот урод замахивается, а меня тут как прошибет! Пополам сложило, и я ему прямо на боты, ну, сам понимаешь...

– Наблевал?

– Ага, – гордо ответил Огурцов, протягивая старшему товарищу полный стакан. – Прямо на боты, – повторил он. – Ну, поехали?

– Давай. Дюк смотрел, как быстро и жадно пьет Огурцов, и думал, что этому парню осталось совсем немного до того, чтобы превратиться в законченного алкоголика. А алкоголиков Дюк не любил, хотя, заяви он об этом прилюдно, слова его для многих прозвучали бы, по меньшей мере, парадоксом.

– Так что же? А нахимовцы эти?

– Нахимовцы? Брезгливы, знаешь ли, оказались. Дали мне пенделя и все. Сказали: «Иди, пидор, пока не убили тебя».

– И ты пошел прямо к «ши-цзы».

– Как ты сказал? Шизеть?

– Нет. Я не сказал – «шизеть». Я сказал – ты пошел к «ши-цзы».

– Это что такое?

– Это такие каменные изображения мифологических львов. «Ши-цзы».

– А-а, что на набережной?

– Совершенно точно.

– А они, что, китайские?

– Люби и знай родной город. Из Маньчжурии вывезены в начале века.

– Е-мое. Откуда ты все знаешь-то?

– Живу давно.

Огурцов покачал головой, посмотрел на Дюка с искренним уважением.

– Вообще, у Вилли на работе со мной всегда случается всякая мутота, – продолжил он. – Однажды, представляешь, какая история была?

– Какая? – Дюк пожал плечами. Огурцов начал ему надоедать. Мало того, что без звонка, средь бела дня, с вином – это ладно. Молодой, не очень воспитанный, это стерпеть можно. Не такое терпели. Опять же – вино вещь вполне неплохая. Но то, что приходится за это самое вино принимать на себя потоки молодежного словесного поноса – это уже лишнее. Сравнительная ценность двух бутылок сухого и двух часов огурцовой болтовни явно показывала, что вина в данном случае могло бы быть и побольше. – Какая? – повторил Дюк.

– Да тоже с Шебой нажрались у него... Остались ночевать. Точнее, я остался, Шеба уехал.

– Ну?

– Ну вот. Утром встаем, Вилли нужно еще смену сидеть, он там кого-то подменял... А меня что-то приперло – куда-то ехать мне, что ли, было необходимо или что – уже не помню... В общем, выхожу я на улицу с бодуна, ну, никакой просто. Как сегодня. То есть идти могу только по прямой. И смотреть только вперед. Типа, если в сторону голову поворачиваешь – сразу тошнить начинает. Мутит.

– Так и что? – нетерпеливо спросил Дюк.

– Таки вот, – с деланным еврейским акцентом продолжил Огурцов. – Короче, иду по набережной, чувствую – что-то не то. Что-то не так. Дискомфорт какой-то.

– Ну, еще бы. Дискомфорт – не то слово, – зевнув, сказал Дюк, чтобы хоть что-то сказать.

– Ага. Так хреново, знаешь, мне последнее время делается.

«А ты пей побольше, – подумал Дюк. – Еще не то будет».

– Да, знаешь, потею по ночам, страшное дело. Глюки какие-то идут... То голоса слышу, то еще что... Шаги на лестнице, всякая такая ерунда...

– Так что же там, на набережной?

– А-а... Ну да. В общем, что-то, чувствую, странное вокруг меня происходит. Ну, напрягся, голову поворачиваю, гляжу на Неву...

Огурцов сделал многозначительную паузу и развел руки.

– Глядь! А там – вода одна.

– А что там еще должно было быть? – лениво спросил Дюк.

– Ну, елы-палы! Что напротив Виллиной работы стоит? «Аврора», мать твою! А я гляжу – «Авроры»-то и нету! Врубаешься? Все есть – мост, машины ездят, люди ходят – как будто так и надо. Все вокруг в порядке, а «Авроры» нету! Тут у меня крыша и поехала... «Авроры» нет!

Огурцов смотрел на Дюка вытаращенными глазами, показывая всем своим видом, что отсутствие революционного крейсера на месте его вечной стоянки произвело на него самое сильное впечатление.

– Не понял. То есть как это – нет? Глюки, что ли, у тебя были? Натуральные?

– Да какие там, на фиг, глюки! Ее и не было в натуре! Потом я узнал, что ночью ее на ремонт увезли. Куда-то там, – неопределенно махнул рукой Огурец. – Но я-то этого не знал! Врубаешься, какая фигня?

– Да... – Дюк усмехнулся. – Тут может крыша поехать.

– «Может»... Не то слово – «может». У меня и поехала. Я на полусогнутых обратно к Вилли... Ну, он мне объяснил все, слава тебе, Господи... А то и не знаю, где бы я день закончил. На Пряжке, может быть...

«А тебе бы полезно было на Пряжке месячишко полежать, отдохнуть, – подумал Дюк. – Глядишь, в себя бы пришел. Бухать бы перестал...»

– Вилли... Вилли у нас газеты читает. В курсе, так сказать, событий находится, – продолжал Огурцов. – Ты-то, вот, знал, что «Аврору» ремонтируют?

– Нет. Не знал, – спокойно ответил Дюк. – Какое мне дело до вашей вонючей «Авроры»?

– Она такая же моя, как и твоя, – встрепенулся Огурцов. – Мне до нее тоже дела нет, между прочим.

– Так чего же ты так расстроился, когда ее не обнаружил?

– Я не расстроился... Я... Как бы это...

– Вот я бы... – Дюк медленно поднялся и вышел из-за стола. – Я бы радовался, как дитя, – заговорил он, пройдясь предварительно по комнате, выглянув в открытое окно и сплюнув на улицу. – Я бы, наверное, кончил, если бы «Авроры» не увидел. Заколебала! Стоит ведь, сука, на самом видном месте. Как бельмо на глазу. Одно слово – гадость. А ты – расстроился... Не гоже, друг мой, не гоже из-за такой пакости нос вешать. Странно даже.

Он пристально взглянул на своего гостя. Тот заерзал на стуле.

– Да нет же, Леша. Ты меня неправильно понял...

– Пустое. Дюк взял с пола опорожненную бутылку, посмотрел сквозь нее на Огурцова.

– Пустое, – повторил он улыбнувшись и, лениво, медленно поведя рукой, бросил ее за спину, в открытое окно, выходящее на людный в это время дня Суворовский проспект. С высоты шестого этажа бутылка летела долго, и Огурцов с неожиданно пришедшим и заставившим его мгновенно протрезветь страхом ждал – звякнет ли она об асфальт, или дело примет совсем другой, страшный и непредсказуемый оборот.

* * *

Саше Огурцову было двадцать три года. Выглядел он значительно моложе своих лет и, несмотря на то, что вел достаточно беспорядочный образ жизни, такой, который, пожалуй, мог совершенно подорвать здоровье и уж во всяком случае оставить на лице молодого человека характерные следы, больше двадцати с первого взгляда ему не давал никто. Продавщицы же в магазинах, или просто случайные люди, порой называли его «мальчиком», что Огурцова иной раз обижало, а чаще – веселило.

Что касается следов разгульной жизни, то окружающие реагировали на них довольно примитивно. «Какой ты бледный и худенький», – говорили окружающие, не подозревавшие, что бледность и худоба эти – не от болезней или немощи. Скорее, напротив. От излишнего жизнелюбия и, в некотором смысле, раблезианства, свойственного Огурцову, по крайней мере, в отношении алкоголя.

Эту же фразу произнесла и бабушка, сидящая за стеклянным барьером в регистратуре психо-неврологического диспансера, куда пришел Огурцов, в какой-то момент поняв, что учеба в институте несовместима с тем образом жизни, который казался ему единственно возможным и правильным.

– Какой вы бледный и худенький, – печально сказала полненькая, розовощекая старушка. Огурцов потом уже, спустя месяцы, с удивлением думал о том, что все, имеющие касательство к психиатрии, ну, по крайней мере, все те, кого он встречал лично, – и врачи, и санитары, и даже вот такие бабушки-регистраторши, гардеробщицы и уборщицы были как на подбор розовенькие и, если не сказать, «жизнерадостные», то, во всяком случае, вид имели вполне цветущий.

– Жизнь такая, – пожал плечами Огурцов.

– Господи, да какая у вас жизнь? Видели бы вы жизнь, – возразила старушка, впрочем, очень тихо возразила. Почти неслышно. Так, чтобы не обиделся молодой человек, пришедший на прием к психиатру.

Огурцов тоже промолчал, решив не растрачивать впустую запас знаний, полученный из книг, описывающих симптомы и методы лечения различных душевных расстройств и болезней.

Доктор Ленько оказался таким же розовеньким и кругленьким, как бабушка-регистраторша, доктор Ленько был улыбчив, совершенно лыс, рост имел небольшой, даже, можно сказать, маленький, потирал ручки и поблескивал черными глазками из-под толстых линз в грубой роговой оправе, доктор Ленько постоянно сморкался, утирая свой добрый, какой-то домашний нос просторным, белым в синюю клеточку, платком.

– Что случилось, молодой человек? – весело спросил доктор Ленько, и Огурцов вдруг понял, что вся та информация, которую он собирался на него вывалить, дабы убедить врача-психиатра в полной своей невменяемости, ему не пригодится. Глаза Ленько, спрятавшиеся в сеточке веселых морщин, были серьезны. И говорили эти глаза о том, что их хозяин не нуждается в исповеди молодого человека, пришедшего к нему на прием. Что исповедей, подобных той, что приготовил Огурцов, он наслушался за свою жизнь предостаточно, и они ему наскучили своим однообразием, наскучили, если не сказать больше – утомили и озлобили.