Читать интересную книгу Саня - Борис Можаев

- Проходите в избу, - Кузьмин широким жестом показал на дверь и пошел вслед за Саней.

В избе было чисто, свежо и обдавало горьковатым, дурманящим запахом гераней, стоявших в черепушках на подоконниках. Возле двери на разостланной клеенке лущили кукурузные початки хозяйка и две девочки лет по десяти. К печке прислонился небольшой стоячок, обшитый брезентом, возле которого валялись кожаные лоскутья, деревянные колодки, распоротые ботинки.

Только теперь Саня заметила, что Кузьмич был в фартуке. Он поставил для Сани табуретку к столу, снял фартук и, глянув на свои руки, исполосованные дратвой, с небрежной усмешкой заметил:

- Сапожничаем помаленьку.

- Говорят, вы на все руки от скуки, - вспомнила Саня фразу Настасьи Павловны.

Заметно польщенный Кузьмич поспешил отвести похвалу:

- Да какой уж там на все руки! Так, стараемся по малости. Ведь оно известное дело - хозяйство. - Он присел на край скамьи напротив Сани.

- Да, хозяйство... Я вот каждый раз прохожу мимо нашей школы, и прямо сердце болит: зима подходит, а там все в дырах и печь дымит да еще стоит посредине класса.

- Да, да, посередь, - участливо закивал головой Кузьмич.

- Не говори уж, милая, - отозвалась с полу хозяйка, - всю прошлую зиму мерзли там ребятишки. И ноне, видать, не слаще будет.

- Лето упустили, а теперь с ремонтом туда не сунешься, - словно оправдывался перед женой Кузьмич. - Не закрывать же школу.

- Зачем закрывать? Выход есть, - заметила Саня. - Я решила на время ремонта отдать под школу свой кабинет.

Кузьмич быстро вскинул на Саню свои рыжеватые быстрые глазки:

- А ну-ка да кто из начальства приедет? Куда их девать? Не заругаются?

- Может, и заругаются. Но что же делать? Иного выхода нет, - покорно ответила Саня.

- Правда, правда, - отозвалась с полу хозяйка.

Кузьмин крякнул и подвинул скамью ближе к Сане.

- Вот я и решила попросить вас, Петр Иванович, может, вы согласитесь печь переложить?

- Отчего ж не согласиться? - поспешно отозвалась хозяйка, размахивая початком. - И печь переложит, и дырки позабивает. Все сделает.

- Дело нехитрое, - разводя руками, сказал Кузьмин.

- Только тут помеха одна, - осторожно и опасливо подходила Саня к денежному вопросу. - Понимаете, на ремонтном счету у нас пока ни копейки. - Она резко подалась к Кузьмину и горячо заговорила: - Но я сделаю все возможное, чтобы потом оплатить вам.

- Ничего, ничего, - предупредительно встретил ее заверения Кузьмин. Тут дело общественное. Куда ж от него податься? Будут деньги - хорошо, а нет - не беда.

- Спасибо вам, спасибо! - Саня протянула ему руку.

- Да у меня и руки-то в вару, - смутился Кузьмин и вдруг крякнул: Мать, ну-ка самоварчик! Чайку с вареньем...

Хозяйка неожиданно легко подняла свое большое тело и с готовностью уставилась на Саню.

- Нет, нет, спасибо! Потом, в другой раз... - Саня вышла от Кузьмина с легким сердцем и домой летела, не чуя под собой ног.

- Тетя Настя, победа! - закричала она, ворвавшись к себе, и, обняв Настасью Павловну, закружила ее.

- Да стой! Ну тебя к лешему, - отбивалась Настасья Павловна.

- Это маленькое начало, тетя Настя, - говорила Саня, успокоившись. Эй, теперь бы осветить станцию, радио провести!.. А там и до вокзала бы добраться...

На следующий день, во время рапорта, в "постанционку", как запросто назывался железнодорожный телефон, подключился сам Копаев, начальник дороги.

- Ну как вы там, освоились? - раздался его знакомый басок.

- Освоилась! - весело ответила Саня и вдруг неожиданно для себя выпалила: - А мы свет решили провести.

- Кто это мы? - с нескрываемой иронией спросил начальник.

- Ну, служащие станции. Своими силами...

- Своими силами? Что-то не верится.

- Провода пришлете нам?

- Что ж, посмотрим, - неопределенно ответил Копаев.

Саня положила трубку и только тут поняла, что она наделала. Ведь ее слушал не только Копаев, но и все станции. А вдруг у нее ничего не получится со светом? Засмеют! И надо же...

5

Целую неделю вместительный Санин кабинет был тесно заставлен школьными партами, а рабочий стол ее настолько пропитался мелом, что этот белесый налет невозможно было ни отмыть, ни отскоблить. Кузьмич сдержал свое слово, и ненавистная печка стояла теперь скромно в углу классной комнаты.

Однако эта радость прошла для Сани незаметной; ее преследовала теперь всюду одна и та же мысль. "Надо провести свет. Непременно надо. Главное, столбы нужны. Но где их взять?" Она целыми днями ломала голову над этим. Неожиданно помог ей Валерий.

После прогулки по амурским просторам он зачастил на станцию. Но, зная о Саниной строгости, Валерий приходил всегда по делам: то справлялся о наличии платформы, то советовался, в каком месте разгружать песок или кирпич. И только потом он отходил от Саниного стола, садился поудобнее в глубокое плетеное кресло, почерневшее от времени и неведомо откуда попавшее в кабинет начальника станции, и подолгу засиживался. Его серенький внакидку пиджачок сползал с плеч, обнажая тугие узловатые бицепсы, гладкие, отполированные летним солнцем и водой, точно булыжники. Валерий часто улыбался и говорил много, но как-то сквозь стиснутые зубы, и со стороны казалось, что он делает одолжение.

- Хоть вы, Александра Степановна, и приехали к разбитому корыту, но иной человек может вам и позавидовать, - снисходительно звучал его низкий голос. - Она хоть и захудалая, но станция, а вы - начальник. У вас большие возможности, а главное - полная самостоятельность. Автономия. При умной и товарищеской (он сделал ударение на "и") поддержке можно правильно дела поставить. Закон! Эх, я ради этой автономии в городе комнату оставил.

- А где раньше работали? - спросила Саня.

- Преподавал в ФЗО. Семьсот рублей оклада и вся жизнь впереди, - он невесело усмехнулся. - А там перспектива, так сказать, рост: к шестидесяти годам завучем будешь, если умеешь уважать начальство. Пенсию получишь и огород за городом. Не по мне такая перспектива, ждать долго да и цена неподходящая. А здесь я сам себе начальство.

При выходе из кабинета он у самой двери сторонился и, взяв Саню чуть повыше локтей, переводил ее через порог, точно через лужу. Саня чувствовала сильное пожатие его цепких пальцев и рывком старалась высвободить руки. Но Валерий, казалось, совершенно не замечал ее протеста и так же, с ласковой улыбочкой, снисходительно говорил:

- Осторожно, крыльцо ветхое, ступени шаткие, а вы на высоких каблучках...

Сложное чувство испытывала к нему Саня: ее решительной натуре не могли не нравиться сила и ловкость Валерия, та особая уверенность, с которой он что-либо делал или говорил. Но эта ленивая снисходительность... Как знать, может быть, она следствие скрытого неуважения к ней? Саню ничем нельзя было так больно ранить, как неуважением. Оставаясь одна, она часто ворошила запавшие в память фразы Валерия: "Иные цветы всю жизнь цветут, как, между прочим, и люди. Закон!" "У вас большие возможности - автономия! Вам нужна товарищеская поддержка..."

"Что он за человек? Суется со своими наставлениями. Все "закон" да "закон". Прямо ментор какой-то. Поучает меня, как маленькую, - начинала сердиться Саня. - Или прицениться хочет, чего я стою?.. Да и нравлюсь ли я ему?"

Но вот вспомнились другие минуты. Валерий рядом с ней, подпрыгивающий на скамейке в кузове грузовика и продрогший на ветру, она под серым пиджачком Валерия, и вплотную - его глаза, не в снисходительном прищуре, а внимательные, широко раскрытые, в сухом горячем блеске. И Саня ничего определенного не могла подумать о нем. Мысли ее постоянно обрывались, и вспоминалась прогулка по амурским протокам; воображение рисовало хваткие, сильные руки, орудующие веслами, и она почти физически ощущала их цепкое пожатие.

Судьба Санина сложилась так, что она, несмотря на свои двадцать три года, ни разу еще не успела влюбиться. Юность прошла в трудную пору семейных нехваток и неурядиц. Отец не вернулся с войны. Мать работала на бондарном заводишке и по воскресеньям ходила в город покупать недельный запас харчей - пшена, масла, хлеба. Из этого часть выделялась Сане: все аккуратно насыпалось в мешочки, наливалось в бутылочки и укладывалось в рюкзак. Так и уходила Саня в город на ученье с недельным рационом за спиной. Жила она на квартире с подружками из окрестных деревень. У них все было в складчину: и варево, и плата за квартиру, и покупка учебников. Был у Сани еще старший брат, он учился в Минске, в ремесленном училище, и присылал оттуда свои поношенные гимнастерки. В этих гимнастерках и вырастала Саня: они были и ее рабочим платьем, и студенческой формой, и выходным нарядом.

Худенькая, коротко остриженная, с быстрыми бегающими глазами, в великоватой гимнастерке, она и не думала о нежных чарах любви. Ее и звали-то попросту Санькой, как мальчишку. Ей казалось, что все смотрят на нее насмешливо, и она готова была ежеминутно постоять за себя. Резкость в обращении, выработанная годами, отпугивала ее ухажеров, и даже станционные милиционеры, видавшие виды, держались с ней на почтительном расстоянии.