Губернская столица встречала всех своим парадным видом. Словно на блюдечке, выдвинуты на набережную лучшие здания города, заслонявшие собой пространство, спрятавшееся за ними. На одном из высоких холмов в конце города белела Кузнечевская церковь, а на другом — высились купола Архангельского собора, обрамляющие открывшуюся картину. Вид ошеломил сельского мальчишку, подавлял и по первым впечатлениям казался враждебным.
Рождественская церковь, а вместе с ней и приходское училище находились в южной части города, где проживали в основном торговцы. Неподалеку, на берегу Двины, располагался Михайло-Архангельский монастырь с самым древним храмом в городе — во имя архистратига Михаила, построенным в конце XVII века по типу московского Успенского собора. Учащиеся жили на частных квартирах. Ясно, что родители искали подешевле, среди людей своего же круга: вдовы духовных, дьячки и причетники, обслуживающий персонал духовных школ — то есть это были люди скромного достатка, даже бедные, которые, естественно, не могли создать ученикам необходимых условий для учебы и отдыха. Нередко мальчики восьми-десяти лет попадали в скверные условия обитания, где, по словам современника, ребенок видел «отвратительную нищету, неразлучные спутники которой: грязь, грубость — до зверства, самые страшные пороки, которые не считают нужным даже скрывать… Его заставляют быть орудием и даже участником разных мерзостей: воровать, бегать за водкой и т. п.»[22].
Один из бывших семинаристов дал живописную картинку подобного обиталища, содержавшегося лакеем епархиального владыки. Навсегда запомнилось ему, как хозяин смотрел «свысока не только на нас, но и на родителей наших». Как, впервые придя на квартиру, он застал здесь несколько «богословов» и «философов» — воспитанников семинарии, прибывших после вакаций продолжать свое просвещение. «Иные из этих ученых молодых людей важно расхаживали, жадно куря сквернейший табак; другие сидели за бутылкой водки, стараясь разрешить ученый философский вопрос о том, «цепь привязана к собаке или собака к цепи?»[23].
В такой обстановке мальчикам было не до занятий.
Приходское училище содержалось на средства епархии и родителей, определяющих детей на учебу. Принимались в основном дети духовенства. Занятия велись ежедневно. По средам и пятницам Великого поста и в дни церковных праздников ученики посещали архиерейскую Крестовую церковь или церковь Михайло-Архангельского монастыря.
В училище было более пятидесяти человек. В каждом классе — смотритель, инспектор и несколько учителей. Правда, учителей не хватало и бывало зачастую так, что каждому из учителей приходилось вести несколько предметов, подчас весьма разнородных. Оценки успеваемости учеников производились по трем направлениям: успехи, способности, прилежание. Велись инспектором и специальные журналы, в которых ежемесячно делались записи об успехах учеников. За поведением воспитанников во внеучебное время присматривали особые служители, в штате значилась «нянька для малолетних бурсаков».
В первый год мальчиков обучали буквам и складам, российскому букварю, письму и руководству по чистописанию, первой части арифметики, Священной истории и сокращенному катехизису, чтению книги «Детский друг». Правда, редко кто заканчивал полный курс училища (шесть лет) и получал аттестат. В основном, обучившись чтению, письму и первой части арифметики, ученики уходили в приказные, в услужение и «в домы к родителям».
В первый год Ваня Сергиев попадает на полуказенное обеспечение. Учение на первых порах шло крайне туго. В учебной ведомости об учениках, поступивших в приходское училище, Иван Сергиев, «сын дьячка Сурского прихода», значится под номером 25. Указано было, что на испытании он обнаружил умение «читать по складам порядочно», а «более ничему не учен». Ничего удивительного в этом не было, таков был общий средний уровень подготовленности детей священно- и церковнослужителей. Не зря же смотритель училища Андрей Мысов в записке в правление отмечал: «Большая часть священно- и церковнослужительских детей, поступающих в училище в 7 и 8 летнем возрасте, оказываются совершенно не приготовленными к училищу, так что о пении, чтении по гражданской печати и письме и понятия не имеют, ограничиваясь чтением азбуки по церковной печати; некоторые же из этих детей не знакомы и с правилами христианского благочестия»[24]. Наверное, первая часть записки полностью распространялась на Ивана Сергиева, тогда как религиозность и благочестие характерны были для него с раннего детства, чем он и отличался от остальных мальчиков.
Оставшись в Архангельске совершенно один, Ваня лишился родительского руководства и должен был до всего доходить самостоятельно. Сверстников по классу он сторонился, будучи замкнутым по своему характеру, да и не искал в них себе поддержки или помощи. Он воспринимал себя «последним учеником», скорее ощущая, чем понимая, что никто из них не хотел «возиться с сыном бедного причетника». Вместе с тем он уже осознавал тягостное положение своих родителей, а оттого его неспособность к учению действовала на него угнетающе и рассматривалась как действительное несчастье.
Кроткий и смиренный мальчик искал по-детски ему понятный путь к преодолению своего тяжкого положения. Таковым была молитва, сердечное и искреннее обращение к Богу с просьбой просветить ум к разумению учения. Вот что пишет об этом сам отец Иоанн: «Ночью я любил вставать на молитву. Все спят… тихо. Не страшно молиться, и молился я чаще всего о том, чтобы Бог дал мне свет разума на утешение родителям. И вот, как сейчас помню, однажды был уже вечер, все улеглись спать. Не спалось только мне, я по-прежнему ничего не мог уразуметь из пройденного, по-прежнему плохо читал, не понимал и не запоминал ничего из рассказанного. Такая тоска на меня напала: я упал на колени и принялся горячо молиться. Не знаю, долго ли я пробыл в таком положении, но вдруг точно потрясло меня всего. У меня точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся ум в голове, и мне ясно представился учитель того дня, его урок; я вспомнил даже, о чем и что он говорил. И легко, радостно так стало на душе. Никогда не спал я так спокойно, как в ту ночь. Чуть светало, я вскочил с постели, схватил книги и, — о, счастье, — читаю гораздо легче, понимаю все, а то, что прочитал, не только все понял, но хоть сейчас и рассказать могу. В классе мне сиделось уже не так, как раньше: все понимал, все оставалось в памяти. Дал учитель задачу по арифметике — решил, и учитель похвалил меня даже. Словом, в короткое время я подвинулся настолько, что перестал уже быть последним учеником».
А вот еще выдержка из дневника, посвященная этому событию: «Помню я, как, поступив в Училище совершенно безграмотным и беспомощным, я желал прежде всего, чтобы Ты (Господь. — М. О.) вразумил меня в учении, и Сам же вложил Ты мне мысль и желание помолиться Тебе о ниспослании этого дара. И живо помню я, как Ты вдруг отверз мне ум разумети писания или письмена. Так что это удивительно было и для меня самого, и для моих товарищей. После этого из мальчика малосмысленного и безграмотного я стал довольно смысленным и грамотным: скоро первая грамотка (письмо), писанная собственноручно, известила моих родителей о моих успехах в грамоте». Заметим, что ученики, чтобы иметь бумагу для упражнений по письму, ходили по всяким присутственным местам и выпрашивали ее. Событием и радостью было, когда Иван, как и другие мальчики, получал десяток-другой листов белой бумаги.
Современный исследователь биографии Иоанна Кронштадтского по выявленным документам из архивного фонда училища фиксирует состоявшуюся перемену: если в начале первого учебного года Ваня был двадцать восьмым по успеваемости, то по результатам всего 1838/39 учебного года он уже — пятнадцатый в общем списке учеников[25]. В июле 1839 года Сергиев был переведен во второй класс, зачислен в ученики 2-го разряда как имеющий «очень хорошие» успехи.
В самом начале сентября 1839 года Илья Михайлович Сергиев вместе со своими двумя сыновьями, двумя Иванами, прибыл в Архангельск. У него было два дела. Во-первых, он привез младшего Ивана для поступления в первый класс приходского училища. А второе — намеревался обратиться в правление семинарии, которому было подчинено училище, с просьбой принять старшего сына на полное казенное содержание, поскольку содержать на собственные средства двоих учащихся сыновей он был не в состоянии.